Читать книгу Наивны наши тайны - Елена Колина - Страница 6

Племянник повел себя совершенно неприлично – развернулся и уехал, высадив Аврору и Б. А. у дома с зеленой крышей и чугунными решетками. Аврора пыталась слабо протестовать: мол, погоди, нужно познакомиться, разве я тебя этому учила, но он только раздраженно потряс бородкой и сверкнул очками, неразборчиво пробормотал что-то вроде: «Не собираюсь шаркать ножкой, конференция, тезисы, доклад» и был таков.

– Милости прошу, – поклонился Авроре Кирилл.

С Авророй или, по крайней мере, с Аврориной спиной всегда начинали разговор со слова «девушка», а когда Аврора поворачивалась лицом, осекались, – тьфу, черт, это же и не девушка вовсе, а просто Маленькая-Собачка-До-Старости-Щенок!

Кирилл был невысоким, ненамного выше маленькой Авроры, но хотя его, по-мальчишески тонкого, издалека можно было принять за подростка, женщины о нем говорили с придыханием: «Крас-савец!» Кирилл кривил в постоянной усмешке четко очерченные чувственные, чуть подпухшие губы, и лицо его постоянно менялось, как будто находилось в какой-то тонкой и тесной связи с теми, кто на него смотрел. Долгие годы его лицо было таким нежным, словно его не касалась бритва. Теперь, к сорока годам, нежность ушла, но осталась открытая мальчишеская улыбка, чуть плывущий взгляд, то беззащитный, то вдруг жесткий, а иногда в нем даже мелькала петушиная заносчивость. В Кирилле было обаяние испорченного мальчика, которое так сильно действует на женщин, не на всех, конечно, но на многих. Мужчины видели его другим – энергичное лицо, твердый волевой подбородок и так резко цепляющий собеседника взгляд, что никому и в голову не приходило назвать его маленьким, коротышкой, недомерком или еще как-то пренебрежительно. – Добро пожаловать в мой дом типа особняк, – играя подвижным лицом, проговорил Кирилл тоном персонажа из анекдота. – В мой, так сказать, элитный, комфортабельный коттедж.

Аврора отступила на шаг, прикрыла глаза и, раскачиваясь, заборомотала:

Отец с сыном одновременно двинулись было навстречу друг другу, но поцеловаться не решились и, ограничившись неловкими кивками, спрятались за спинами своих женщин.

Мужчина обычно легче переносит женскую авторитарность, если женщина маленькая и слабенькая; если же женщина оказывается крупнее, он обычно очень ревностно утверждает свое превосходство. Тут же все было против правил. Лариса скромно стояла позади мужа, явно уступая ему площадку, но выглядела очень довольной собой, очень хозяйкой дома. На ее лице читалась спокойная уверенность: Кирилл, ее муж, – автор своих знаменитых книг, а она автор своих котлет в своем доме. Кирилл подчеркивал ее главенство в их семейной паре, отчетливо смотрелся послушным мальчиком рядом с «мамочкой» и, очевидно, был доволен таким распределением ролей.

– Добрый день, – поздоровалась Лариса, улыбнувшись профессиональной радушной улыбкой, – мы очень рады вас видеть.

У Ларисы была очень красивая фигура, которой она очень стеснялась. Лариса словно явилась из другого века, с картин Венецианова, и была создана для сарафана и коромысла на плече. Покатые плечи, тонкая талия, широкие печальные бедра – красиво и вопиюще немодно. Бедная Лариса безуспешно пыталась замаскироваться одеждой в стиле унисекс, но разве спрячешь русскую народную фигуру в узкие брючки и облегающие маечки? Сейчас она встречала гостей тесно зажатая коричневым вельветовым костюмом – укороченные брюки, тесноватая курточка – и, как всегда, была хороша и смешна одновременно. В сарафане было бы лучше.

– Б. А. показывал мне ваши фотографии в каком-то питерском журнале, не припомню, в каком именно. Вас представляли как хозяйку женского клуба, – светски промолвила Аврора. – Я тоже всегда очень интересовалась женским движением… хотя я считаю феминизм несколько ущербным. Вы согласны, что феминистки однобоко подходят к тендерным проблемам?

Лариса промолчала. У нее не было тендерных проблем, хотя слово это показалось ей смутно знакомым.

– Лариса вам после все подробно расскажет, – поспешно сказал Кирилл.

– Неужели это все ваше? Да вы настоящий латифундист, – кокетливо заметила Аврора Кириллу, неопределенно поводя рукой в сторону забора.

Лариса удивленно взметнула глаза на мужа: что это такое латифундист – комплимент?..

