Читать книгу 50 знаменитых самоубийц - Елена Кочемировская - Страница 6

(род. в 85 г. до н. э. – ум. в 42 г. до н. э.)

«Во время политических кризисов наибольшая трудность для честного человека состоит не в том, чтобы исполнять свой долг, а в том, чтобы знать его».

Л. Бональд

Сегодня имя Марка Юния Брута ассоциируется у нас с предательством и черной неблагодарностью. Еще бы – ведь он стал убийцей человека, вознесшего его на вершину власти и сделавшего своим ближайшим другом. Фраза «И ты, Брут» стала крылатой. Однако если рассматривать его судьбу беспристрастно, то окажется, что такая оценка как минимум спорна.

Брут родился в 85 г. до н. э. Предком нашего героя был Луций Юний Брут, который, согласно легенде, изгнал из Рима последнего из царей, Тарквиния Гордого. Так что ненависть к единовластию была у Марка Юния Брута в крови.

Кроме того, Катон Младший, погибший из-за Юлия Цезаря, приходился Бруту дядей, а впоследствии и тестем. С самого детства Брут старался во всем походить на своего дядю: он получил отличное образование, прекрасно разбирался в философии, великолепно владел греческим языком.

Отец Брута, Марк Юний Брут Старший, участвовал в восстании против диктатора Суллы, которое было подавлено Помпеем, а Марк Юний Брут Старший казнен. Брут возненавидел Помпея как убийцу отца, никогда не разговаривал и не здоровался с ним. Именно поэтому, когда первый триумвират распался, все ожидали, что он примет сторону Цезаря. Но Брут не стал руководствоваться личными мотивами и, считая, как и Катон, что справедливость на стороне Помпея, присоединился к нему.

Перед началом Фарсальской битвы Цезарь дал приказание всем начальникам легионов не убивать Брута, а доставить к нему живым. Более того, если он откажется сдаться в плен – отпустить, не причиняя вреда. Надо заметить, что подобное отношение совершенно не означало, будто Цезарь питает уважение к высоким моральным качествам Брута. По всей видимости, существует иное объяснение: когда-то Цезарь был более чем близок с матерью Брута и вполне мог считать его своим сыном.

По окончании Фарсальской битвы Брут спасся от преследователей, спрятавшись в зарослях камыша на болоте, а ночью, добравшись до города Ларисса, написал Цезарю. Тот пригласил его к себе и не только простил, но и сделал одним из ближайших друзей. По просьбе Брута Цезарь простил и Кассия, бывшего сторонником Помпея.

В 47 г. до н. э., отправляясь в Африку для борьбы с Ка-тоном и Сципионом, Цезарь назначил Брута правителем Пред альпийской Галлии, и тот блестяще справился с возложенными на него обязанностями. Его управление отличалось мягкостью, разумностью и тем, что он не пытался использовать власть для личного обогащения. Вернувшийся из Африки Цезарь был очень доволен своим ставленником.

В 44 г. до н. э. Брут и Кассий с подачи Цезаря были назначены преторами. Пользуясь расположением Цезаря, Брут фактически мог стать вторым, а со временем – и первым человеком в государстве. Причем для этого ему не надо было становиться заговорщиком; достаточно было дождаться, пока Цезарь уйдет на покой или умрет. Но Брута, как и многих аристократов, возмущала сама идея единовластия, а потому он – из идейных соображений – решил принять участие в заговоре.

Первоначально организатором и вдохновителем заговора был Кассий, а Брут долго хранил Цезарю верность, помня о его добром отношении. Однако сторонники республики, не желавшие мириться с единовластием Цезаря, активно подстрекали Брута вступить на путь борьбы с тираном. На статуе Луция Юния Брута появлялись надписи: «О, если бы ты был сегодня с нами!», «Если бы жил Брут». Однажды судейское возвышение, на котором сидел Брут, исполняя свои обязанности, оказалось завалено записками: «Ты спишь, Брут?», «Ты не настоящий Брут!». Кроме того, многие друзья Кассия говорили, что готовы восстать против власти Цезаря, но только если их возглавит Брут.

