Читать книгу 10 гениев литературы - Елена Кочемировская - Страница 3

Омар Хайям (Хайям) (Гияс ад-Дин (Гиясаддин) Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури)

Оглавление

Слышал я, что эта называемая нами судьбой баба – причудливая, капризная, всегда хмельная и вдобавок слепая; она не видит, что творит, и не знает, ни кого унижает, ни кого возвышает.

Санчо Панса. «Дон Кихот»

Европа XI века была богата на великих поэтов и писателей. Тем удивительнее было появление новой яркой звезды – персидского поэта Омара Хайяма, произведения которого были обработаны и переведены на английский язык Эдвардом Фитцджеральдом. Фитцджеральд вольно обошелся со стихами – он решил сделать из них поэму, а потому часть стихотворений отбросил, часть творчески переработал, добавил собственные вставки. Наверное, если бы Хайям мог, он бы воспрепятствовал такому обращению со своим детищем, но он умер за много веков до того дня, когда Фитцджеральд обнаружил, что был такой поэт Омар Хайям, забытый всеми, кроме узкого круга специалистов-востоковедов. Именно с фитцджеральдовского перевода началась мировая слава Омара Хайяма и поэзии рубаи {7}.

Омар Хайям – один из выдающихся людей своей эпохи – сочетал в себе множество дарований. Он был гением масштаба Леонардо да Винчи, и родился так же несвоевременно. Ни одно из его научных открытий не было понято современниками. Построенную Хайямом величайшую в мире обсерваторию закрыли еще при его жизни. Разработанный им точнейший календарь не использовался. Хайям-ученый намного обогнал свое время, и в народной памяти он предстает, скорее, мудрым персонажем баек и анекдотов.

У поэтического таланта Хайяма почти не было почитателей – он избрал «низкий» жанр рубаи, никогда не писал од и восхвалений, да и стихи его были довольно специфическими и совсем не «восточными» по духу. По легендам, он сочинял свои четверостишия экспромтом; многие из них были откликами на мимолетные события, шутливые или язвительные реплики в беседе, ответами на нелепые вопросы учеников.

Время, когда творил Омар Хайям, принято считать золотым веком классической персидско-таджикской литературы. Поэзия на языке фарси-дари {8} развивалась в XI веке на обширной территории – в Средней Азии, Иране, Закавказье, в Северной Индии. Зародившаяся в начале IX века персидская поэзия, отличительными чертами которой были жизнерадостный тон, яркость образов, простота и ясность поэтической идеи, развитие любовно-эротической и панегирической тем, популярность повествовательных и нравоучительных жанров, к XI столетию достигла своего расцвета.

Эта эпоха породила литературных гениев, которые стали символами двух главных направлений в развитии персидской литературы: лирического, ведущего свое начало от Рудаки (ум. 940), и эпического, вершиной которого было творчество Фирдоуси (934 – ум. между 1020–1030). Жанр рубаи был введен в литературу Рудаки, но пика своего развития достиг у Омара Хайяма, который стоял в стороне от общего литературного процесса той эпохи. К середине XI века стихотворная форма рубаи распространилась в духовной поэзии суфизма, но светские поэты ее почти не использовали, считая малопрестижным видом стихосложения (чем-то вроде частушек).

Стихи Хайяма, таким образом, не соответствовали вкусам его современников, а потому уцелели благодаря единичным почитателям с «извращенным» чувством прекрасного. Хайям никогда не числился среди великих персидских поэтов – до тех пор, пока Европа не начала зачитываться его стихами, а тогда уж его слава вернулась на родину, в Иран. Так что поэту Хайяму, ставшему культурным достоянием персидского и таджикского народов, пришлось ждать признания семь с половиной веков.

Что касается судьбы Хайяма-поэта, то здесь ясности нет и поныне, хотя биография Хайяма-ученого более или менее известна, а его математические и философские трактаты изучены. В частности, долгое время считалось, что под именем Омара Хайяма скрывается два человека: ученый и некий хулиган, который сочинял непристойные и богохульные стишки, прикрываясь именем Хайяма. Во всяком случае, о существовании двух Хайямов говорит энциклопедия Брокгауза и Ефрона: в томе 42 есть статья «Омар аль-Каями» о математике, а в томе 73 – статья «Хейям или Омар Хейям» о поэте. Но это предположение о «двойственности» Хайяма несостоятельно, поскольку были найдены документы, в которых о нем говорится как об ученом и поэте в одном лице. Просто в персидских сочинениях автор именуется Омар Хайям, а в арабских – Омар аль-Каями.

Некоторое время бытовала также версия о том, что поэта Хайяма вообще никогда не было – это мистификация Эдварда Фитцджеральда, выдавшего собственную стилизацию под персидскую поэзию за перевод рубаи Хайяма. Косвенным доказательством этому служило то, что ни один из ранних авторов не называл Омара Хайяма поэтом. Однако этот факт объясняется достаточно просто: Хайям «по должности» был ученым; именно в этом качестве он состоял на придворной, затем на городской службе. Поэтами же называли или придворных панегиристов, создававших оды или эпические поэмы по заказу правящих особ, или религиозных деятелей, облачавших свои проповеди в поэтическую форму. Хайям не был ни первым, ни вторым – он сочинял исключительно рубаи, а потому большинство современников не считали его поэтом.

К счастью, до наших дней дошло много документов, не позволяющих сомневаться в существовании поэта Омара Хайяма. Тем не менее, открытым остается вопрос о том, как найти четверостишие, сочиненное именно Хайямом? Дело в том, что единичные цитирования его стихов найдены в рукописях, созданных через десятки лет после смерти поэта (и нередко написанных богословами, осуждавшими Хайяма и приводившими образцы его крамолы).

Самые древние списки его стихов (рубаияты), дошедшие до нас, появились только через 2–3 века после смерти Хайяма, причем тематика произведений очень отличается. В 1462 году Йар Ахмад ибн Хосейн Рашиди Табризи закончил составление свода четверостиший Хайяма «Дом радости», благодаря чему сохранились многие стихи поэта. Есть и другие источники. В книге индийского исследователя Свами Говинды Тиртхи, изучившего 111 средневековых рукописей, приводятся 1096 четверостиший, приписываемых Хайяму. Однако, как отметил еще в 1897 году востоковед В. Жуковский, многие из них являются «странствующими», т. к. их авторство приписывается и другим поэтам. Многие исследователи полагают, что вероятнее всего Хайямом написано едва ли более 400 рубаи, а каноническими считаются 252.