– Мне нравится, что у меня здесь много земли, – ответил Кирилл.

«Кирилл Борисович, вы – среднесчастливый, нормально, обычно счастливый человек, – произнес внутри него чужой убеждающий голос, – или уж, во всяком случае, такой, как все, не более несчастный, чем все остальное человечество».

Из дома вышла Рита с белой сумочкой-бочонком под мышкой. Она была похожа на спаниеля – большая голова, коротковатые ноги и умное собачье выражение лица, как будто она все время к чему-то прислушивалась. А в целом Рита была из тех, о ком говорят – милая, приятная женщина.

– Как я рада вас видеть!.. – воскликнула Рита, чуть ли не кинувшись на шею Б. А., и было видно, что это не просто дань вежливости. – Как там у вас, в Комарове?.. Помните, как мы играли на вашем участке? Там шестнадцать сосен…

– Ну, Риточка, разве можно сравнить мою избушку на курьих ножках с этакой роскошью, – повел глазами вокруг и ласково потрепал Риту по плечу Б. А. – А ты прекрасно выглядишь.

Улыбнувшись в пространство, всем и никому, Рита прикурила сигарету и отошла в сторону, не демонстративно, но подчеркнуто скромно – так выходит на сцену хорошая актриса, зная, что ее роли соответствует место на заднем плане, а не на авансцене.

– Почему эта милая барышня стоит в стороне? Она домработница, охранница, консьерж, мажордом? – громким шепотом осведомилась Аврора.

– Рита – секретарь и доверенное лицо Кирилла, – опасливо глядя на Аврору, пояснила Лариса.

Рита действительно была доверенным лицом, и очень удобным лицом – на нее была возложена организация жизни семьи Ракитиных: билеты, ремонты, встречи.

По сравнению с бедно одетой прыщавой девчонкой, какой Б. А запомнил Риту со времен, когда ее семья снимала дачу по соседству, Рита действительно выглядела сейчас прекрасно, хотя в ней чувствовался некоторый диссонанс, как будто она еще не решила, кем ей быть: современной деловой женщиной или жалкой хлопотуньей из советских фильмов, «блондинкой в жутких розочках». За «блондинку в жутких розочках» были легкие выбеленные кудряшки и смягчающий резковатые черты лица пастельный макияж, за деловую женщину – строгий, отнюдь не дачный пиджак. Опытный взгляд отметил бы несоответствие и в ее наряде – дорогой костюм и наивные туфли-лодочки, из тех, что продаются на рынках, – дешево и сердито. Сумка-бочонок, которую она любовно прижимала к себе, тоже была родом с турецкого рынка, лишь притворяясь модной и дорогой. Было бы лучше, если бы доверенное лицо нарядилось в старенькие джинсы и кроссовки.

Рита улыбалась и смотрела на всех, как милый умный спаниель, – вопросительно, со сложной смесью готовности сделать, что требуется, и достойной независимости.

Кирилл переминался с ноги на ногу. В голове металась детская отчаянная мысль: «Что делать? Попросить прощения?» И детское же упрямство – а, собственно, за что? Может быть, просто сказать: «Па-ап, давай помиримся…»

Кто это? Чужие здесь не ходят. Лариса удивленно смотрела на приближающуюся к ним девушку с рюкзаком в слишком узкой юбке.

– Здесь живет Кирилл Борисович Ракитин? – спросила Катя. – У вас такой красивый дом, самый лучший!

Лариса удивленно моргнула – дом с башенками был самым скромным в поселке.

– Это я, – поспешно ответил Кирилл, – а вы…

Катя коротко шагнула вперед и напряженно поклонилась.

– Я Катя…

Хозяева дома с башенками явно не ожидали незнакомую девушку в узкой юбке.

Катя была в полосатых носочках – ничего, конечно, особенного, но Ларисе прежде не приходилось принимать у себя дома девушек, одетых в юбку и носки.

Можно сказать, что девушка Катя просто свалилась ей на голову со своим рюкзаком и провинциальным выговором. Но провинциальные гости всегда появляются как снег на голову, тут уж ничего не поделаешь, и после того как Кирилл назвал гостью дочерью одной старой знакомой, Ларисе ничего не оставалось, кроме как сделать вид, что она очень рада или, по крайней мере, не совсем уж не рада девушке Кате.

А девушка Катя ничего такого не поняла, потому что она вовсе не считала себя незваным гостем, и путь ее в дом с башенками, зеленой крышей и чугунной решеткой был не близким, особенно для человека, впервые покинувшего свой дом.

Катя широко улыбнулась хозяевам, и стало видно, что ей все-таки меньше двадцати. Просто она была очень крупная барышня.

