Читать книгу Забыть не могу - Елена Гусарева - Страница 2

«Вот идиот! – ругал себя Иван. – С чего вдруг попросил у нее номер? Как брезгливо она сморщилась. Как же ее зовут? Нина, что ли? Нет, Вера! Вечно щеголяла в модных шмотках, даже старшеклассницы ей завидовали. Папаша у нее, кажется, в администрации работает. Конечно, подумала, что я захочу позвонить, только чтобы выклянчить деньги за сломанный телефон».

Иван оглядел себя. Уже третий год он ходил в одной и той же поношенной куртке с давно ставшими короткими рукавами. Эту куртку еще с отцом покупали. Она и узнала-то его наверняка благодаря этой куртке. Помнится, однажды ему не хватило пары монет в школьной столовой, он обернулся и попросил у стоящих за ним в очереди девчонок добавить. Его подняли на смех. Она тоже была в их компании. Пришлось тогда забыть про обед.

Иван вытащил из кармана забрызганный грязью телефон. Стекло треснуло еще до того, как он ему достался, но сам гаджет работал отменно. Иван нажал кнопку включения. Экран остался темным.

– Зашибись, блин!

Брателло в кои-то веки подогнал айфон, а он утопил его на следующий же день, и пары звонков не успел сделать. Придется опять доставать неубиваемую Нокию.

«Какого черта она руками размахалась? – ворчал он про себя, расковыривая простуду над губой. – Может, обдолбалась своими таблетками? Иначе с чего ей врачей бояться? Эти богатенькие только выглядят прилично, а сами загоняются не хуже гопоты».

Иван успел подметить, что выглядела Вера не лучшим образом – помятая, в каких-то старых шмотках, но главное даже не это. Она всегда была яркой, крепко сбитой, даже спортивной, с выразительными чертами лица и здоровым румянцем, как пионерка с картинки в старом букваре. От той активистки осталась лишь тень – бледная, замученная, со впалыми щеками и темными кругами под глазами. Зачем-то подстриглась совсем коротко, а ведь раньше носила модные косы.

«Видно, действительно что-то принимает, – Иван тоскливо поёжился и скрестил руки на груди, спрятав их под мышками. – Сколько грязи вокруг…»

Проходя мимо магазина, он увидел через стекло стеллажи с памперсами и детским питанием. В груди потеплело и муторно заскребло. «Сорока-ворона кашу варила…» Маленькие ласковые ладошки Светланки. Так хотелось потискать ее, пощекотать за розовым ушком. Опять он здесь, в этой части города, а ведь с утра не собирался, они расстались только вчера. «Хорошо ли с ней обращаются в интернате? Да уж получше, чем дома, – Иван зашагал быстрее и свободнее. – Может, теперь она заговорит? Там у нее и воспитатели, и другие детишки. А то три года – три слова: “ням”, “дай”, “Ива”…»

Ива – это он, Иван. Теперь его даже брателло так зовет.

Иван замедлился, остановился. Потом, неуверенно пройдя немного назад, свернул на перекрестке. «Нет, нельзя сейчас к ней, – решил он. – Домой запросится, раскапризничается…» Мать со среды в запое. Вчера вечером заявился кривой Семён с какими-то мужиками, принес бутыль мутного самогона. Вся компания, включая брателло, бухала до ночи, музыка гремела так, что Иван уснул только к утру. Хорошо, что Светланка теперь в чистоте и уюте. Пусть привыкает к интернату. Там и накормят, и оденут по-человечески. Он-то сам что может?

Старая улица с голыми тополями уходила под горку. Встречный прохожий, шумно пыхтя носом, приветственно кивнул мимоходом. Его лицо казалось знакомым. Может, бывший сосед? Нахлынули воспоминания. Зимой, возвращаясь из школы с пацанами, они скатывались на ногах вниз к магазинчику на углу. Там обычно покупали жвачку и другие мелочи. Теперь, проходя мимо, Иван заглянул в прозрачную витрину. За кассой стояла все та же продавщица с красным бейджиком в петлице. Надпись издалека не читалась, но Иван помнил, что зовут ее Алла. Она заметила Ивана в витрине, и взгляд ее потеплел, или ему только почудилось. Он отшатнулся от стекла и заспешил в переулок между домами. Скоро показался родной подъезд, в котором Иван прожил без малого пятнадцать лет. Он сел на лавочку у подъезда, достал сигареты, но вспомнив, что обещал Светланке больше не курить, убрал назад в карман. Она взялась играть его сигаретами. Складывала из них разные фигурки и домики. Плохого в этом, кажется, и не было, но Ивану стало неприятно. Он долго говорил ей о вреде курения и обещал бросить, хотя она его совсем не просила. Теперь он жалел об этом. Сигареты помогали заполнять паузы, когда, казалось, нужно что-то сделать, хотя делать абсолютно нечего. Как сейчас.