Появлению чужих рубаи среди хайямовских стихов способствовали следующие обстоятельства. Во-первых, переписчики иногда записывали на полях одно-два собственных стихотворения, сочиненных «под Хайяма». Во-вторых, между Хайямом и его современниками велась полемика не только в философских трактатах, но и в стихах. Четверостишие-вызов и четверостишие-ответ составляли единый сюжет, хотя и принадлежали разным авторам, а потому не случайно присутствовали в рубаиятах Хайяма. В-третьих, изредка встречаются списки стихов, составленные по памяти, в которые попадали схожие рубаи других авторов, а кроме того, очень редко встречается хайямовское четверостишие, текст которого во всех источниках совпадает слово в слово (некоторые имеют десяток версий).

Кроме рубаи, сохранилось девять научных сочинений Хайяма: математические трактаты «Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы», «Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида», физический трактат «Весы мудростей», пять философских трактатов – «Трактат о бытии и долженствовании», «Ответ на три вопроса: необходимость противоречия в мире, детерминизма и долговечности», «Свет разума о предмете всеобщей науки», «Трактат о существовании» и «Трактат о всеобщности существования» и исторический труд «Науруз-наме». Первые семь из этих сочинений написаны по-арабски, последние два – по-персидски. До сегодняшнего дня дошли также отрывки из «Маликшахского летосчисления» («Маликшахских астрономических таблиц»), написанных по-арабски.

В общем, в биографии Хайяма больше вопросов, чем ответов. Даже его имя в различных источниках (в том числе и в рукописях самого Хайяма) звучит по-разному. Кроме того, современниками широко используются его уважительные прозвища: Плечо Веры, Доказательство Истины, Ученейший муж века, Знаток греческой науки, Царь философов Запада и Востока, Имам Хорасана и т. п., которые вообще были распространены в арабском мире.

Полное имя поэта звучит так: Гийас (Гияс) ад-Дин Абу-л(ь)-Фатх Омар ибн Ибрахим ал(ь)-Хайям (или ал(ь)-Хайями) ан-Найсабури (Нишапури). Гияс ад-Дин («помощь веры») – было традиционным почетным наименованием ученого, своего рода обозначением «ученой степени». Абул(ь)-Фатх Омар ибн Ибрахим – личное имя Хайяма; ан-Найсабури (Нишапури) указывает на место его рождения – Нишапур {9}, один из главных городов Хорасана {10}. «Хайям» буквально означает «палаточный мастер» и происходит от слова «хайма» – палатка (аналогична этимология старорусского «хамовник» – текстильщик). Возможно, «палаточным мастером» был отец или дед Хайяма. Сам Хайям обыгрывал «бытовое» значение своего имени в рубаи:

Палаток мудрости нашивший без числа

В горнило мук упав, сгорел Хайям дотла.

Пресеклась жизни нить, и пепел за бесценок

Надежда, старая торговка, продала.


Перевод О. Румера

Таким образом, Омар Хайям происходил из рода нишапурских ремесленников, а значит, можно предположить, что его отец Ибрахим был достаточно богат, чтобы дать сыну образование, соответствующее его блестящим способностям – тот учился в лучших учебных заведениях Хорасана.

Восстановить биографию Хайяма трудно, так как сведения о нем весьма скудны, в особенности о первых и последних годах его жизни. Известны только три сообщения о Хайяме, написанные людьми, лично знавшими его. Ученик Хайяма, Абд ар-Рахман ал-Хазини, в своем сочинении «Книга о весах мудрости», написанном в 1121 году, сообщает о том, что Хайям изучал различные виды водяных весов. Ахмад ан-Низами ал-Арузи ас-Самарканди {11} в рукописи «Четыре беседы» (1151 г.), сообщает, что в 506 году хиджры (1112 г.) он встречался с Хайямом во дворце эмира в Балхе {12}. Абу-л(ь)-Хасан ал(ь)-Байхаки {13} в «Дополнении к «Охранителям мудрости», описывает свою встречу с Хайямом в 507 году хиджры (1113 г.), когда автор, в то время семилетний мальчик, пришел к Хайяму по поручению своего отца и тот задавал вопросы по поводу одного арабского стихотворения и о видах дуг окружности. Сведения о Хайяме и его трудах, сообщаемые более поздними средневековыми авторами, получены ими из вторых или третьих рук.

Установить точную дату рождения Хайяма помог гороскоп, найденный в его бумагах и приведенный Байхаки: «Его гороскопом были Близнецы; Солнце и Меркурий были в 3-м градусе Близнецов, Меркурий был в соединении, а Юпитер был по отношению к ним обоим в тригональном аспекте». Исходя из этих данных, датой рождения Хайяма могли быть дни 17, 18 или 19 мая, а возможный год рождения с 1015 по 1054. Свами Говинда Тиртха, внимательно изучив эти сведения, пришел к выводу, что Хайям родился 18 мая 1048 года; позднее эта же дата как наиболее вероятная была подтверждена Ш. Шараф – сотрудницей Института теоретической астрономии Академии наук СССР.

Казалось бы, дата рождения Хайяма установлена, но… «Хайям был бы чересчур молод, чтобы в 1074 году числиться среди «лучших астрономов века», приглашенных Мелик-шахом {14} для реформы календаря, и чтобы в 1080 году имам и судья провинции Фарс вызывал его на философский диспут, титулуя «царем философов Запада и Востока», – пишет переводчик и исследователь жизни Хайяма И. Голубев. – Так что трудно согласиться с 1048 годом рождения. Возможно, это был чужой гороскоп, сохранившийся в бумагах профессионального астролога».