Гости уже довольно долго стояли во внутреннем дворике – мирились, знакомились, удивлялись неожиданному появлению Кати.

– Пойдемте в дом?.. Рита, будь добра, скажи, чтобы принесли закуски, – светски произнесла Лариса. Так английские аристократки обращаются к людям ниже по положению. Наверное, Лариса любила английское кино, иначе где бы она могла так ловко перенять их манеры.

Ларисина гостиная была выдержана в скандинавском и одновременно минималистском стиле, и этот холодноватый льняной минимализм был выбран ею не случайно. Писатель, хоть и культовый, никак не мог сравняться доходами с соседями-банкирами, тем более один из соседей (тот, что не афишировал род своих занятий), по слухам, занимался то ли утилизацией отходов, то ли просто помойкой, а это такое прибыльное дело, что страшно подумать. Разумно решив, что не сможет соперничать с соседями в гонке по добыче антикварной мебели и других дорогостоящих изысках, Лариса устроила все так, что смело могла смотреть в глаза соседям: это наш стиль, это наша концепция, это именно так, как нам нравится.

Вдоль стен стояли короткие белые диваны и кресла модных прямоугольных форм, низкие столы матового стекла – у каждого дивана по два, на столах лампы простого дизайна с белыми абажурами из рисовой мятой бумаги и множество затейливых цветов в незатейливых кадках. Цвет – белый, с вкраплениями тусклого цветного, материал – лен. Много света, белые льняные занавески, собранные широкими лентами, и белоснежный ковер на полу – если честно, Лариса на ковер искоса поглядывала, жалея, что не велела домработнице убрать. Аристократки из английского кино не посматривали нервно на свои ковры, а наоборот, относились ко всему, что их окружало, очень небрежно, но ведь их с рождения окружала белоснежная чистота, которая ни за что не могла запачкаться, а Лариса пока еще к этому не привыкла. Но все равно – она была исключительно светская женщина, и гостиная у нее была исключительно светская, и дочь Мариша тоже была очень светская.

Заплетаясь ногами, как жеребенок, Мариша сбежала со второго этажа навстречу гостям.

– Слушайте все! Папино интервью в журнале «Кошка ру»! – восхищенно сияла Мариша. – Папа, а ты уже видел?

– Аск! – ответил Кирилл.

– А вы тетя Аврора? – притоптывая на месте от возбуждения, спросила Мариша. – А почему у вас такое имя? Вас в честь крейсера «Аврора» назвали?

– Умоляю, только без теть, – испуганно вздрогнув, отозвалась Аврора. – Деточка, Аврора – это богиня утренней зари. – Глупо признаваться, что она была названа именно в честь революционного корабля.

– Малышке, наверное, лет двадцать. Так почему она немедленно объявляет незнакомую, не очень пожилую даму тетей?.. – прошептала она Б. А.

– Откуда мне знать? – удивился он.

– Папа, а я сегодня была в салоне, BMW смотрела… я хочу красную!.. – не унималась Мариша.

Она не обратила на Катю никакого внимания, а Катя посмотрела на Маришу с восхищением – в этом роскошном доме живут роскошные люди, для которых вполне естественно сказать: «Хочу луну с неба, аленький цветочек и красную „тройку“ BMW».

Мариша предложила гостям аперитивы, но Аврора не пила из принципа, а Б. А. – от волнения. Но все-таки Аврора приняла от Мариши бокал с мартини – это был настоящий прием, а на приемах всегда все ходят с бокалами и общаются.

В гостиную вошла красивая пара. Игорь, высокий-красивый-черноволосый, и Ира, высокая-красивая-черноволосая и самая нарядная в этой гостиной. Они были так похожи друг на друга, что их можно было бы принять за брата и сестру, но парадные улыбки, накинутые на лица, как второпях брошенное покрывало, говорили о том, что они вовсе не брат с сестрой, а муж и жена, которые прервали ссору лишь на пороге, еще не успев стереть с лиц выражения злости и раздражения.

Игорь был заметно возбужден.

– Я принес тебе подарок, водку «Дипломат» и картошку с селедкой на закуску! – Игорь преподнес Кириллу искусно выполненный восковой муляж. Восковую водку немедленно хотелось выпить, а селедку съесть.

Ира пристально оглядела стол, гостей и Ларисино платье, взяла бокал, налила тоник и собиралась отойти от столика с напитками, но, поймав напряженный взгляд мужа, мягким любовным движением плеснула себе джина.

– Аврора, давайте я не буду вам никого представлять, – предложил Кирилл с видом благовоспитанного мальчика. – Тогда вы сможете обращаться ко всем на «эй, ты!».