В окнах их прежней квартиры на втором этаже зажегся свет. Он упал мутным пятном на клумбу напротив подъезда, захватив частично и Ивана. Незнакомая женщина в домашнем халате мелькнула в окне, она подошла к холодильнику и что-то взяла оттуда. Иван отметил, что у них холодильник стоял на том же месте – в углу, возле окна. Было странно наблюдать, как чужие люди ходят по его кухне, открывают холодильник… Он все еще чувствовал, что это его квартира, но из-за какого-то дикого недоразумения оказался на улице под дождем и вынужден теперь скитаться по чужим домам.

Дождь на самом деле припустил, но Ивану уходить не хотелось. Он встал под козырек, а потом, сам не понимая зачем, зашел в подъезд и поднялся на второй этаж. Дверь их квартиры выглядела совсем по-другому – зеленую железную заменили на дорогую, под дерево.

– Как баба, честное слово! – выругал себя Иван и побежал по ступенькам вниз.

На первом этаже он столкнулся с их бывшей соседкой, Марьей Петровной, – одинокой интеллигентной старухой, которая выглядела, сколько Иван ее знал, всегда одинаково. Казалось, время для нее остановилось лет в шестьдесят пять.

– Ванечка! – всплеснула она руками. – Не ожидала тебя здесь увидеть.

– Здрасьте, – буркнул Иван и хотел проскочить мимо, но Марья Петровна преградила дорогу.

– Ты, наверно, к Сереже с пятого этажа забегал?

– Точно, – тут же согласился Иван. С Сережкой они никогда не дружили, хоть и знали друг друга с детского сада.

– А я про вас часто вспоминаю, – сказала женщина с какой-то особой теплотой в голосе, так что Иван замер. Давно он не слышал таких интонаций в свой адрес. – Может, зайдешь на чай? У меня варенье из земляники, сама собирала. Очень вкусное!

Желудок одобрительно заурчал, но Иван вдруг понял, что не сможет весь вечер врать.

– Марья Петровна, я тороплюсь, – ответил он, а сам и с места не сдвинулся. Соблазн остаться на чай был все-таки слишком велик.

– Ну конечно, – ласково улыбнулась та.

Иван отметил, что передние зубы у нее все целы, ровные и светлые.

– Ну, хоть расскажи, как поживаете? – продолжала расспрашивать соседка. – Вы теперь с мамой?

– Ну да.

– Ростислав, наверно, уже поступил куда-нибудь?

– Ага, на сварщика, – соврал Иван.

– А ты еще в школе?

– В выпускном, в пятнадцатой.

– Молодец, ты всегда хорошо учился. Куда поступать будешь?

– На программиста хочу.

– И правильно! Тебе в университет нужно.

– Ну да.

– А как мама?

– Нормально, работает продавцом. – Она и вправду когда-то работала в супермаркете. Это еще когда они с отцом вместе жили, Ивану лет пять было. – У меня теперь сестра младшая есть.

– Да ты что!

– Светланой зовут. Ей три года.

– Так мама ваша замуж вышла?

– Да… там тоже ничего не получилось. – Иван отмахнулся.

«Зачем он про Светланку рассказал?»

– Ну, мне пора, – заторопился он, протискиваясь мимо соседки.

– Счастливо, – попрощалась Марья Петровна с ноткой грусти в голосе. – Ростику привет передавай.

Иван кивнул и выбежал вон из подъезда.

Когда он оказался на улице, совсем стемнело. Отчаянно тянуло покурить, но он держался. Выкинул сигареты в урну на остановке, чтобы не соблазниться, и прыгнул в маршрутку, идущую до Привокзальной. Домой хотелось меньше всего, но глаза слипались, а ночевать на улице не улыбалось. Дождь постепенно обратился в снег. Он мягко конопатил щели в бордюрах, растворялся в черных провалах луж. Удаляясь от центра города, людей и света на улицах становилось все меньше.

Иван согрелся и выскользнул из реальности. Ему снилось, как он пытается вытащить из пачки сигарету, но руки не слушаются, сигареты под пальцами крошатся, а он злится от нетерпения. Вдруг голос отца сказал над самым ухом: «Еще раз увижу, голову оторву!». Иван оглянулся, но вместо отца увидел склонившегося над ним водителя маршрутки. Тот тряс его за плечо: «Приехали, конечная!».