Тот же Байхаки утверждает, будто Хайям был учеником Ибн Сины, умершего в 1037 году, а сам Хайям в «Трактате о бытии и долженствовании», касаясь одной сложной философской концепции, пишет: «Я и мой учитель <…> Ибн Сина <…> обратили внимание на этот вопрос, и, быть может, нами это обсуждение доведено до удовлетворения наших душ». Слова «наше обсуждение» наводят на мысль о личном разговоре с Ибн Синой, который не мог состояться, если бы Хайям родился в 1048 году. Кроме того, Табризи сообщает о переписке, в том числе об обмене четверостишиями, между Хайямом и Абу-Саидом Мейхени[5], который умер… в 1048 году.

Наконец, существует легенда о совместных детских годах Хайяма, визиря Низам аль-Мулька {15} и главы исмаилитов Хасана Саббаха {16}: «Наш повелитель [исмаилитский титул Саббаха], Омар Хайям и Низам аль-Мульк вместе учились у учителя в Нишапуре. По обычаю детских лет, как и полагается мальчикам, они соблюдали правила дружбы и преданности и придерживались их до такой степени, что, выпив крови друг друга, поклялись, что если кто-нибудь из них достигнет высокой степени и величественного положения, то будет покровительствовать и помогать другим».

Сегодня эта легенда считается неправдоподобной, именно потому, что датой рождения Хайяма считается 1048 год, в то время как Низам аль-Мульк появился на свет в 1017 году, а Саббах – в 1054 или 1055 году. Так что – теоретически – соучениками могли быть лишь Хайям и Саббах, но ни биографические источники, ни известные факты из жизни Хайяма этого не подтверждают.

Не менее запутан и вопрос о месте рождения Хайяма. Историк Ахмад Татави в 1589 году пишет: «Омар родился в Нишабуре, и предки его также были нишабурцы. Некоторые признавали его происходящим из деревни Шемшад, волости Бальха, а рождение его полагали в деревне Бесенг, из волостей Астерабада; как бы то ни было, большею частью он жил в Нишабуре». Аль-Байхаки писал, что Хайям «был из Нишапура и по рождению и по предкам» (на это же указывает и добавление Нишапури (по-персидски) или ан-Найсабури (по-арабски) к его имени).

В одних источниках указывается, что молодой Хайям учился в Нишапуре, в других говорится, что в ранней молодости он жил в Балхе. В качестве учителя называется имя некого «главы ученых и исследователей по имени Насир альмилла ва-ад-Дин шейх Мухаммед-и Мансур», о котором больше нет никаких сведений или упоминаний. По-видимому, Хайям начал свое образование в Нишапурском медресе, имевшем в то время славу аристократического учебного заведения, готовящего крупных чиновников для государственной службы, а затем продолжил его в Балхе и Самарканде.

Так или иначе, все источники сходятся в том, что к семнадцати годам Хайям овладел глубокими познаниями во многих областях человеческих знаний и указывают на его замечательные природные способности и память. «Он был мудрец, человек сведущий во всех областях философии, особенно же в математике», – говорит о Хайяме Закарийя аль-Казвини. Аль-Байхаки характеризует Хайяма как «знатока языковедения, мусульманского права и истории». Он же рассказывает о превосходной памяти Хайяма: «Однажды в Исфахане он внимательно прочел одну книгу семь раз подряд и запомнил ее наизусть, а возвратившись в Нишапур, он продиктовал ее, и когда сравнили это с подлинником, между ними не нашли большой разницы». Ал-Байхаки называет Хайяма «последователем Абу Али [Ибн Сины] в различных областях философских наук», под которыми в Средние века понимались: «высшая наука» или «метафизика» (философия в нашем смысле слова), «средняя наука» – математика и «низшая наука» – физика, и практические науки. К последним относились политические, юридические и науки о морали и нравственности. Хайям, кроме всего прочего, специально изучал весь комплекс филологических дисциплин, входящих в понятие средневековой образованности; хорошо знал родную поэзию, арабскую литературу, в совершенстве владел арабским языком и знал основы стихосложения.

К окончанию учебы относится первый опыт самостоятельной научной работы Хайяма в области математики, посвященный извлечению корня любой целой положительной степени n из целого положительного числа N. Первый трактат Хайяма до нас не дошел, однако имеются ссылки на его название – «Проблемы арифметики». Указывается, что в этом трактате Хайям на базе более ранних работ индийских математиков по сути дела предложил метод решения уравнений xn = а (n – целое число). Кроме того, в трактате, по всей видимости, содержалось правило разложения натуральной степени двучлена (а + b)n, то есть известная формула бинома Ньютона для натуральных показателей. Разумеется, пока рукопись «Проблем арифметики» не найдена, о ее содержании можно только догадываться, опираясь, прежде всего, на труды учеников и последователей Хайяма.

Вообще, математические сочинения Хайяма, дошедшие до наших дней, характеризуют его как выдающегося ученого. В трактате «О доказательствах задач алгебры и алмукабалы» он дал в геометрической форме систематическое изложение решения уравнений до третьей степени включительно. Трактат «Комментарии к трудным постулатам книги Евклида» содержит оригинальную теорию параллельных.

После окончания обучения Хайяму пришлось пережить ряд тяжелых испытаний. По каким-то причинам, возможно связанным с политическими событиями, он вынужден был покинуть Хорасан, и дальнейшие сведения о Хайяме связаны с Мавераннахром {17}, столицей которого был сначала Самарканд, а затем – Бухара.

Во времена Хайяма ученый мог заниматься наукой только при дворе того или иного правителя, занимая одну из четырех должностей – секретаря (дабира), поэта, астролога или врача. Было принято считать, что именно ученые царедворцы обеспечивают правителю прочность власти и ее великолепие. Вельможи XI века соперничали между собой в блеске своей свиты, переманивали друг у друга образованных придворных, а самые могущественные просто требовали передать в их распоряжение прославившихся ученых и поэтов.

Судьба ученого в значительной степени зависела от милости или немилости правителя, его нрава и капризов, от придворных интриг и дворцовых переворотов. Так что положение Хайяма во многом определялось чередой сменяющих друг друга покровителей, от которых он зависел, которых упоминал и благодарил в своих трудах. Первым из них был главный судья города Самарканда, которого Хайям превозносил как «славного и несравненного господина, судьи судей имама».