Б. А. укоризненно покачал головой и взглядом указал Авроре на Таню, высокую женщину с пепельными кудрями вокруг нежного большеглазого лица. Поэтически настроенные люди называют такие лица ангельскими, но ведь и ангельские лица прорезают морщинки и портят неприятные припухлости, и как бы эти поэтически настроенные люди назвали сорокалетнюю Таню – бывший ангел?

Бывший ангел весь струился, очевидно, считая, что у ангелов не бывает возраста: сверху нежно-розовые газовые волны шали, снизу темно-розовые шелковые волны широкой юбки.

– Таня, давняя подруга нашей семьи, актриса.

Б. А. не ожидал когда-либо увидеть Таню, но почти не удивился. С самого первого мгновения, проведенного в доме сына, Б. А. чувствовал себя как-то странно, вне времени. Словно все это либо произойдет завтра, либо уже было вчера, но никак не происходит сейчас. Как во сне. И почему-то его не оставляло чувство, что ему не стоило заходить в этот сон.

– А это Кирочка, Танина дочь, – поспешно сказал Кирилл. – Кирочка, познакомься.

Маленькая тощенькая Кирочка вежливо улыбнулась тонкими, как ниточка, губами.

«Нужно подбодрить этого оловянного солдатика», – подумала Аврора и самым своим ласковым голосом – обычно она использовала его для беседы с детьми – сказала:

– Вы напоминаете балерин Дега, у вас такие же тонкие черты и хрупкие плечики… Кем вы собираетесь стать, дружочек?

Кирочка молчала. Молчала и смотрела на Аврору. Какова? Нужно иметь достаточно мужества, чтобы не ответить на благожелательный вопрос взрослого человека, а уж не ответить Авроре было и вовсе необычно.

Аврора обиженно выпятила губы и надулась. Большей частью ее любили, уважали и отчетливо отвечали на вопросы.

…Каждый человек чем-нибудь гордится, например собой, или своими детьми, или своей собакой. Удачный кафель в ванной, платье от Балансиага, кандидатский диплом – мало ли предметов для гордости. И Аврора тоже гордилась, вернее, жила с постоянным ощущением своей особенной судьбы.

Дело в том, что в Аврориной квартирке когда-то давно обитала ее старшая сестра, очень бойкая барышня с ярко выраженными художественными пристрастиями. Сестра была знакома решительно со всем Питером, и среди «всего Питера» действительно были тогда еще просто юные непризнанные поэты, писатели и художники, а в будущем – питерская слава. Поэты, писатели, художники бывали у сестры, разговаривали, пили вино, читали свои произведения и смеялись, а маленькая Аврора по очереди сидела на коленях у будущих знаменитостей и ни за что не соглашалась идти спать. Позже поэты, писатели и художники уехали за границу и стали знаменитыми или остались и стали знаменитыми, и когда, через много лет, старшая сестра умерла, именно Аврора сделалась почти единственной из тех, кто помнил о том, как поэты, писатели и художники пили вино, читали стихи и смеялись. Аврора гордилась достижениями всех своих знакомых знаменитостей, но особенно трепетно относилась к великому питерскому Поэту, равному, как она считала, самому Пушкину. Она вспоминала Поэта профессионально – в прессе, на радио и однажды даже на телевидении, после чего стала считать себя почти телезвездой. За долгие годы она добавила к своим воспоминаниям много разных подробностей. Единственное, о чем Аврора всегда забывала упомянуть, – что Поэт, очевидно, был большим другом детей, потому что самой Авроре во времена близкого общения с ним было не больше восьми-девяти лет. Никто и не заметил, что Аврора невзначай совершила истинный подвиг любви – слегка разминувшись с Поэтом во времени, она сделалась его современницей, прибавив себе лет пятнадцать. Лишь бы быть рядом с ним, хотя бы в собственных воспоминаниях. В квартирке за прошедшие со времен визитов Поэта десятилетия ничто не изменилось. Аврора жила среди священных предметов: вот стул, на котором сидел Поэт, вот карандашный рисунок Поэта на буфете, а вот и винная бутылка с написанным на этикетке рукой Поэта четверостишием. Но ведь он и чай здесь пил, не мог не пить. Тогда почему бы не из этой, к примеру, чашки?. Выходило, что мемориальным в ее доме было все, включая и саму Аврору.

Мог ли Поэт представить, что где-то в огромном мире затерялась эта крошечная квартирка, где десятилетиями жила память о его мимолетном присутствии?

