Читать книгу Чужими руками. Детектив - Елена Касаткина - Страница 4

Александр Васильевич Махоркин был следователем от Бога. Эта жажда докопаться во всём до истины, видимо, была в нём заложена ещё с рождения, что и предопределило в дальнейшем выбор профессии. Помимо этого, он обладал отличным природным чутьём, которое люди знающие называли интуицией. Но сам Махоркин называл это чуйкой. «Интуиция у женщин, а у меня чуйка», – спорил Махоркин с коллегами, когда речь заходила о его умении улавливать подозрительное в казалось бы очевидном. И она – «чуйка» его никогда не подводила, всегда безошибочно подсказывая то направление, в котором следует двигаться.

Конечно, и в его пока ещё небольшом послужном списке имелись нераскрытые дела, но чуйка никогда не подводила, помогая выйти на след настоящего преступника.

Кабинет следователя был аскетически пуст. Он не любил лишних вещей, они отвлекали от главного. Даже обычная чашка с чаем появлялась на столе лишь на несколько минут, после чего благополучно отправлялась обратно в тумбочку.

Несмотря на весёлый нрав, в работе следователь был серьёзен и строг, никто из сослуживцев не вваливался к нему в кабинет просто поболтать. Все знали, что Александр Васильевич этого не любит. В свои неполные двадцать семь лет он уже успел завоевать авторитет у коллег, и даже вышестоящее начальство уважительно обращалось к нему по имени и отчеству. Махоркину это нравилось, он не любил фамильярности, и даже с равными себе по должности и возрасту старался держаться на некотором расстоянии, не допуская панибратства.

Как обычно, по дороге на работу Александр Васильевич стал мысленно составлять для себя план на день, но неожиданно мысли унеслись в другом направлении. Он вспомнил, что давно уже собирался съездить на родину, в Тверь, но каждый раз водоворот дел затягивал, и отпуск приходилось откладывать на неопределенное время. Не то чтобы он сильно скучал по своей малой родине, на это у него не было времени, но съездить на могилу родителей – было его долгом. Мать и отец ушли из жизни почти одновременно, с разницей в полгода, когда Александр Васильевич стал уже взрослым и состоявшимся мужчиной. Но боль потери была настолько сильной, а чувство опустошённости таким всеобъемлющим, что он долго ещё не мог прийти в себя. Спасала только любимая работа, в которую он погрузился с головой. И хотя боль постепенно утихала, но ощущение, что ему как будто бы подрубили корни, оставалось неизменным вот уже несколько лет.

Одиночество стало для Махоркина привычным. Иногда он с грустью вспоминал, что в детстве мечтал оказаться один на необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Маленький Саша, которого во дворе звали Шуриком, был красивым ребёнком, чего ужасно стеснялся. Бирюзовые глаза, длинные ресницы, губы бантиком, ямочка на щеке, а главное, эта завлекалочка – родинка на подбородке зачем-то достались ему, как будто он девчонка. Мальчик стеснялся своей красивости, а больше всего злило, когда взрослые тёти – мамины подруги, сюсюкая, восхищались его внешностью. Впрочем, была в этом и хорошая сторона – редкий визит подруг обходился без конфет. Сердитый Шурик набивал гостинцами карманы и сбегал от назойливых тёток на улицу. Там его ждала ватага пацанов, которым посчастливилось родиться с обычной мальчишеской внешностью. Шурик щедро делился конфетами со своими друзьями, и те прощали ему внешнее превосходство.

Махоркин вспомнил, как одна из маминых подруг как-то привезла из Грузии удивительно вкусное лакомство. Сама тётка называла это восточной сладостью. Сладость была такой необыкновенной на вкус, что мальчик не заметил, как съел все до единой плитки странного тёмно-коричневого месива.

Однажды в магазине он увидел точно такие же, как ему показалось, плитки в прозрачной обёрточной бумаге. Через мгновение Шурик уже рассказывал друзьям во дворе о некогда опробованном лакомстве. Те слушали и давились слюной. Денег у детворы не было, и ребята решили пойти «на дело».