После Абу Тахира Хайям пользовался покровительством бухарского хакана (или что то же самое – хана, хагана) Шамс аль-Мулука, который возвеличивал имама Омара и сажал его с собой на трон. Весьма вероятно, что ко двору Шамс аль-Мулука Хайям был представлен Абу Тахиром. О пребывании Хайяма в Бухаре известно только со слов Табризи: «Я слышал еще, что когда ученый [Хайям] соблаговолил прибыть в Бухару, через несколько дней после прибытия он посетил могилу весьма ученого Мухаммеда аль-Бухари {18}, автора «Собрания правильного», да освятит Аллах его душу. Когда он дошел до могилы, ученого осенило вдохновение, и он двенадцать дней и ночей блуждал по пустыне и не произносил ничего, кроме четверостишия:

Хоть послушание я нарушал, Господь,

Хоть пыль греха с лица я не стирал, Господь,

Пощады все же жду: ведь я ни разу в жизни

Двойным единое не называл, Господь… {19}


Перевод О. Румера

Важную роль в судьбе Хайяма сыграло то, что племянница Шамс аль-Мулука Туркан-хатун вышла замуж за султана Малик-шаха. В 1074 году, когда после длительного противостояния сельджукам Шамс аль-Мулук признал себя вассалом Малик-шаха, Хайям был приглашен в Исфахан, к султанскому двору руководить реформой иранского календаря. Приглашение исходило, по-видимому, от визиря Низам аль-Мулька.

1074 год стал поворотным в судьбе Хайяма – начался двадцатилетний период научной деятельности, который дал поистине блестящие результаты. Легенда – та же, что рассказывала о детских годах Хайяма – гласит: «Случилось, что Низам аль-Мульк достиг степени визиря. Омар Хайям явился к нему и напомнил о клятвах и договорах дней детства… Низам аль-Мульк, признав старое право, сказал: «Управление Нишапуром и его округой принадлежит тебе». Омар, бывший великим ученым, досточтимым и мудрым, сказал: «Я не думаю о власти, приказаниях и запрещениях народу. Лучше прикажи ежегодно выдавать мне жалованье». Низам аль-Мульк назначил ему десять тысяч динаров из дохода Нишапура, которые платили ему каждый год без уменьшения».

Город Исфахан, в который был призван Хайям, был в то время столицей могущественной державы Сельджукидов[6], простиравшейся от Средиземного моря на западе до границ Китая на востоке, от Главного Кавказского хребта на севере до Персидского залива на юге. В описываемую эпоху Исфахан переживал пору своего расцвета, и двор Малик-шаха затмил своим великолепием все предыдущие иранские династии.

Впрочем, созидательная государственная деятельность и широкие просветительские преобразования, которыми отмечены эти десятилетия, происходили не столько благодаря Малик-шаху, сколько Низам аль-Мульку. Именно он открыл в Исфахане, Багдаде, Басре, Нишапуре, Балхе, Мерве, Герате учебно-научные академии (медресе); по имени визиря они повсеместно назывались Низамийе. Для исфаханской академии Низам аль-Мульк выстроил величественное здание и пригласил для преподавания в ней известных ученых из других городов. Исфахан, славящийся ценнейшими собраниями рукописных книг, обладающий прочными культурными традициями, стал научным центром.

Будучи придворным ученым, Хайям в 1077 году закончил математический труд «Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида». К тому же времени относится перевод Хайямом проповеди Ибн Сины с арабского языка на персидский. В 1080 году написан философский «Трактат о бытии и долженствовании», а немного позже – «Ответ на три вопроса: необходимость противоречия в мире детерминизма и долговечности».

«Трактат о бытии и долженствовании» был написан в ответ на письмо судьи и имама ан-Насави, предложившего Хайяму высказаться по вопросам «о мудрости Творца в сотворении мира и в особенности человека и об обязанности людей молиться». К этому трактату непосредственно примыкает «Ответ на три вопроса», в предисловии к которому Хайям пишет, что он не ожидал получить «вопросы, в которых содержится столь сильное сомнение».

Оба трактата были написаны Хайямом для того, чтобы снять с себя подозрения в богохульстве и атеизме – именно это следовало из многочисленных рубаи, сочиненных им в то время. Основное содержание ответа Хайяма сводится к тому, что он рационалистически, в духе Аристотеля, обосновывает необходимость божества как первопричины – иначе получилась бы бесконечная цепь или порочный круг, что нелепо. Объявляя себя учеником Ибн Сины, он далее выступает как сторонник учения о нисходящей цепи порядка всего существующего. Согласно этому учению, божество создает чистый разум, который творит душу, душа – небо и т. д.

Затем обосновывается необходимость зла, сопутствующего благу. Как говорится в «Ответе на три вопроса», воздержание от создания тысячи благ из-за появления при этом одного зла, было бы большим злом, а Бог милосерден. Наконец, переходя от проблем бытия к проблемам долженствования, Хайям говорит о необходимости в обществе разделения труда между людьми и установления справедливого закона. Такой закон может быть дан только наиболее сильным разумом и чистым душой человеком, пользующимся поддержкой Аллаха, т. е. пророком. Из этих рассуждений вытекает необходимость молитв: пророк смертен, и введенные им законы не удержатся, если люди не будут постоянно вспоминать в молитвах как эти законы, так и законодателя и Аллаха.

Ответы были признаны удовлетворительными, но обстоятельства появления обоих сочинений порождают сомнения в искренности их автора. В целом, отношения Хайяма с мусульманским духовенством остались весьма натянутыми. Рассказывают о случае, относящемся ко времени, когда Хайям еще жил в Нишапуре: «Один из законоведов приходил ежедневно к Омару перед восходом солнца и под его руководством изучал философию, на людях же отзывался о нем дурно. Тогда Омар созвал к себе в дом всех барабанщиков и трубачей, и, когда законовед пришел по обыкновению на урок, Омар приказал им бить в барабаны и дуть в трубы, и собрался к нему со всех сторон народ; Омар сказал: «Нишабурцы! Вот вам ваш ученый: он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у меня знание, если же нет, то зачем поносит своего учителя?»