Ну, Поэт, наверное, мог, а вот обычные люди ничего не знают друг о друге. Быть огоньком, мягко горящим в чьей-то душе, даже не подозревая об этом, – это так волнующе и загадочно, а с другой стороны, почему бы и нет – ведь в нашей душе тоже обязательно живет Некто, к примеру, образ первой любви из детского сада, и он, этот образ, никогда об этом не узнает…

Ну а в Аврориной душе жил Поэт.

Б. А. подозревал (конечно, из ревности), что ребенок Аврора была знакома с Поэтом не очень близко. Бывали минуты, когда он, выступая совсем уж мстительным ревнивцем, думал, что знакомство ребенка Авроры с Поэтом было такого рода, когда один человек знаком с другим, а этот другой с ним – нет.

Опять же к тому, что мы порой не знаем ничего о других людях, даже о самых близких, – у Б. А. была от Авроры тайна. Он считал (возможно, из ревности), что для гения, равного Пушкину, Поэт писал немного слишком сложно, и что он, Б. А., пожалуй, все-таки больше любит Пушкина, тем более раз уж они равны… А из современных – Самойлова и Слуцкого. Но это было тайной, особенно Слуцкий.

Б. А. послушно читал Поэта вслух по требованию Авроры и про себя – под пристальным контролем Авроры. Ему вообще пришлось смириться с постоянным присутствием Поэта в их жизни – что же ему оставалось, ведь Аврора предпочла бы витающую по ее квартирке тень Поэта любой реальности, тем более такой несовершенной реальности, как Б. А. А он был ужасно несовершенной реальностью, о чем Аврора без устали ему и сообщала.

Итак, Аврора была не одна – с ней всегда был Поэт. Племянник, например, специально приводил к ней своих знакомых и представлял ее так: «Моя тетка – культурный раритет, была лично знакома с Поэтом». Знакомые мгновенно смущались и начинали следить за осанкой, и Авроре это было приятно – не за себя, а за Поэта.

…Так что Кирочкино спокойное равнодушие было ей непривычно, и она почувствовала себя неуютно. Похоже, ее поставили на место, и в душе Аврора ужасно растерялась.

– К столу, прошу всех к столу, – громко позвала Лариса, проходившая мимо с полной вазой цветов. Пышный розовый георгин мазнул Кирочку по лицу, но девушка не ойкнула, не улыбнулась и не нахмурилась – у нее было почти лишенное мимики лицо. Такое бесстрастное личико могло принадлежать не юной девушке, а взрослой, бесповоротно взрослой женщине, какой далеко не каждой удается стать. А вот Кирочке удалось.

Умело пресекая увиливания гостей в сторону – прогуляться по дому, выйти покурить или приватно поболтать, Лариса усадила всех за стол и, приятно улыбаясь, принялась расхваливать закуски.

– Холодный крем-суп из анчоуса, сервированный копченым лососем. А это террин из сыра моцарелла и помидоров. Салат «Цезарь» с соусом из анчоусов, гренками и сыром пармезан.

– Все это подается в мамином клубе, – не удержалась и похвасталась Мариша. – Террин из моцареллы просто потрясающий!

– Я специально принес твой любимый, – тихо сказал Кириллу Игорь. – Мне хотелось выпить – ты знаешь, за что…

Сидевшая по его левую руку Аврора ощущала исходившее от Игоря радостное возбуждение так явственно, будто рядом с ней тонким звоном заливался будильник. В ней самой тоже иногда звенел такой возбужденный звоночек – когда она бывала влюблена.

– Что же, мне и водки не с кем выпить? – возмутился Кирилл.

– Ну давай водку, – разочарованно протянул Игорь.

Кирилл мог оскорбиться из-за сущего пустяка, и чем пустячнее, мельче был повод, тем опаснее бывало ему противостоять: такое презрение появлялось на его лице, словно он удивлялся, что окружающие тоже считают себя людьми… Непонятно, как ему это удавалось, но почему-то при этом его обаяние никуда не исчезало.

– Ну, давай выпьем ты знаешь, за что, – повторил Кирилл слова Игоря, в котором при этих словах звоночек взорвался радостной трелью.

И они выпили за что-то известное им одним, а Ира выпила вместе с ними просто так – полбокала джина, назло Игорю.

Все увлеченно передавали друг другу закуски. Лариса задумчиво глядела на террин в своей тарелке, размышляя, не съесть ли ей лучше крем-суп или салат «Цезарь», и будет ли такой обмен равнозначен в смысле калорий. Ира с Игорем вели партизанскую войну за бутылку джина: Ира все подливала и подливала себе в бокал, а Игорь пытался, соблюдая приличия, незаметно, по сантиметру, отодвинуть от нее бутылку.