Тёмно-коричневые плитки, лежали на полке стопочкой. «Они», – махнул головой Шурик и огляделся. Вокруг никого не было. Стоящая за прилавком на другом конце магазина кассирша красила губы, уставившись в небольшое зеркальце. Женщина была крупных размеров, и разглядеть лицо в маленьком зеркале целиком у неё не получалось. Поэтому она попеременно подносила его то к одному глазу, то к другому, то отодвигала подальше, то вновь подносила к лицу и была так увлечена этим занятием, что не видела, как мальчишки поочередно спрятали все до единой плитки себе под майки. Выйдя из магазина, ребятня отправилась делить добычу. Спрятавшись за гаражами, мальчишки достали свой «улов» и приступили к дегустации, но признаков удовольствия на их физиономиях Шурик не увидел.

Разорвав бумагу, мальчик осторожно откусил край плитки и стал жевать. Плитка оказалась прессованным листовым чаем.

«Когда, если не сейчас», – подумал следователь. Ничего из ряда вон выходящего, такого, что требовало бы непременного пребывания на рабочем месте, не было. Не воспользоваться подходящим случаем было бы непростительной ошибкой и, войдя в кабинет, следователь первым делом направился к столу. Достав ручку и чистый лист бумаги, он сел писать заявление на отпуск, как вдруг телефон разорвал тишину кабинета громким и, как показалось следователю, тревожным звонком.

«Кажется, съездил в отпуск», – пронеслось в его голове и, отложив ручку, Махоркин взял трубку телефона. «Чуйка» не подвела его и в этот раз…

В советские годы небольшая деревушка Егорьево – была тихим небогатым местечком Подмосковья. Люди здесь жили простые, доброжелательные и трудолюбивые. Выстроившиеся в ряд неказистые домишки свидетельствовали о неизбалованности их хозяев материальным достатком. Зато принцип социальной справедливости был на лицо, всё указывало на абсолютное равенство жителей посёлка.

С тех давних пор ничего здесь не изменилось. Лишь одно строение нарушало это единообразие – добротный, деревянный, в три этажа особняк семейства Сафроновых. Огромный по местным меркам дом стоял поодаль от остальных и, как будто устыдившись своей помпезности, прятался среди высоких сосен. Все в деревне называли его не иначе как терем. К нему прилегал участок, на котором хозяева выстроили большую теплицу. Зимой дом пустовал. Жизнь в нём начиналась с приходом весны.

Хозяйка терема – Вера Павловна, жена художника Ивана Константиновича Сафронова была дамой властной и не очень приятной в общении. Даже остатки былой красоты не делали её привлекательной в глазах обитателей посёлка. Разница в уровне достатка и того положения в обществе, которое занимала семья известного художника, словно пропасть отделяла её от прочего люда. Но Веру Павловну это обстоятельство не волновало. Общаться с местными жителями она считала ниже своего достоинства. Сосредоточив всё своё внимание на проблемах собственной семьи, она совсем не интересовалась жизнью тех, кто находился за пределами её угодий.

Весна в этом году выдалась ранняя. Привычная для этого времени года грязь была повсюду, и местные обитатели посёлка, вырядившись в ватники и резиновые сапоги, месили её ногами, как знатная кухарка месит руками тесто.

Пробивая себе путь, ручейки растаявшего снега неслись куда-то стремительным потоком, словно полноводные реки в миниатюре. Смекалистая деревенская ребятня, наскоро смастерив из пенопласта некое подобие корабликов, устроила на одной из таких речушек настоящую регату. Группа мальчишек, приблизительно одного возраста, с гиканьем суетилась вокруг ручейка. Подталкиваемые палками кораблики то сбивались в кучу, то переворачивались набок, что раззадоривало ребят ещё сильнее.

Серёжкин кораблик мчался вперёд, набирая скорость, как вдруг предательски застрял, зацепившись за лежащую поперёк ручейка ветку.

– Тьфу ты! – в сердцах воскликнул Серёга и потянулся за корабликом.

– Эй, пионеры! – раздался позади знакомый голос тётки Веры. – А ну-ка, помогите мне донести сумки до дому.