О антиисламском мировоззрении Хайяма говорит и Ибн ал-Кифти: «Омар-ал-Хайям – имам Хорасана, ученейший муж своего времени, который преподает науку греков и побуждает к познанию Единого Воздаятеля посредством очищения плотских побуждений ради чистоты души человеческой и велит обязательно придерживаться идеальных между людьми отношений согласно греческим правилам. <…> Между тем сокровенное (внутренний смысл) его стихов – жалящие змеи для мусульманского законоположения».

В то же время, хотя нет оснований считать Хайяма убежденным атеистом, он был далек от официальной религии и ортодоксии. Теологи называли его «несчастным философом, материалистом и натуралистом».

Несмотря на неоднозначную репутацию, Омар Хайям входил в ближайшую свиту Малик-шаха, в число его надимов – советчиков, наперсников и компаньонов, и, разумеется, практиковал как астролог. Слава Хайяма – астролога-прорицателя, наделенного особым даром ясновидения, была очень велика; еще до появления при дворе Малик-шаха он был известен как высший авторитет среди астрологов.

Омар Хайям был приглашен для строительства и управления дворцовой обсерваторией. По свидетельству источников, султан, собрав у себя при дворе «лучших астрономов века» и выделив крупные денежные средства для приобретения самого совершенного оборудования, поставил перед Омаром Хайямом задачу – разработать новый календарь.

В течение пяти лет астрономы вели научные наблюдения в обсерватории, и разработали «Маликшахово летосчисление» – новый календарь, отличавшийся высокой точностью. В его основе лежит тридцатитрехлетний период, включающий восемь високосных лет (високосные годы следовали семь раз через четыре года и один раз через пять лет). «Маликшахово летосчисление» оказалось на семь секунд точнее ныне действующего григорианского календаря.

Разработанный календарь, однако, так и не был внедрен. Сам Хайям пишет, что «время не дало возможности султану закончить это дело, и високос остался незаконченным», поскольку относительно спокойный период жизни Омара Хайяма при исфаханском дворе оборвался в конце 1092 года, когда при невыясненных обстоятельствах скончался султан Малик-шах (по-видимому, он был отравлен); за месяц до этого террористом-ассасином по приказанию Саббаха был убит Низам аль-Мульк.

В это время старшему сыну Малик-шаха Баркйаруку исполнилось 14 лет, средним сыновьям Мухаммаду и Санджару – 10 и 6 лет, а младшему Махмуду – 5 лет. Турканхатун, опираясь на тюркскую гвардию, добилась провозглашения султаном Махмуда и в 1092 году стала фактической правительницей государства.

Положение Омара Хайяма при дворе пошатнулось – финансирование научной деятельности постепенно прекратилось. Хайям предпринял попытку заинтересовать новых правителей в субсидировании обсерватории, написав трактат «Науруз-наме», посвященный истории празднования Науруза, солнечному календарю и различным календарным реформам. Исторический трактат был адресован новым правителям государства Сельджуков в расчете побудить их возобновить денежную помощь обсерватории, что особенно видно в главе «Об обычаях царей Ирана», где акцентируется внимание на покровительстве ученым. Увы, книга не помогла – Исфаханская обсерватория пришла в запустение и была закрыта.

Туркан-хатун не благоволила к Хайяму, возможно, из-за давней вражды с Низам аль-Мульком, да и сам он нелестно отзывался о владычице султаната. В частности, ей посвящено приписываемое Хайяму четверостишие, намекающее на отношения правительницы с начальником придворной гвардии:

На чьем столе вино, и сладости, и плов?

Сырого неуча. Да, рок – увы – таков!

Глаза Туркан-хатун – красивейшие в мире —

Добычей стали чьей? Гулямов и юнцов!


Перевод О. Румера, С. Морочник, Б. А. Розенфельда

В 1094 году Махмуд умер от оспы, и султаном стал 16-летний Баркйарук, а после смерти Баркйарука в 1104 году его четырехлетний сын Малик-шах II. В 1105 году на престол взошел второй сын Малик-шаха Мухаммад, который умер в 1118 году, оставив трех малолетних сыновей, и престол захватил Санджар – последний из оставшихся в живых сын Малик-шаха, царствовавший до самой смерти, наступившей в 1157 году.

Санджар, при котором государство сельджуков значительно сократилось, перенес столицу государства в Мерв, а после его смерти оно распалось. Хрестоматийным стал рассказ об эпизоде, связанном с полным крушением придворной карьеры Омара Хайяма, – некоторые биографы относят его к 1097 году: «Однажды имам Омар пришел к великому султану Санджару, когда тот был мальчиком и болел оспой, и вышел от него. Визирь Муджир ад-Даула спросил у него: «Как ты нашел его и чем ты его лечил?» Он ответил: «Мальчик внушает страх». Это понял слуга-эфиоп и доложил султану. Когда султан выздоровел, то по этой причине он затаил злобу на имама Омара и не любил его».

Этот эпизод относится, по-видимому, к первым годам царствования Баркйарука. Видимо, Санджар заподозрил Хайяма в недобросовестном лечении или в «дурном глазе». Возможно, что это было связано с тем, что Хайям участвовал и в лечении Махмуда и Баркйарука.

Вообще, времена, когда Хайяму оказывал поддержку тот или иной покровитель, регулярно сменялись мрачными периодами подозрений и преследований, доходивших до того, что ученому приходилось опасаться за свою жизнь. Не удивительно, что в своих четверостишиях Хайям восклицал:

О небо, ты души не чаешь в подлецах!

Дворцы, и мельницы, и бани – в их руках;

А честный просит в долг кусок лепешки черствой…

О небо, на тебя я плюнул бы в сердцах!


Перевод В. Державина

О позднем периоде жизни Омара Хайяма известно так же мало, как и о его юности. Источники указывают, что некоторое время он жил в Мерве, и к его славе выдающегося математика и астронома прибавилась крамольная слава вольнодумца и вероотступника. Философские взгляды Хайяма – последователя Аристотеля и Авиценны – вызывали раздражение ревностных последователей ислама, а его отношения с высшим духовенством приняли такой опасный характер, что он вынужден был совершить паломничество в Мекку.