Аврора умудрилась попробовать все по третьему разу, Таня, страдальчески морщась, ковырялась в тарелке, потому что ангелы обычно не бывают голодны, Рита деловито доедала вторую порцию салата «Цезарь», а Катя все еще не решалась приступить к еде – в общем, застолье шло своим чередом.

– А почему вы ничего не едите? – спросила любопытная Аврора, заметив, что перед Кириллом и Игорем стоят отдельные тарелки, а на тарелках грецкие орехи, семечки и курага. – Что это у вас, специальная диета?

– Они уже три недели ведут здоровый образ жизни, – пояснила с улыбкой Ира. – Кирилл по убеждению, а Игорь так… за компанию. Ему для Кирилла ничего не жалко, даже мясо может не есть. Жует орехи, а сам мечтает о баранине. Грызет семечки, а сам грезит о жирном куске свинины. А вчера ночью я застала его у холодильника, как Васисуалия Лоханкина. Правда, Васисуалий?

Игорь в ответ на выпад жены решительно переставил джин на другой конец стола.

Взметнув розовыми шелками, Таня встала и, поиграв с пультом CD-проигрывателя, с полузакрытыми глазами заструилась в такт музыке.

– Во мне живет танец, я жертва музыки, – кружась на месте, напевала она, будто бы самой себе. Довольно громко напевала, между прочим.

Лариса взяла пульт, и музыка прекратилась. Таня, не открывая глаз, демонстративно замерла в прерванном движении.

– Голова-а… бо-олит… я сегодня просто сгусток неервов, – протянула она.

Домработница Надя, невысокая худенькая женщина неопределенного возраста, крутившаяся с подносом за спинами гостей, наклонилась к ней.

– Давайте я вам травку дам от головной боли, – прошептала она, достав из кармана передника темнозеленый пузырек, – вот, только что заварила, на кухню несу.

– Надя делает отвары трав, мы теперь вообще лекарств не пьем, – пояснила Лариса, поймав любопытный взгляд Авроры.

– Только вы осторожно, пару капелек капните, и все… а то и отравиться недолго… Пурпуровая наперстянка вещь опасная, вот у меня как раз одна знакомая умерла… – простодушно произнесла Надя.

Лариса строго взглянула на нее, и Надя тут же ретировалась на кухню.

– А давайте кого-нибудь отравим?! – развеселилась Мариша. – Можно в чай плеснуть, можно в пиво. Отвар этот желтый, никто и не заметит.

На фоне Ларисиной неприязни к жертве музыки даже смерть Надиной знакомой показалась милой застольной шуткой, а уж Маришино предложение и подавно, и все оживленно заулыбались.

Поднялся Кирилл с бокалом вина.

– Б. А. никогда не мог привести в дом женщину: сначала родители мешали, потом жена, потом сын… Но вот я вырос, и Б. А. наконец привел Аврору.

За Кириллом водилась эта манера внезапно сказать что-то ошеломляюще бестактное – так швейная машинка вдруг подпрыгивает посреди ровных стежков. Б. А. уже почти забыл, как это неприятно…

Рита беспокойно поглядела на Аврору. Ее обязанности в этом доме были разнообразны, и, к примеру, загладить сейчас нетактичность хозяина тоже надо было ей. Она же не знала, что Аврора обижалась, только когда желала обижаться.

– Вы поженились? Я вас поздравляю! У вас любовь, это так трогательно, – чуть более ласково, чем надо, произнесла Рита, наклонившись к Авроре через стол.

– Поздравляйте, – рассеянно кивнула Аврора, – я очень люблю, когда меня поздравляют… Что же касается любви… Знаете, милочка, в нашем с вами возрасте о любви не говорят, она или есть, или ее нет…

– В каком это «нашем», вы же… я же, – опешила Рита, на глазах перетекая из имиджа деловой женщины в пошловатую «блондинку в жутких розочках». Подавив желание выбежать из-за стола и немедленно посмотреться в зеркало, она еще раз придирчиво рассмотрела Аврору и еще раз изумилась. Конечно, Авроре ни за что не дашь ее лет – маленькая, худощавая, седые волосы по-детски убраны в хвостик, но все же какое невероятное нахальство: «В нашем с вами возрасте!»

– Мне уже делать шашлык? – спросил Игорь Кирилла.

– Уже делай, – мрачновато отозвался Кирилл, и Игорь направился в сторону кухни, небрежно-вороватым жестом прихватив со стола бутылку джина. Это был бессмысленный акт, так как стол был уставлен напитками, и с его стороны было довольно глупо рассчитывать, что Ира прекратит пить.