Заговорщикам стало известно, что вскоре в сенат внесут предложение о предоставлении Цезарю царской власти. Кассий отправился к Бруту, сообщил об этом и спросил, собирается ли он присутствовать на этом заседании. Брут сказал, что не придет. «А что, если нас позовут?» – спросил Кассий. «Тогда долгом моим будет нарушить молчание и, защищая свободу, умереть за нее», – отвечал Брут. Тогда, поняв, что он на их стороне, Кассий произнес: «Но кто же из римлян останется равнодушным свидетелем твоей гибели? Разве ты не знаешь своей силы, Брут? Или ты думаешь, что твое судейское возвышение засыпают письмами ткачи и лавочники, а не первые люди Рима, которые от остальных преторов требуют раздач, зрелищ и гладиаторов, от тебя же – словно исполнения отеческого завета! – низвержения тирании? И сами готовы ради тебя на любую жертву, любую муку, если только и Брут покажет себя таким, каким они хотят его видеть?»

Так Брут оказался во главе заговора и привлек к общему делу еще нескольких преданных делу республики римлян. Некоторые заговорщики предлагали склонить на свою сторону и Марка Антония, но один из них сказал, что уже пытался, соблюдая предосторожности, говорить с Антонием о заговоре. Тот якобы Цезарю не донес, но и не высказал желания принять участие. Тогда возникло предложение убить вместе с Цезарем и Антония, однако против этого категорически возражал Брут. Было принято решение оставить Антония в живых. В то же время Антоний был известен своей физической силой, и заговорщики боялись, что если он бросится на защиту Цезаря, то вся затея провалится. Поэтому было решено, что перед покушением кто-то из заговорщиков должен будет задержать его перед входом в курию, когда Юлий уже зайдет внутрь.

На людях Брут старался хранить полное спокойствие, чтобы не выдать своих намерений, однако дома он не смог скрыть своих волнений и забот от жены Порции. Услышав от мужа о заговоре, она повела себя странно, но, без сомнения, мужественно – закрывшись в спальне, она сделала себе ножом глубокий надрез на бедре. Через некоторое время от потери крови у нее начались сильные боли и лихорадка, и Брут, который не знал о ее поступке, очень испугался за нее. Тогда Порция обратилась к нему с пламенной речью: «Я – дочь Катона, Брут, и вошла в твой дом не для того только, чтобы, словно наложница, разделять с тобой стол и постель, но чтобы участвовать во всех твоих радостях и печалях. Ты всегда был мне безупречным супругом, а я… чем доказать мне свою благодарность, если я не могу разделить с тобой сокровенную муку и заботу, требующую полного доверия? Я знаю, женскую натуру считают неспособной сохранить тайну. Но неужели, Брут, не оказывают никакого воздействия на характер доброе воспитание и достойное общество? А ведь я – дочь Катона и жена Брута! Но если прежде, вопреки всему этому, я полагалась на себя не до конца, то теперь узнала, что неподвластна и боли». После чего она показала мужу рану на бедре и рассказала об испытании, которому себя подвергла.

И вот настал роковой день заседания, знаменитые мартовские иды (так римляне называли пятнадцатый день марта, мая, июля, октября и тринадцатый день всех остальных месяцев). По легенде, прорицатель предупреждал Цезаря, что мартовские иды принесут ему смерть. В этот день по дороге в сенат живой и невредимый Цезарь встретил прорицателя и сказал насмешливо: «А ведь мартовские иды пришли!» Прорицатель ответил: «Пришли, но не прошли».

Втайне от всех, кроме жены, Брут опоясался кинжалом и пошел в помещение, где должно было состояться заседание. Остальные участники заговора пришли вместе с Кассием. Они сочли счастливым предзнаменованием то, что сенат собрался в одном из портиков, которые окружал построенный Помпеем театр. В портике находилась статуя Помпея – противника Цезаря, и это тоже было для них хорошим знаком.

Цезарь же, взволнованный встречей с прорицателем, дурными предчувствиями и дурными предзнаменованиями, напротив, долго не решался войти в сенат. Брут и некоторые другие заговорщики, скрывая волнение, исполняли свои повседневные обязанности и разбирали судебные дела. Брут, как обычно, выносил обдуманные и взвешенные решения, словно ничего больше в данный момент его не беспокоило.