Арабский историк и биограф Джамал ад-Дин ибн Аль-Кифти в «Истории мудрецов» сообщил: «Когда же его современники очернили веру его и вывели наружу те тайны, которые он скрывал, он убоялся за свою кровь и схватил легонько поводья своего языка и пера и совершил хадж по причине боязни, не по причине богобоязни. <…> Не было ему равного в астрономии и философии, в этих областях его приводили в пословицу; о если бы дарована была ему способность избегать неповиновения Богу!»

Возможно, именно перипетиями предыдущих лет объясняется то, что, по словам аль-Байхаки, в конце жизни Хайям «имел скверный характер и был скуп», «был скуп в сочинении книг и преподавании».

Лишь через 25 лет гонений, когда к власти пришел сын Низам аль-Мулька, Омар Хайям вернулся в Хорасан, в родной Нишапур, где и провел последние годы жизни, лишь изредка покидая его для посещения Бухары или Балха. Ему к тому времени было, по-видимому, более 70 лет. Возможно, Хайям преподавал в Нишапурском медресе, имел учеников, изредка принимал искавших встречи с ним ученых и философов, участвовал в научных диспутах. Табризи сообщает, что у Хайяма «никогда не было склонности к семейной жизни, и он не оставил потомства. Все, что осталось от него, – это четверостишия и хорошо известные сочинения по философии на арабском и персидском языках».

В современных исследованиях по истории науки философские положения Омара Хайяма отождествляются с учением Авиценны, которое определяется как средневековое восточное аристотелианство. Эта картина мира, принятая в свое время западно-европейской схоластикой, нашла отражение в «Божественной комедии» итальянского поэта Данте Алигьери. Элементы неоплатонизма в сочетании с положениями мистики чисел, утверждение несомненной реальности внешнего мира и признание всеобщей причинной связи между явлениями природы, отрицание возможности существования мира идей вне мира вещей, проблема происхождения зла и проблема абсолютной предопределенности, учение о субстанциях – все эти идеи Хайяма шли вразрез с мусульманской ортодоксией.

Что касается четверостиший Хайяма, то они парадоксальны: в них выражены противоположные, в принципе несовместимые позиции (это, кстати, в свое время привело к вопросу о том, может ли один человек быть автором настолько разнородных произведений). И действительно – у Хайяма есть и стихи славящие Аллаха и безбожные рубаи, и стихи с призывами к высокой морали, и ерничество по поводу пьянства и развратности своего «лирического героя». Как писал член-корреспондент Петербургской Академии наук В. А. Жуковский, один из первых в России исследователей наследия Омара Хайяма: «Он – вольнодумец, разрушитель веры; он – безбожник и материалист; он – насмешник над мистицизмом и пантеист; он – правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он – гуляка, развратник, ханжа и лицемер; он – не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он – мягкая натура, преданная скорее созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям. <…> Можно ли в самом деле представить человека, если только он не нравственный урод, в котором могли бы совмещаться и уживаться такая смесь и пестрота убеждений, противоположных склонностей и направлений, высоких доблестей и низменных страстей и колебаний».

На первый взгляд это кажется невозможным, но все становится на свои места, когда выясняется, что в рубаи прослеживается весь жизненный путь поэта. Переводчик И. Голубев так представляет основные вехи на этом пути: «Доверчивое благоговение перед Богом, потом осторожные жалобы на тяготы пути, потом просьбы, мольбы, сомнения, наконец – требования; потом внимательный анализ творческой деятельности Бога, ошеломляющие догадки о месте Бога и человека в мире; Хайям раскрывает позорную тайну Творца и перестает его уважать, и тогда уже звучат издевки, насмешки, наконец, откровенные проклятия, порожденные не только эмоцией, но и знанием».

Хайям писал стихи всю свою долгую жизнь, о чем свидетельствуют упоминания в них возраста – то «скоро тридцать», то «уже за семьдесят». И действительно, начинал он с юношеского восхваления Аллаха:

Мир прекрасен! На все благодарно взирай!

Нам для жизни Господь подарил этот рай!

За бездомность, которую друг не осудит,

Горьким словом упрека ты нас не карай.


Перевод Н. Тенигиной

Мы – цель созданья, смысл его отменный,

Взор Божества и сущность зрящих глаз.

Окружность мира – перстень драгоценный,

А мы в том перстне – вправленный алмаз. —


Перевод К. Бальмонта

постепенно приходя к отрицанию божественного и божественности по мере совершенствования своей мировоззренческой системы (ведь даже если эти четверостишия не принадлежат Хайяму, то они показывают, что в персидской традиции антирелигиозные стихи прочно связаны с его именем):

Страданий горы небо громоздит,

Едва один рожден, другой – убит.

Но неродившийся бы не родился,

Когда бы знал, что здесь ему грозит.


Перевод В. Державина

Вхожу в мечеть смиренно, с поникшей головой,

Как будто для молитвы… Но замысел иной:

Здесь коврик незаметно стащил я в прошлый раз;

А он уж поистерся, хочу стянуть другой.


Перевод Л. Некоры

То он лики чудесные миру дарит,

То творенья свои беспощадно крушит.

Нет таких, кто спросил бы у Мастера-Рока:

Для чего, сотворив, он расправу вершит?


Перевод Н. Тенигиной

Точно так же получают объяснения и другие «противоречия» личности Хайяма: надо только расставить его четверостишия в верной временной последовательности (опорными точками могут служить рубаи, прямо или косвенно указывающие на возраст автора).

Кроме вопроса о внутренней противоречивости рубаията, неоднократно поднимался вопрос о том, является ли Хайям суфийским поэтом. Некоторые приписывают Хайяма к традиции суфизма, толкуя его рубаи как мистические откровения.