– Игорь, пойдем домой, – в спину ему проворковала Ира и невинно добавила: – Кирилл все равно не разрешит тебе есть шашлык… а дома поешь мяса с картошечкой…

В выражении ее лица было столько пронзительной злой нелюбви! Такое лицо обычно не решаются показывать на людях, но Ира не постеснялась – ведь Игорю удалось унеси лишь полбутылки джина, а остальное она успела выпить.

– Дождь идет, – первые слова, произнесенные Катей за весь вечер, случайно прозвучали при общем молчании, и она смутилась, словно сказала глупость, и заправила волосы за мгновенно покрасневшие уши. Мариша посмотрела на нее с насмешливой жалостью: она не была недоброй или заносчивой, просто покрасневшие уши сейчас не в моде.

Аврора отреагировала моментально, словно на животе у нее была кнопочка:

– Ах, – оживилась Таня, – я с детства пропадаю на дорогах поэзии, я просто вся цвету стихами…

Кирилл резко поднялся и, не сказав ни слова, направился к лестнице, ведущей наверх, в кабинет. Может быть, он не любил стихи?

Никто не удивился. Все привыкли к тому, что иногда только что милый улыбчивый Кирилл внезапно, без видимой причины, менялся в лице, и тогда – хорошо, если успевал уйти, побыть один, а бывало, словно что-то в нем взрывалось, всегда одинаково, злобно, беспомощно и страшновато.

Аврора тоже не удивилась, но не потому, что знала за Кириллом эту его манеру внезапно уходить из-за стола, – она просто ничего не заметила.

– Сегодня ночью у меня в квартире тоже шел дождь, – сказала она. – Представьте, я сплю, и вдруг сверху дождь. Сначала я накрылась всеми одеялами, потом всеми газетами, а потом газеты тоже протекли, и я промокла… А утром смотрю – окно открыто. Вот какой сильный дождь шел у меня в квартире. Чистый Хармс.

– Что?! – бессильно выдохнул Б. А. – Ты же простудилась… тебе срочно нужно принять аспирин и микстуру от кашля…

– Не паникуй, – довольная Аврора оглянулась, чтобы проверить, все ли заметили, как он за нее испугался, но оказалось, замечать было некому, они с Б. А. остались одни.

Гости разбрелись по дому – посидеть на веранде, посмотреть, как делается шашлык, поглядеть на горящие поленья в камине. Аврора уселась у камина и оцепенела – огонь всегда действовал на нее, как на домашнюю собаку, в которой вдруг просыпаются первобытные инстинкты.

Зазвонил телефон. Лариса вошла в комнату, где оставались только Аврора с Б. А., поискала глазами трубку и, не обнаружив ее, включила громкую связь.

– Не спишь? Вчера моя приятельница была в твоем ресторане, – раздался женский голос. – Учти, по-дружески тебе говорю: она сказала, волован из грибов был несвежий.

– Да?.. – растерянно проронила Лариса, хотя было очевидно, что, конечно же, да. – А дизайн? Дизайн ей понравился?

– А разве в твоем ресторане есть дизайн? – невинно удивился женский голос. – Кстати, у тебя никого нет в Эрмитаже? Хочу отдать ребенка в кружок, а там большой конкурс…

– Сучка! – выплюнула Лариса, впрочем, вполне беззлобно, усевшись напротив Авроры после окончания разговора. – Это жена владельца сети магазинов «Полет»… Ну, знаете, те, что на каждом шагу… Думает, если у нее столько денег, то ей все позволено… У меня к вам просьба. Вы же один, то есть одна из лучших экскурсоводов в Русском музее… Не могли бы вы мне помочь?..

– О чем разговор, милочка, для меня это сущие пустяки, – приветливо улыбнулась Аврора. – Пусть ваша знакомая придет к директору. Только будет лучше, если она не скажет, что она от меня, вообще не упоминает моё имя. У меня с директором конфликт. Кстати, виноват он…

А в это время кое-кто незаметно улизнул, поднялся по маленькой боковой лестнице на самый верх, в самую дальнюю комнату под крышей, долго пристраивал себя на угловом кожаном диване, удивляясь его скользкой неуютной бессмысленности, и, сказав себе: «Я только на минуточку», задремал. Этот кое-кто был, конечно, Б. А. Он чувствовал себя совершенно разбитым и опустошенным. Какая нелепая идея это публичное примирение! Как будто можно у всех на глазах за несколько минут исправить то, на что ушла вся жизнь… или часов, или дней…

Кабинет Кирилла выглядел, как тысячи других кабинетов – черный кожаный диван, книжные полки, огромный письменный стол. Единственным отличием было то, что в этом кабинете личность хозяина не была видна ни в одной детали.