Время шло. Цезарь не появлялся. И тут прибыл кто-то из домашних Брута с известием, что Порция умирает. Несмотря на это известие, он не покинул сенат, зная, что жена одобрила бы его решение. К счастью, оказалось, что Порция просто потеряла сознание от волнения и вскоре пришла в себя. Бруту же сообщили только о первом из событий.

В конце концов, поддавшись на уговоры еще одного заговорщика, Цезарь все же вошел в курию, Марка Антония, согласно уговору, отвлекли у входа в портик. Заговорщики окружили Цезаря плотным кольцом.

К нему обратился некто Туллий Кимвр с прошением помиловать находящегося в изгнании брата. Когда Цезарь отказал, Туллий сорвал с его плеч тогу, что было условным сигналом для начала нападения. Другой заговорщик, Каска, нанес Цезарю удар в плечо сзади. «Каска, злодей, да ты что?» – закричал Цезарь, но тут на него со всех сторон посыпались удары. Цезарь как мог отбивался от врагов, но, увидев среди нападавших Брута, прекратил сопротивление, натянул край тоги на голову и подставил тело под удары. Согласно легенде, он произнес свои знаменитые слова: «И ты, Брут» (по другим источникам, «И ты, дитя мое»), но доподлинно это не известно.

После похорон Цезаря заговорщикам пришлось покинуть Рим, ибо заговор не достиг своей цели. Да, Цезарь был убит, однако восстановить республику не удалось, и вскоре к власти пришел второй триумвират, в который вошли Марк Антоний, Октавиан Август и Ледип.

Заговорщики тем временем собрали целую армию, в чем им помогли города Греции, Малой Азии и Сирии, некоторые – добровольно, некоторые – по принуждению. В состав войска вошли также бывшие солдаты и военачальники Помпея. Что касается их противников Марка Антония и Октавиана, то они, в свою очередь, тоже собрали войско для борьбы с республиканцами.

Решающие битвы произошли в Македонии на Филиппийских полях через два с лишним года после убийства Цезаря. Никогда еще до этого такие большие силы римлян не сражались друг против друга. Противники выстроились таким образом: против Октавиана стоял со своими войсками Брут, а против Антония – Кассий.

Перед самой битвой между союзниками произошел следующий разговор. Кассий сказал: «Я хочу, чтобы мы победили, Брут, и счастливо прожили вместе до последнего часа. Но ведь самые великие из человеческих начинаний в то же время имеют самый непредсказуемый исход, и если битва решится вопреки нашим ожиданиям, нам нелегко будет свидеться снова. Так скажи мне теперь, что ты думаешь о бегстве и смерти?» Брут ответил: «Когда я был молод и неопытен, Кассий, у меня каким-то образом – уж и сам не знаю как – вырвалось однажды опрометчивое слово: я порицал Катона за то, что он покончил с собой. Мне представлялось и нечестивым, и недостойным мужа бежать от своей участи, не претерпеть бесстрашно все, что выпало на твою долю, но скрыться, исчезнуть. Теперь я иного мнения. Если бог не судил нам удачи в нынешний день, я не хочу подвергать испытанию новые надежды и новые приготовления, но уйду с благодарностью судьбе за то, что в мартовские иды отдал свою жизнь отечеству и, опять-таки ради отечества, прожил еще одну жизнь, свободную и полную славы». Кассий улыбнулся, обнял Брута и произнес: «Что же, с этими мыслями – вперед, на врага! Мы либо победим, либо не узнаем страха перед победителями».

В первой битве при Филиппах (октябрь 42 г. до н. э.) окончательной победы не достиг никто. Воины Брута, даже не дождавшись команды, стремительно пошли на врага, обойдя его слева и захватив лагерь неприятеля. Октавиана, по его же собственным словам, спасло чудо: он не участвовал в битве, так как был болен и лежал в своей палатке, и во сне услышал голос, повелевший подняться и покинуть лагерь. Октавиан повиновался и не зря – почти сразу после этого лагерь захватил Брут.