Здесь, видимо, нужно небольшое отступление. В VII веке Иран, страну древнейших религий, завоевали арабы, навязав персам элементы своей культуры, в том числе ислам. Персы восприняли более демократичную шиитскую ветвь мусульманства, склонную к образованию различных толков и сект, порой далеко уводящих от ортодоксального ислама. Древний Иран – нынешний оплот фундаментализма – отличался большей, чем арабские страны, веротерпимостью (относительной, конечно – тот же Хайям подвергался религиозным гонениям). Во времена Хайяма там уживались мусульманство, звездопоклонничество и огнепоклонничество (зороастризм), иудейская вера, христианство и древнеиндийские мистические учения. В этих условиях появился суфизм.

Суфизм, мусульманский мистицизм, возник на основе строгого аскетизма, призванного приводить к «высшему знанию» – познанию Бога, и перенял многое из духовных практик Индии. Название этой секты происходит от персидского слова «суф» («шерсть»): древние суфии носили простую одежду из грубой, некрашеной верблюжьей шерсти – самого дешевого материала, соответствующего бумажной ткани, из которой шились одежды индийских аскетов.

Посвященный в суфии должен был пройти три этапа на пути к духовному просветлению и единению с Богом: шариат, тарикат и хакикат. Шариат – это весь комплекс принципов и правил поведения, предписанных мусульманину; для суфия его соблюдение обязательно без всяких послаблений (за исключением тех случаев, когда суфий намеренно и осознанно нарушает нормы шариата, чтобы избавиться от гордыни, познать презрение окружающих и возвысить свой дух смирением). Тарикат – многолетняя духовная учеба, проходящая под руководством опытного наставника и включающая в себя «стоянки» и «состояния», такие, как покаяние, терпение, бедность, аскетизм, отречение от собственной воли. Последняя стадия совершенствования – хакикат, «Истина», и достигший ее суфий способен к интуитивному познанию, он сам размечает себе дальнейший путь духовного развития и «стоянки» на нем.

Суфии использовали поэзию для создания обладающих мощным эмоциональным воздействием мистических текстов, полных сокровенного смысла и формулирующих многие аспекты суфийского учения. Непосвященным суфийские стихи «кажутся лишь сладострастными вакхическими рапсодиями, – пишет Рамачарака в книге «Религии и тайные учения Востока». – В них постоянно говорится о «винограде» и о «виноградной лозе», о «красном вине и винной чаше»; а также они переполнены восхвалениями «возлюбленной девы», «возлюбленного», «объятий любви», «брачного ложа» и многих иных представлений и образов, которые в уме европейца связаны с предметами, весьма отдаленными от религии и благочестия». Вообще, суфийская символика группируется вокруг слов «любовь» и «вино», которые играют значительную роль и в поэзии Хайяма.

Причиной такого своеобразного стиля суфиев является то, что они были вынуждены скрывать внутренний смысл своего учения под видом общепринятых поэтических сюжетов и прибегать к использованию символов для создания «завесы» над внешним, буквальным смыслом стихов. Суфийский символизм основан на восторженном признании Бога внутри человека, на присутствии обитающего в нем Духа. Так, «объятие» означает восторг единения с божеством; «бракосочетание» – это начало познавания; «вино» – мистические учения суфиев; «лоза» и «виноград» – источник вина, т. е. сам суфизм. «Таверна» – это храм, или тайное «место обучения» суфиев; «возлюбленный» – это символ, означающей «Всеблагий», или Бог; «любовником» называется суфий, созерцающий Возлюбленного. Выражения «возлюбленная дева» или «красная роза», любимая «соловьем», употребляются как символ божества, т. е. предмета страстной любви, «любовника», или «суфия». С этой точки зрения многие «рубаи» читаются совершенно по-новому:

О мальчик! Каждой каплей вина, пролитой в прах,

Огонь тоски залил в сокрытых там очах.

Хвала Аллаху! Можем и сами мы с тобой

Изгнать напитком дивным из сердца скорбь и страх.


Перевод Л. Некоры

Чашу дайте! Светильник души не возжечь,

Пока пламя вина нас не сможет обжечь!

Ах, рубины вина! Кто бы их ни коснулся,

Губ своих уж от них не сумеет отвлечь!


Перевод Н. Тенигиной

И тем не менее, наличие явственных мистических мотивов в некоторых рубаи Хайяма не дают основания для рассмотрения всего творчества поэта как суфийского, поскольку на самом деле они противостоят основной массе стихов.

Прежде всего, для суфия недопустим бунт против шариата, так демонстративно выраженный у Хайяма. Некоторые суфийские секты выступают против внешней стороны мусульманства, но есть граница, которую суфий переступать не вправе: он не может ополчаться ни на шариат как таковой, ни – тем паче – на Аллаха. А Хайям это делает сплошь и рядом. Кроме того, у него есть рубаи, полные издевки над самими суфиями (правда, адресат каждый раз конкретен, и их нельзя толковать как осуждение суфизма). Наконец, если верить Хайяму, то ему одинаково чужды все религиозные учения (и суфизм в том числе):

Те, кто ложный имеют на Истину взгляд,

Те все ночи подряд молитву творят.

Но зерно послушания лучше пред Богом,

Чем столетней молитвы ненужный обряд!


Перевод Н. Тенигиной

Так что, несмотря на то что картина мироздания Хайяма близка к суфизму, он не является суфийским поэтом. Скорее всего, Хайям был членом этого мистического братства, был знаком с его мировоззренческими концепциями, но с годами отверг суфийские взгляды на роль Бога в жизни человека. Для Хайяма не характерно устремление к Богу.

В рубаияте поэта сохранились следы его напряженных духовных исканий. Недаром сам он упоминает о «семидесяти двух ученьях» – ветвях ислама: легко ли в таком множестве религиозных течений выбрать созвучное себе? Стихи Хайяма, рассмотренные в совокупности, позволяют выделить три этапа в его поисках собственной позиции, пишет И. Голубев:

1) восторженность перед Творцом, порождавшая экстатические стихи; вскоре – прохождение суфийской школы и последующий разрыв с ее представлениями о цели человеческих устремлений;

2) после недолгого интереса к зороастризму – разочарование во всех известных Хайяму мировоззрениях, период «мировой скорби» в его стихах, а затем появление мотивов любви к жизни, гедонизма. Об интересе к зороастризму свидетельствуют несколько четверостиший:

К христианам, к евреям я в храмы ходил —

Обращен на Тебя взор молящихся был,

Я к язычникам шел, помня встречу с Тобою,

Твой кудрей завиток им для четок служил!