Иван соскочил с подножки и побрел в сторону дома. Он обогнул здание вокзала, недавно отреставрированное и выглядящее вполне цивильно, и направился к старому району «привокзальных деревяшек», как его было принято называть в городе.

Асфальт скоро закончился. Фонари заметно поредели. Грязная улица нестройных деревянных домов за покосившимися заборами начиналась скелетом «запорожца», в котором недавно ощенилась бродячая сука. Иван обогнул «запорожец» по широкой дуге. Псина заволновалась и истошно завыла. Кто-то выругался матом в темноте. Возле дома напротив Иван различил огонек сигареты соседа. Проваливаясь в жидкую грязь, он побрел дальше. Иван жил на этой улице уже второй год с тех пор, как не стало отца, но так и не привык, не чувствовал, не хотел чувствовать себя своим. Казалось, к такой обстановке невозможно приспособиться и за десять лет. Каждый раз, сворачивая на эту улицу, которую и улицей-то назвать было нельзя, в груди закипало возмущение. Всей душой, всем существом он ненавидел женщину, которая была в ответе за случившиеся с ним и братом несчастья, – его собственную мать.

* * *

В доме матери горел свет во всех окнах. Верка-Сердючка горланила из открытых форточек: «Гоп, гоп, гоп чида – гоп…» Гулянка, видно, была в самом разгаре. Иван перелез через поваленный забор, прошел запущенным огородом, чтобы войти домой не в дверь, а в окно, как он в последнее время привык делать. Так был шанс, что мать не заметит его возвращения. Все лето он ночевал в сарае и почти не показывался ей на глаза, но сейчас слишком холодно.

Иван делил комнату с «брателло» – так они привыкли друг друга называть еще с пеленок, хоть и звучало теперь глупо и старомодно. Они были близнецами и, хотя внешне на первый взгляд ничем не отличались, никто из знакомых их не путал. Еще в детском саду, после пары минут общения с братьями, разница становилась очевидной, даже если их одели одинаково. Манера говорить, мимика, жестикуляции, темперамент, походка – все отличалось. Иван не припоминал, чтобы в детстве они делили игрушки, потому что у каждого были свои любимые. Они никогда не дрались и не ссорились, играли чаще всего раздельно, общих друзей не заводили. И чем старше они становились, тем больше не совпадали.

Иван хорошо ладил с отцом, Ростислав тяготел к матери. В отличие от брата, Иван спокойно воспринял развод родителей, считая это делом вполне естественным. Уж слишком тяжело они уживались под одной крышей. Воспоминание, в котором зареванная мать стоит на лестничной площадке с чемоданом, не вызывало почти никаких эмоций. В тот момент Иван больше переживал за брата, которого отец запер в комнате, не позволяя проститься. Уход матери положил конец бесконечным скандалам, значительно облегчив им жизнь. Уже тогда Иван поддерживал отца, и его обиды были обидами Ивана. Брат же принял сторону матери и нашел способ поддерживать с ней связь, хотя ему в то время было всего шесть. Иван помнил, как Ростик, по наущению матери, тащил из дома разные вещи и воровал у отца наличные. Однажды отец поколотил его, сказав, что, если хочет помочь «потаскухе», пусть попросит, а воровство недопустимо. Рост никогда не просил, но каждый месяц из кошелька отца пропадали деньги. С тех пор отец делал вид, что не замечает. Иван с матерью не общался вовсе, да и она никогда не искала встреч, и даже не интересовалась им.

Всем казалось, братьев ничто не связывает. После первого класса учителям не приходило в голову сажать их за одну парту. А в седьмом они и вовсе оказались в разных параллелях. Если Рост пропускал школу, интересоваться у Ивана, почему брат отсутствует и где находится, не имело смысла, и все быстро перестали спрашивать. На переменах они ходили порознь, вращаясь в разных компаниях. На родительских собраниях про Ивана говорили мало. А что говорить, если все в порядке? Зато недостатки Роста могли обсуждать часами. У некоторых родителей даже сложилось впечатление, что Ставрыгин в школе только один. Но Иван всегда чувствовал, что не сам по себе – их двое, и все, что касается его, имеет отношение и к брату, пусть часто и с противоположным знаком.

Иван подошел к дому, сложенному из толстых, почерневших от времени бревен. Давно некрашеные ставни сидели косо и уже не закрывались. Про стеклопакеты в этом районе знать не хотели. Из темноты двора отлично просматривалось, как Рост напряженно расхаживает по комнате, жестикулирует и шепчет себе под нос.