А в это время на другом фланге Кассий и его военачальники растерялись из-за того, что солдаты Брута бросились в бой, не дождавшись приказа. Пока воины союзника, вместо того чтобы завершить окружение противника, грабили лагерь Октавиана, Кассий пребывал в нерешительности. За это время силы Антония зашли к нему в тыл и обратили в бегство сначала конницу, а затем и пехоту Кассия. Сам полководец мужественно сражался, но даже своим примером не смог остановить бегущих. Отступая, он с небольшой группой воинов поднялся на холм, где произошло недоразумение, стоившее Кассию жизни.

С холма Кассий увидел большой отряд всадников, скачущих в его сторону. Это были солдаты Брута, но Кассий по слабости зрения принял их за вражескую погоню и, чтобы полностью удостовериться в этом, послал на разведку своего приближенного. Среди всадников Брута оказались приятели посланника, и, узнав друга, они спрыгнули с коней и бросились его обнимать. Остальные всадники радостно потрясали оружием, звон которого близорукий Кассий принял за звуки схватки и уверился, что послал друга на смерть. Воскликнув: «Вот до чего довела нас постыдная жажда жизни – на наших глазах неприятель захватил дорогого нам человека!» – Кассий ушел в какую-то пустую палатку в сопровождении своего вольноотпущенника Пиндара, которого держал рядом как раз для такого случая. В палатке Кассий, накинув плащ на голову, подставил шею под меч вольноотпущенника. В это время посланник вернулся, чтобы обо всем доложить Кассию, и, узнав о смерти друга, закололся мечом, проклиная свою медлительность.

Брут возглавил оба войска, однако командиры и солдаты Кассия с неохотой подчинялись новому полководцу и к тому же завидовали воинам Брута, отличившимся в первой битве.

Не лучшим было положение Октавиана и Антония: у них не было достаточного запаса продовольствия, лагерь находился в низине у болот (а дело было осенью). После первого сражения начались дожди, и без того влажная почва в лагере превратилась в жидкое месиво, палатки промокали, начались болезни. В довершение всех бед солидное подкрепление, плывшее по морю, было встречено флотом Брута и уничтожено. Узнав об этом, Октавиан и Антоний стали торопиться с битвой. К их счастью и на свою беду, Брут вовремя не узнал о победе на море, иначе он, располагая достаточным запасом продовольствия и выгодным положением для зимовки, не начал бы решающей битвы.

Вторая битва при Филиппах состоялась в середине ноября 42 г. до н. э. Опять войска под командованием Брута одержали временную победу, но на другом фланге военачальники все дальше и дальше растягивали войска, чтобы предотвратить их окружение. В конце концов, противник ударил в середину образовавшейся линии, и бывшие воины Кассия бросились в бегство, уже ставшее для них привычным. Враг зашел в тыл воинам Брута.

Брут, его солдаты и приближенные храбро сражались. В битве, не пожелав отступить ни на шаг, погиб сын Катона Младшего Марк Порций. Отвагу проявил друг Брута Луцилий. Когда войско уже побежало, он увидел, что отряд вражеской конницы упорно преследует Брута и его приближенных. Тогда, несколько отстав, Луцилий стал кричать преследователям, что он – Брут и хочет сдаться, при условии, что его доставят не к Октавиану, а к Антонию. Когда Луцилия доставили к Антонию, он смело сказал ему: «Марка Брута, Антоний, ни один враг не поймал и, верно, никогда не поймает – судьба да не одержит такой победы над доблестью!.. Я обманул твоих воинов – и потому я здесь и без возражений приму любую, самую жестокую кару за свой обман». Антоний, несмотря на разочарование, оказался на высоте, сказав солдатам: «…вам досталась добыча еще лучше той, какую вы искали. Ведь вы искали врага, а привели нам друга. Что бы я сделал с Брутом, если бы он живым попал в мои руки, – клянусь богом, не знаю, но такие вот люди пусть всегда будут мне друзьями, а не врагами». Впоследствии Луцилий стал верным сторонником Антония.