Увлечённым игрой мальчишкам не хотелось бросать своё занятие. К тому же, если честно сказать, эту тётку Веру они недолюбливали. Делая вид, что не слышат, они стали быстро спускаться по круче, и только замешкавшийся Серёжка, насупившись, теребил в руках свой самодельный кораблик.

– Бросай эту ерунду, поможешь донести сумки, подарю тебе настоящую лодку с моторчиком, от сына осталась, – заговорщицки произнесла тётка.

До дома Сафроновых путь был неблизкий, набитые доверху сумки больно оттягивали руки, но вдохновлённый подарком Серёжка тянул ношу из последних сил.

Свой выходной день Наталья Кузнецова проводила в хлопотах. С утра затеяла стирку, прибрала в доме и состряпала нехитрый обед. Женщина она была одинокая, родители умерли рано, с мужем как-то не заладилось, так что из семьи у неё был только Серёжка, да ещё кот Тимошка. Висевшие на стене ходики показывали седьмой час.

– Вот пострел, – обращаясь то ли к коту, то ли к самой себе, произнесла Наталья, – и где его черти носят?

Женщина выглянула в окно. Серые сумерки выцветшим занавесом спускались на землю, и сердце матери тревожно заныло.

– Получит у меня.

Сунув ноги в сапоги и накинув телогрейку, она вышла на порог и озадачено осмотрелась. Какая-то тревожная тишина нависала над деревней и пугала Наталью своей безмолвностью.

Нервно дёрнув калитку, женщина вышла на улицу и быстрым шагом направилась по раскисшей от грязи дороге вниз к лесополосе. Там обычно собиралась местная ребятня. Дойдя до кручи, она остановилась и вгляделась вдаль. Ночь надвигалась всё быстрей, и Наталья, почуяв неладное, крикнула в пустоту.

– Серёжа! – голос дрожал.

Вдруг женщина почувствовала под ногой странный скрежет, что-то выскользнуло из-под ноги. Нагнувшись, женщина вытащила из грязи кусок пенопласта. Накануне вечером такой же пенопласт Серёжка пилил ножом, вырезая кораблик. Звук рассекаемого сталью материала неприятно резал уши даже коту Тимошке, и Наталья выпроводила сына на крыльцо, чтоб не мешал смотреть её любимый фильм. Сейчас она была уверенна, что это тот самый Серёжкин кораблик.

Каждый вечер Доброхотовы собирались за столом всем своим многочисленным составом. Сытно отужинав, как водится, ставили самовар. Баба Аня пекла необыкновенно вкусные пироги с ревенем, аромат которых распространялся на весь двор, и учуявшие сладкий запах соседи искали повод зайти на огонёк. Гостеприимные и щедрые Доброхотовы в соответствии со своей фамилией всегда были рады гостям, потому, заслышав скрип калитки и спешные шаги по ступенькам, встретили вбежавшую Наталью добродушной улыбкой.

– Где Серёжка? – Женщина кинулась к мальчугану лет семи и, схватив его за руку, стала нервно трясти.

– Да что с тобой, Татка? – Подруга Зина попыталась вырвать мальчика из рук Натальи. – Да на тебе лица нет.

– Серёжка пропал. Ушёл с утра ещё и не вернулся до сих пор, – из глаз женщины брызнули слёзы.

– Да успокойся ты, первый раз что ли? Сейчас найдём твоего Серёжку, – Зина притянула к себе сына, – Вась, ты Сёрежку видел?

– Ну да, – прожёвывая пирожок, выдавил из себя мальчик, – он с нами был, а потом с бабкой Верой ушёл.

– Куда ушёл? С какой бабкой? – Наталья вновь вцепилась в Ваську мёртвой хваткой.

– Ну эта, художницкая которая, из терему, – Васька с трудом высвободился из цепких рук.

– Ну вот, видишь, никуда твой Серёжка не… – незаконченная фраза повисла в воздухе. Хлопнув дверью, Наталья выскочила из дома и, что есть сил, помчалась в направлении особняка Сафроновых.