«Ну, хоть трезвый», – Иван дернул оконную раму. Брат, услыхав его, поспешил подставить к подоконнику стул, чтобы помочь забраться внутрь. Иван с подозрением покосился на Роста. Такая предупредительность между ними не в почете.

– Ты где шкеришься? – возмущенно накинулся он на Ивана. – Я тебя весь вечер вызваниваю.

Иван пожал плечами, достал из кармана сломанный телефон и бросил его брату со словами:

– Утопил.

– Красава! – Рост недовольно покрутил телефон в руках и понажимал на кнопку.

– Я думал, тебе тут весело, – Иван мотнул головой в сторону комнаты, откуда гремела музыка.

– Не до веселья, – буркнул брат. – У меня проблемы.

То, что у Роста проблемы, никого бы не удивило, зачем только он докладывал о них ему, Ивану.

Рост опять пустился в бег по комнате.

– Брателло, я вляпался… – сказал он наконец, царапая ногтем свою простуду. Странное дело, вирусы они подхватывали одновременно. Вот и сейчас у брата в уголке рта красовалась живописная язва. Иван подошел и слегка ударил его по руке, чтобы тот оставил болячку в покое.

– И че? – просил Иван.

– Я бы тебя не просил, но никому говорить нельзя, иначе какая-нибудь падла обязательно заложит Лысому.

С тех пор как они переехали в это злачное место, Рост приторговывал травкой на вокзале. Товаром его снабжал Лысый – местный барыга. Вчера он приходил с пакетом, видно, принес товар. Пьянка у матери была в самом разгаре, и он остался. Может и сейчас блюет где-нибудь за сараем.

– Ну? – угрюмо спросил Иван, уже догадываясь, в чем дело.

– Мне вчера килограмм травы подогнали. Я ее, как обычно, в схрон запечатал. Сегодня проверил – пусто… Вскрыли!

– Кто?

– Конь в пальто!

– Может, кто видел, как ты товар прячешь?

– Схрон надежный! Я же не лох, чтобы подставляться…

– Ну, тогда возьми свою траву, где оставил, – отмахнулся Иван. Он скинул ботинки и, как был, в куртке, повалился на кровать. Глаза смыкались сами собой.

– Ива, слушай, это пипец как важно! Ты че, не врубаешься? Килограмм травы…

– Вы с Лысым вчера в обнимку сидели, только взасос не целовались, – Иван отвернулся к стене. Его сыроватая подушка тошнотворно пахла гусиным пером и кислятиной. – Сколько народу в хате толчется? Может, ты спьяна не помнишь, куда пакет сунул.

– Когда Лысый явился, я трезвый был, – скрежетал зубами Рост. – Сначала прибрал пакет, только потом забухали.

– Трезвый?! Да вы с матерью уже пятый день не просыхаете! – бросил Иван через плечо.

– Отвали!

– Сам отвали, понял! Я спать хочу! – заорал он. – Достали вы меня! – Иван уткнулся носом в закопчённую штукатурку стены.

– Ох, полюбуйтесь! Кто тут у нас… – послышался пьяный голос матери.

Иван не слыхал, как она вошла. Он не стал оборачиваться, притворяясь спящим. Эту только зацепи, она сейчас в самой кондиции, чтобы поскандалить. А ему так хотелось поспать хоть пару часов не на холодной лавке в парке, а в какой-никакой кровати, под крышей и в тепле.

– Мам, я щас приду. Оставь его, – забубнил Рост, но та не унималась.

– Паскуда, – прорычала она, обращаясь явно не к брату. – Какого хера ты пришёл?! Это мой дом. Убирайся! Ночует тут и еще пальцы передо мной веером… – разорялась она.

В кровь прыснуло ядом раздражения, но Иван терпел, не оборачивался и молчал.

– Мать, отчепись! Нам тут перетереть надо, не видишь… – послышалась возня. Видно, Рост пытался выдворить ее из комнаты.

– И ты туда же, скотина, защищаешь выродка! Он нас не уважает. А на тебя он клал!.. – рычала она.

Рост все-таки вытолкал мать из комнаты, и сам ушел вместе с ней. Хлопнуло дверью, и шансон забубнил глуше. Иван облегченно выдохнул, невольно чувствуя благодарность к брату. Если бы не Рост, Ивану давно пришлось бы бомжевать. Он закрыл глаза и тут же отключился.