Перевод Н. Тенигиной

3) выработка и проповедование собственной мировоззренческой концепции, в которой большое место занимали размышления о вечном круговороте материи, о взаимоотношениях между Богом и человеком. Появляются образы, которые повторяются из стихотворения в стихотворение: трава и цветы, произрастающие из праха умерших, как символ смерти и постоянного возрождения; гончар и глина, глиняный кувшин – Бог и человек; вино {20} как символ человеческой крови и жизненной силы.

К примеру, вокруг одного из самых бунтарских рубаи Омара Хайяма была создана легенда, которая передается в персидско-таджикской литературной традиции как факт биографии поэта. Однажды Омар Хайям, сидя с друзьями за кувшином вина, читал стихи. Когда он прочел одно из своих богохульных рубаи, налетевший внезапно порыв ветра опрокинул кувшин, он разбился, и вино пролилось. Раздосадованный Хайям тут же сложил экспромт:

Ты мой кувшин с вином разбил, о Господи!

Ты дверь отрады мне закрыл, о Господи!

Ты пролил на землю вино пурпурное…

Беда мне! Или пьян ты был, о Господи!


Перевод В. Державина

Бог, гласит легенда, не стерпел подобного святотатства – и лицо поэта почернело. Но это свидетельство Божьего гнева не утихомирило Хайяма, и он произнес новый экспромт, устыдивший Бога и вернувший поэту его прежний вид:

Ты – благ, зачем же о грехах мне думать.

Ты – щедр, о хлебе ль на путях мне думать?

Коль, воскресив, ты обелишь меня,

Зачем о черных письменах мне думать?


Перевод В. Державина

По мнению И. Голубева, смысл первого рубаи гораздо глубже, чем простая досада об утрате вина.

Речь идет не об испорченной попойке, а о несовершенстве человека («винный сосуд»), сотворенного Богом, который сам же и обрывает жизнь своего «изделия» («багряную струю», т. е. кровь, «небрежно пролил наземь» – намек на могилу).

В целом, рубаият Хайяма представляет собой своеобразную картину мироздания и весьма смелое для его времени морально-этическое учение, цель которого – счастливая жизнь на Земле, свободной от воли Аллаха. Может быть, поэтому язык Хайяма зашифрован: пусть служители церкви высказывает свое недовольство его насмешками, но им незачем знать, что поэт не просто издевается над шариатом, но воспитывает в духе нового учения, призванного преобразовать мир.

Долгое время наиболее вероятной датой смерти Омара Хайяма считался 1123 год. Однако есть несколько источников, частично противоречащих друг другу, указывающих на другую дату. Год смерти Хайяма традиционно определяется на основании рассказа ан-Низами ас-Самарканди о посещении им могилы Хайяма через четыре года после его смерти: «В пятьсот шестом году [1112 г. н. э.] <…> Омар сказал: «Моя могила будет расположена в таком месте, где каждую весну северный ветер будет осыпать надо мной цветы». Мне эти слова показались невозможными, но я знал, что такой человек не будет говорить без основания. Когда в [пятьсот] тридцатом году [1135 г. н. э.] я был в Нишапуре, уже прошло четыре года, как этот великий человек скрыл свое лицо под покровом праха и оставил этот мир осиротевшим. В пятницу я отправился на его могилу и взял человека, чтобы он показал мне ее. Он привел меня на кладбище Хайра. Я повернул налево и увидел ее у подножья садовой стены, из-за которой виднелись ветви грушевых и абрикосовых деревьев, осыпавших свои цветы на эту могилу настолько щедро, что она была совершенно скрыта под ними. Тогда я вспомнил те слова, которые слышал от него в Балхе, и заплакал».

Из книги Низами Арузи Самарканди «Собрание редкостей» также следует, что ученый умер в 1131–1132 году. На это же указывает и Яр-Ахмед Табризи в рукописи «Дом радости»: он умер в «четверг 12 мухаррама в деревушке одной из волостей округа Фирузгонд близ Астрабада», что соответствует 4 декабря 1131 года, которое теперь считается наиболее вероятной датой кончины Хайяма.

Существует легенда о смерти Хайяма: «Однажды он чистил зубы золотой зубочисткой и внимательно читал метафизику из «Исцеления» [Ибн Сины]. Когда он дошел до главы о едином и множественном, он положил зубочистку между двумя листами и сказал: «Позови чистых, чтобы я составил завещание. Затем он поднялся, помолился и не ел и не пил. Когда он окончил последнюю вечернюю молитву, он поклонился до земли и сказал, склонившись ниц: "О боже мой, ты знаешь, что я познал тебя по мере моей возможности. Прости меня, мое знание тебя – это мой путь к тебе". И умер».

Могила Хайяма находится в Нишапуре около мечети памяти имама Махрука. В 1934 году на средства, собранные почитателями творчества Хайяма в разных странах, был воздвигнут обелиск. Надпись на обелиске гласит:

СМЕРТЬ МУДРЕЦА 516 г. ХИДЖРЫ ПО ЛУННОМУ КАЛЕНДАРЮ

У могилы Хайяма присядь и свою цель потребуй,

Одно мгновенье досуга от горя мира потребуй.

Если ты хочешь знать дату построения обелиска,

Тайны души и веры у могилы Хайяма потребуй.


Авторы надписи считали, что Хайям умер в 516 году (1122 или 1123 г.). Вполне возможно, что историки будущего еще поломают голову над датой возведения обелиска, на которую в соответствии с восточной традицией указывает последняя строка четверостишия (если заменить каждую букву строки ее числовым значением в арабской буквенной нумерации и сложить эти числа, в сумме получится 1313 год, что соответствует 1934 году по христианскому календарю). Сейчас над могилой Омара Хайяма в Нишапуре возвышается величественный надгробный памятник – одно из лучших мемориальных сооружений в современном Иране.

10 гениев литературы

Подняться наверх