Читать книгу Я всегда буду помнить о тебе… - Елена Кибирева - Страница 4

Мама вдруг начала плакать. Навзрыд. Мы думали, что она осознала всю безысходность своего состояния и теперь не может сдержать жалости к себе. «Она прощается, привыкает к мысли о своей смерти», – думала я.

Вот пришел батюшка. Он исповедовал и причастил маму, однако облегчения не наступало. Она часто погружалась в сон, почти ничего не ела и, просыпаясь, снова лила неудержимые слезы. Я никогда не видела, чтобы она так долго и безутешно страдала. Обрывки фраз, отражающие ее внутреннее состояние и мысли, слетали с ее искусанных губ:

– Я засыпаю и больше не проснусь. Буду спать вечным сном…

Это были ее первые слова перед тем, как она стала понимать, что покидает нас.

– Я вижу вас всех так, как будто я живая. Вы все сидите и плачете… Я буду спать без сна…

Душа-христианка уже видела гóрнее, а человеческое еще кричало: «Я не думала, что так быстро умру». Эти слова она произнесла вслух, с глубокой печалью.

А вскоре сказала:

– Я всех вас любила…

В печали она растворила свою любовь к нам и тоску о том, что не смогла отдать нам эту любовь всю без остатка.

Она умирает, но в ней – одна любовь. Она отдает ее нам. И хотела бы отдать еще больше: хотела быть защитой и опорой, хотела любить и быть необходимой. Но горькие слова живут в ней как бы сами по себе, и она говорит вдруг внезапно:

– А каким цветом будете гроб обивать?

Я не понимаю, о чем она спрашивает. Неужели догадалась о своем состоянии? Но ведь никогда раньше она об этом не говорила. Да и рано еще об этом говорить. Рано.

– А каким бы ты хотела?

– Синим.

Цветом Неба. Мы обе молчим. Я все-таки ничего не понимаю. Но она вдруг снова задает вопрос:

– Кто там умер? А почему плачут? Я слышу плач.

И далее:

– Поставьте чай-то. Скоро придут люди, напоите их чаем. Да накормите хорошенько людей-то.

Я подскочила к ней, думая, что она бредит. Но как человек может бредить о собственной смерти?

«А может быть, метастазы уже пошли в мозг?» – с ужасом спрашивала я сама себя. И сама же себе отвечала, в панике: «Ну и хорошо, пусть она лучше ничего не понимает». Но это было, конечно, малодушием с моей стороны. И если бы мама действительно была не в себе, то я никогда не смогла бы подготовить ее к исповеди и причастию. Но Господь миловал ее.

– Я любила вас всех, – снова проговорила она через некоторое время.

Она говорила обо всем в прошедшем времени, хотя была еще жива. Я поила ее травяным чаем и кормила с ложечки манной кашей. Мы словно поменялись местами: она была ребенком, а я – ее мамой.

– У нас была хорошая семья! Как я любила вас всех! – повторила она.

«Мамочка, что ты такое говоришь, ведь ты не умерла», – горько думала я, но сказать это вслух, конечно, не могла. Попросила лишь:

– Мамочка, скажи что-нибудь.

– Что я могу тебе сказать? Ты – наша кормилица.

– Мама, мама, о чем ты говоришь? – я гладила ее по руке.

– Что я тебе скажу? Ты – хорошая дочь. Не обижайся на меня, ладно?

Я беззвучно заплакала, понимая, что она наконец осознала, что с ней происходит. «Как же тебе тяжело сейчас, мамочка!»

А она снова, немного подумав, сказала:

– Вы все мои детки…

Эти слова она произносила с некоторым раздумьем. А потом добавила:

– Не оставляйте парня. Так много соблазнов. Дайте ему образование.

Это она о внуке.

– Не обижайте Машу. Она слабая.

Это она о внучке.

– Берегите друг друга.

Это она говорит всем нам.

– Господи Иисусе Христе!.. – неожиданно со вздохом говорит мама, и так, кажется, громко звучат эти красивые слова.

При этом она три раза перекрестилась своей слабеющей, изможденной рукой.

Такой я ее совсем не знаю.

Она молилась всегда в уединении и никогда не произносила имени Божия вслух. Все, что связано было с духовной жизнью, она тщательно таила в себе от чужого взгляда. Молилась только тогда, когда оставалась дома одна. Она совсем недавно вступила в это сакральное молитвенное общение с Небом и еще стеснялась, а может быть, сознательно не хотела показывать своего духовного настроя.

– Как хочется еще пожить. Хотя бы минут десять.

Время ее бренной жизни постепенно таяло, и сознание уже не могло контролировать привычное течение земного времени. Она мерила эту жизнь на минуты, на вздохи.

– Сколько длится эта болезнь! Не будем расшифровывать формулу здоровья. А кто может помочь?