Уже в темноте Брут вместе с небольшим количеством соратников переправился через неширокую речку с крутыми лесистыми берегами. Укрывшись в какой-то лощине, беглецы расположились на отдых. Опустившись на землю и подняв глаза к небу, Брут произнес строку из Еврипида: «Зевс, кару примет пусть виновник этих бед». Он принялся оплакивать погибших в битве друзей, называя каждого по имени.

Один из воинов Брута, Статилий, вызвался пойти на разведку и осмотреть лагерь. Оставалась надежда на то, что в сражении погибло не так много солдат и лагерь цел. Условились, что, если надежды оправдаются, Статилий зажжет факел и подаст сигнал. До лагеря разведчик добрался беспрепятственно и зажег факел, однако окончательно положение так и не прояснилось. Время шло, а Статилий все не возвращался. Брут говорил: «Если Статилий жив, он непременно будет с нами». Но разведчик не вернулся назад. На обратном пути он наткнулся на врагов и был убит.

Уже глубокой ночью Брут наклонился к своему рабу, Клиту, что-то шепнул ему, и тот молча заплакал в ответ. Тогда Брут позвал щитоносца и стал его жарко убеждать в чем-то. В конце концов он стал обращаться ко всем спутникам с одной и той же просьбой: помочь ему пронзить себя мечом. Но никто не согласился оказать своему предводителю эту ужасную услугу, кто-то сказал, что нужно спасаться бегством. На это Брут ответил: «Вот именно, бежать, и как можно скорее, но с помощью рук, а не ног». Попрощавшись с каждым из своих спутников, он сказал, что для него было огромным счастьем убедиться в искренности и преданности каждого из друзей. Брут говорил, что может упрекать судьбу только за жестокость к его отечеству, потому что сам он многократно счастливее своих победителей. Он оставляет после себя славу высокой нравственной доблести, какой победителям ни оружием, ни богатствами не стяжать, ибо никогда не умрет мнение, что людям порочным и несправедливым, которые погубили справедливых и честных, не подобает править государством. Затем Брут попросил всех друзей позаботиться о собственном спасении.

В сопровождении двоих или троих спутников, среди которых был и его давний друг Стратон, он отошел в сторону. По одной из версий, Брут попросил Стратона стать рядом с ним. Затем упер меч рукояткой в землю и, придерживая лезвие обеими руками, бросился на него. По второй версии, Стратон уступил горячим уговорам Брута и помог ему совершить задуманное. Он якобы держал меч, а Брут бросился на него с такой силой, что лезвие вышло из спины.

Жена Брута, Порция, тоже добровольно ушла из жизни. Но источники расходятся в сроках этого события, поэтому неизвестно, произошло оно до или после самоубийства Брута. Также до конца неизвестны и мотивы этого поступка. По свидетельствам одного из современников, Порция после смерти супруга решила покончить с собой, но ее друзья не только отказались помочь в осуществлении этого замысла, но и пристально следили за ней. Тогда она выхватила из огня уголь и проглотила его. Другие свидетели говорят, будто в одном из писем Брут упрекал своих друзей в том, что они не позаботились о его супруге. Заболев и не имея поддержки, она решилась на самоубийство.

Не только соратники, но и враги питали глубокое уважение к Бруту. Тело Брута Антоний велел похоронить с почестями, приказав завернуть его в самый дорогой из своих плащей. Один из вольноотпущенников Антония попытался похитить плащи и большую часть отведенных на похороны денег. Узнав об этом, Антоний приказал его казнить.

Октавиан тоже питал уважение к погибшему противнику, о чем свидетельствует такой случай. Однажды, уже через многие месяцы после описанных событий, он прибыл в Галлийский город Медиолан (нынешний Милан), где находилась бронзовая статуя Брута. Заметив ее, Октавиан сначала прошел мимо как ни в чем не бывало, но затем, созвав представителей города, заявил, что ему известно, будто Медиолан укрывает у себя его врага. Городские старейшины стали уверять Октавиана в своей невиновности. Тогда он указал на статую и спросил: «А вот этот, который здесь стоит, разве он нам не враг?» Медиоланцы в смущении умолкли, и тогда Октавиан улыбнулся и похвалил их за то, что и в беде они остались верными друзьями. Статую же велел оставить на прежнем месте.