Женщина лежала на земле, раскинув руки в разные стороны. Застывший взгляд распахнутых глаз был устремлён вверх, как будто она пыталась рассмотреть что-то на тёмном небе сквозь плёнку, обтягивающую крышу теплицы. Этот взгляд был холодным и пугающим. Присутствовавшие на месте преступления оперативники старались не смотреть в огромные и вызывающие ужас глаза.

– Ещё приснится, – юная помощница следователя поёжилась. Освещаемое фонариками место убийства производило на Лену завораживающее впечатление.

Александр Васильевич недовольно глянул на сотрудницу, но промолчал. Его раздражала эта шустрая девчонка, всё время мельтешащая перед глазами и выдающая кучу разных предположений, которые умудрялась тут же сама и опровергнуть. Строгий взгляд начальника заставил девушку отойти в сторону.

– Похоже на несчастный случай, – всё же не удержалась помощница, – видимо, старушка споткнулась, упала и ударилась головой.

Девушка изогнулась, замахала руками, изображая картину того, как по её мнению всё должно было произойти.

– Елена, не бегите впереди паровоза, пойдите лучше успокойте мать ребёнка, – попытался избавиться от неугомонной помощницы Махоркин. Склонившись над рыхлой землёй, он стал внимательно рассматривать маленькие следы, оставленные детскими резиновыми сапожками.

«По всей видимости, мальчик здесь был», – подумал следователь, – «Но когда? И куда делся потом? Не мог же он убить взрослую женщину. Убить не мог, но мог стать свидетелем убийства».

– И если так, то дела плохи, – следователь и сам не заметил, что вслух произнёс последнюю мысль.

Наталья Кузнецова была в состоянии прострации. Полчаса назад в поисках сына она зашла на участок Сафроновых и, проходя мимо теплицы, обратила внимание на разорванную плёнку рядом с входным проёмом. В зияющей пустоте Наталья увидела лежащего на земле человека. На подкошенных ногах женщина вошла в теплицу и чуть не потеряла сознание. На сырой земле среди грядок неподвижно лежала хозяйка дома – Вера Сафронова. Остальное Наталья уже помнила смутно.

– Найдите моего сына, – не переставая, повторяла убитая горем женщина.

Внутреннее убранство загородного дома семейства Сафроновых оставило у оперативников противоречивые впечатления. С одной стороны интерьер не отличался показной роскошью, с другой – достаток чувствовался во всём.

Три поколения Сафроновых одновременно размещались в просторных комнатах особняка, которые были поделены между членами большой семьи. В двух смежных комнатах, расположенных в конце коридора, проживала старшая дочь Веры Павловны и Ивана Константиновича – Инна с сыном от первого брака Павликом и мужем Алексеем. Напротив, в комнатке поменьше, разместились младший сын Игорь со своей молодой женой Лизой. Две комнаты с правой от лестницы стороны принадлежали главе семейства – Ивану Константиновичу и его супруге. Одна из них была отведена под спальню, днём она пустовала, а вторая служила гостиной, в центре которой стоял большой круглый стол, покрытый белой кружевной скатертью. За этим столом по вечерам всей семьёй перед телевизором пили чай. Это была традиция, придуманная и навязанная всем членам семьи хозяйкой дома – Верой Павловной. В девять часов вечера на стол ставился самовар и пышущие сдобой булочки. У каждого за столом было своё, определённое хозяйкой, место. Ровно в девять все должны были находиться на своих местах. Пропустить чаепитие можно было только по особому случаю, степень значимости которого определяла сама Вера Павловна. Исключение делалось только для Ивана Константиновича.

«Он человек творческий, а вдохновение ждать не может», – говорила Вера родным, если её супруг не появлялся за столом.

Первый этаж занимала кухня и хозблок. Длинный коридор был заполнен сумками и мешками и требовал наведения порядка, что не ускользнуло от строгого взгляда Махоркина. На деревянном полу виднелись следы грязи, оставленные маленькими детскими сапожками. Вместе с оперативниками Махоркин прошёл в кухню. На покрытом клеёнкой столике стояли две чашки и вазочка с конфетами. Всё указывало на то, что мальчик был здесь, а горстка фантиков и недопитый чай рисовали картину мирного чаепития.