Эти слова, эти выражения не были характерны для нее, она никогда так не говорила раньше. Это было какое-то новое мироощущение, новое сознание. Но что-то боролось еще в ней – земное не отпускало.

– Нет, я должна найти в себе силы, – она сжала свои кулачки, поднимая их вверх.

– Как сложится ваша жизнь… – не то спросила, не то просто сказала она, как бы задумавшись, и продолжила:

– Я беспокоюсь о здоровье ребят.

Она все еще по привычке думала и говорила о нас, хотя Небо все ближе притягивало ее к себе.

– Нет, я буду есть кашу через силу, – она не привыкла чувствовать себя беспомощной и старалась сопротивляться.

– Прости меня, – это говорилось мне.

За что она просила у меня прощения?

Конечно, за то, что не могла больше помогать мне, и за то, что уходила, оставляя нас одних.

– Ты меня, мамочка, прости. Прости за то, что я обижала тебя.

– Я не помню никаких обид…

Эти слова я навсегда сохраню в своей памяти.

– Все, я уже отошла. Только не обижайте друг друга. Машу не обижайте.

Маша – их любимая с папой внучка, они воспитывали ее с первых лет ее жизни, считая своей дочкой.

Немного погодя она снова произнесла:

– Я всех вас люблю. Господь все рассудит. Шурик – мой сын.

Она впервые заговорила тогда о своем нерожденном младенце – сыне, которого похоронила почти пятьдесят лет назад. Она уже что-то видела и что-то знала, но пока не готова была рассказать мне об этом и лишь повторяла:

– Не горюйте, девочки, не горюйте, я вас любила. Любите друг друга.

Она замолчала и долго лежала так, углубившись в свои переживания, а потом вдруг произнесла:

– За мной пришли. Иисус Воскрес!

Она сказала именно эти красивые слова: «Иисус Воскрес!». Сказала как-то особенно, торжественно. Этих слов мама раньше никогда не говорила. Но теперь душа ее стоит на пороге, который отделяет земную юдоль от небесной, и дверь к Небу приоткрыта. Она видит что-то необыкновенное, не переступив пока через этот заветный порог. Там – свет, там нет теней, там – Восток Солнца и Воскресение, и… за ней уже «пришли», поэтому она вот-вот должна отойти. Душа ее уже ведает, владеет этой страшной тайной, но земля пока еще близко – ближе, чем небо, и физическая боль заглушает ожидание вечности и встречи с близкими.

Как благодарна я была Господу за то, что Он сподобил меня быть сопричастницей тайны перехода души христианской из одного мира, временного, в горний, вечный! Я понимала, что умирает самый близкий мне, родной человек, и должна была, казалось бы, безутешно плакать от этой невыразимой горечи разлуки. Но мною владели в те дни совсем другие чувства. Я думала только об одном: как помочь ее душе совершить этот сложный, таинственный, страшный переход, к которому человек готовится, по сути, всю свою жизнь.

Смерть – итог всего, что накопил человек за время, отведенное ему в предуготованный отрезок земной жизни. Я понимала это и очень хотела помочь любимому человеку. Трезвость мышления и рассудительность как никогда присутствовали во мне в эти грустные дни. «Когда же я буду плакать?» – думала я, удивляясь себе и не совсем понимая, что со мной происходит. Но Господь, видимо, хранил меня для того, чтобы позднее я не плакала совсем о другом: о том, что не помогла маме в самые сложные для нее, последние часы ее жизни.

Лишь иногда, в особенно тяжелые минуты, мне очень хотелось накрыться с головой одеялом, как в детстве, и наплакаться от души, но снова кто-то словно останавливал меня и берег для другого. Я должна была поговорить с мамой об аде и рае, которые ей скоро предстояло увидеть на воздушных мытарствах.

Как это невыносимо трудно: говорить с близким человеком о смерти, когда он сам к этому не готов. Но я уповала на милость Божию и усердно молилась Божией Матери: «Матерь Божия, Царица Небесная! Облегчи страдания моей мамочки. Помоги ей совершить этот трудный переход! Прими ее душу, милующую, любящую!».

Я молилась об этом все ночи, пока мама была жива и пока я была с ней рядом. Молилась по стареньким четкам отца Григория Пономарева – намоленным четкам праведника, – надеясь и веря в их святую силу.

Какое это поистине настоящее человеческое счастье: иметь возможность до самого конца ухаживать за родным человеком – мамой, которая у каждого человека одна! Я очень благодарна своему духовнику, который сказал мне в самую тяжелую минуту:

– Ваше самое главное дело сейчас – ухаживать за Тамарой Николаевной. Отложите все дела и думайте только о ней. Она нуждается в Вас, и никто, кроме Вас, её утешить не может.