Читать книгу Перевернутая жизнь - Елена Ханина - Страница 4

Нечто символическое вижу я в дате рождения моего отца и дате моего рождения.

В истории семьи моего отца отражается целая эпоха жизни евреев, которые пришли в этот мир в начале прошлого века, и суждено им было родиться в стране, которая исчезла в конце 20-го века, и в среде, которая исчезла намного раньше – в первой трети 20-го века в связи с ассимиляцией, а в сороковые годы того же богатого событиями 20-го века остатки уцепившихся за свои еврейские местечки евреев нашли смерть от пули работников зондеркоманд в вырытых ими же братских могилах.

Мой отец родился в ноябре 1917 года, когда смерч революции прокатился по России и могилёвские евреи ощутили себя свободными людьми, навсегда порвавшими с чертой оседлости. Моему отцу довелось дожить до крушения империи, и прах его покоится ныне на кладбище города Беэр-Шеве. Что вместилось в эти 74 года, которые прошли со дня его рождения до смерти?

Я попытаюсь посмотреть на жизнь моего отца и его семьи глазами еврейки, которая пришла в этот мир в тот же год и тот же месяц, когда было провозглашено рождения государства Израиль, и с 1989 года живёт в Израиле.

Мой отец родился в Могилёве вторым ребёнком из четырёх от матери Ханиной—Фраерман Белы Исаевны и отца Ханина Ильи Самойловича. Мать домохозяйка, отец фотограф.

Ни один из братьев и сестёр моего отца не пережил войну. Моя бабушка и двое её дочерей убиты в октябре 1941 года неподалёку от городка Чаусы, а брат Самуил, гвардии рядовой, в 19 лет погиб в 1942 году под Сталинградом. Отец уехал из семьи в возрасте 14 лет учиться в Ленинград, где давно обосновались две тётки отца по материнской линии. Одна из них была замужем за ведущим инженером Кировского завода. Отец заканчивал рабочий факультет, потом работал слесарем: общежитие, скудное существование и, наконец, поступление в Кировскую Военно-морскую медицинскую академию. Война, эвакуация академии из Ленинграда в Киров, прощание с родными, которые оставались в блокадном Ленинграде, переход по льду Ладожского озера, окончание академии, война, служба на бронекатерах, Победа, два года в оккупационных войсках в Австрии и, наконец, возвращение на родину – с бригадой бронекатеров в Пинск. Встреча в 1946 году с моей матерью в Пинске. (Молодая врач приехала по распределению после окончанию Московского мединститута). Получение назначения на Дальний Восток, рождение единственной дочери – то есть меня. В 1952 году назначение в ординатуру, получение специальности гастроэнтеролога, 1953 год на факультете, дело врачей. Аресты профессоров, митинги, выступления товарищей вдруг обрушивших негодование на арестованных коллег и учителей. Поддержка друзей – неевреев. Вера в партию. Получение назначения в Ригу. (Латвия отошла Советскому Союзу по пакту Молотова-Риббентропа ещё в 1939 году, но во время войны вновь под Германией). С 1956 года постоянно в Риге, сначала в госпитале – зав. отделения гастроэнтерологии, потом увольнение из армии в чине полковника, работа в больнице 4-го управления, обслуживающего партийных боссов, старых большевиков. Переезд в Израиль в 1990 году и смерть в 1991-м.

Мой отец был коммунист, вступил в партию во время войны. Я в последнее время много думаю, что совсем мало знала своего отца. Мои политические разногласия с отцом начались довольно рано, думаю, что в конце школы; и, как ни странно, краеугольным камнем наших разногласий стала диктатура пролетариата. Я совершенно не принимала диктатуру, и диктатура пролетариата была мне глубоко противна. Отец не любил вступать в глубокие идеологические споры, но разоблачения культа личности Сталина принял с радостью, хотя репрессированных среди его родных не было.

Мой отец почти ничего не рассказывал про свою семью. Я знала что после гибели семьи он побывал в Чаусах лишь незадолго до смерти, незадолго до переезда в Израиль. Его отец – Ханин Илья Самойлович, был мобилизован, не находился в Чаусах в момент гибели семьи, после войны жил одно время на Украине, потом переехал в Ригу. Мой отец помогал ему.

Полное отсутствие близких родственников… Самыми близкими родственниками для меня являются дети сестёр и братьев маминой бабушки. Это украинская ветвь моих родных, хотя никто из них давно не живёт в Украине, а рассыпались по белу свету. Но сейчас мне хотелось бы поговорить о родных моего отца, о которых я знаю. А знаю я о двух тётках, которые жили в Ленинграде. У одной из них был сын Володя, который родил единственного сына Сашу.

Володя очень дружил с моим отцом. Я хорошо помню громадный шрам, который, казалось, разделял череп и лицо Володи на две неравные половины. Происхождение этого шрама, который он получил в 11-летнем возрасте, было нам известно. Он со своей матерью оставался в Ленинграде во время блокады и жил в коммунальной квартире. Однажды его мать Фрида вернулась с работы и увидела, что сосед ударил её сына по черепу молотком, чтобы убить и съесть, но не успел довести своё дело до конца, хотя Володя истекал кровью. Фрида спасла своего сына, ему удалось прожить до старости и сделать много добра людям – он ухаживал за своей парализованной матерью, ухаживал за своим больным отцом, скрывая это от матери (мать с отцом были разведены много лет), ухаживал за старой, больной, одинокой вдовой своего отца.

У отца был знаменитый дядя Рува – Рувим Исаевич Фраерман, книгами которого зачитывались, и по сценарию его повести «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» снят один из лучших фильмов о первой любви. Рува дружил с Паустовским, Гайдаром, но о своей семье оставил очень мало воспоминаний. У него была дочь Нора, которая умерла в Израиле.

Разорванность, отступление от еврейских корней, потеря связи с местом своего рождения – как это характерно для прошлого и для нашего века. Ощущение непринадлежности ни к стране, в которой прожил большую часть своей жизни, ни к месту, где покоятся в братских могилах предки, ни к этому чужому дому, в котором жил в коммунальной квартире.