В кабинете мужчины всегда каким-то образом проявляется личность хозяйки дома, и по степени внедрения в сугубо частное мужское пространство можно судить об отношениях между супругами. Невзначай подсунутые в кабинет игрушки, фотографии, сувениры на память о совместной поездке – любая мелочь годится, чтобы супруг никогда не оставался тут без нее.

Небрежно брошенные на диване подушки (если бы они там были) могли бы, к примеру, поведать нам о Ларисиной манере забежать посреди дня, усесться поудобнее, зарывшись в подушки, и поболтать, а может быть, даже и прилечь на диван. Но на черном кожаном диване никто не сидел, а уж тем более не лежал со дня покупки.

О самом Кирилле Ракитине могли бы рассказать какие-нибудь предметы – к примеру, удочка, неожиданная отвертка посреди канцелярских принадлежностей, ножик или, скажем, фляжка, любая мужская штучка, хотя бы кляссер с марками, – но нет. Единственно личным была заставка на мониторе – старый дом в соснах.

На столе стояла фотография в старой, изъеденной жучками рамке – прелестное женское лицо, большеглазое, легкие кудри подняты со лба, узкие губы подправлены помадой в модный бантик. Очаровательное лицо, чуть старомодное, словно со старинного медальона, хотя на самом деле – всего лишь недалекие 50-е годы.

Рядом была еще одна фотография: то же лицо, неприятно тронутое временем, – но эта неприятность, казалось, заключалась не в поплывшем овале, морщинах и прочем, а скорее в контрасте с нежным очарованием соседнего изображения. Странное это было лицо: жесткий взгляд, нелюбимые заброшенные губы… опустевшее лицо, как дом, который оставили жильцы.

В остальном зеленая поверхность огромного письменного стола была совершенно пустой, словно стол стоял не в писательском кабинете, а в доме, где хозяева считают кабинет и письменный стол обязательным атрибутом приличной обстановки, не более.

Но если кабинет ничего не говорил о Кирилле Ракитине, то, может быть, он все же не так ревностно оберегал писателя Кира Крутого?

На открытых полках блестели корешками энциклопедии. Кирилл использовал их для сверки своих фантазий с реальностью – чтобы случайно не повторить реальность. На письменном столе царила нерабочая чистота: монитор, стаканчик с веером идеально отточенных карандашей, бокал на подносе. И все, словно никто никогда не присаживался к компьютеру и словно с этого стола, как с конвейера, не сошло множество книг.

Кир Крутой выходил огромными тиражами, и его читательская аудитория была достаточно разнообразной. Его поклонники воображали своего любимого писателя человеком, с трудом отрывавшим затуманенный взор от беспорядочного вороха бумаг и собственных мыслей, похожим на Эйнштейна на той знаменитой фотографии, где он шизофренически высовывает язык. Они удивились бы, увидев, что обожаемый ими фантастический мир, так густо населенный персонажами, рождается посреди такой внешней пустоты. Поклонники не могли заглянуть в его шкаф, но если бы случайно взглянули, то удивились бы еще больше. В шкафу не просто царил порядок – это расхожее выражение не могло передать геометрической точности, в которой находилась его одежда. Лариса всегда покупала своему знаменитому мужу партии одинаковых футболок, трусов и носков, специально для того, чтобы при складывании в стопки швы совпадали у них с точностью до миллиметра.

Выходящие из-под пера Кира Крутого затейливые фантазии странным образом не сочетались с таким педантичным обустройством Кирилла Ракитина во внешнем мире. Но ведь и с его удивительной способностью ориентироваться в практических, материальных делах они тоже не сочетались.

А, собственно, почему читатели Кира Крутого должны были представлять себе его именно так, а не иначе, и вообще – почему он, со своими футболками и носками, сложенными швом к шву, кажется нам странным?

Сам Кирилл явственно представлял свой внутренний мир в виде картинки. На картинке – прекрасный сад, огороженный высокой решеткой. Красивой и очень высокой. С острыми пиками. В саду цвели цветы, тоже прекрасные. И Кирилл позволял читательской массе прогуливаться по прекрасному саду его души, кроме некоторых, конечно, уголков. Но читательская масса безлика, абстрактна, а вообще-то сад его души находился под надежной охраной решетки с острыми пиками.

Итак, Кирилл Ракитин, один из самых удачливых российских литераторов, разглядывал из окна кабинета свою собственность – тридцать соток земли от дома до высокого кирпичного забора.

Обычно Кирилл, в зависимости от цели, воспринимал мир то картинкой с расплывчивым сюжетом, то требующей строгого анализа схемой. И думал он, как правило, о нескольких вещах одновременно. Его мыслительная деятельность была похожа на плиту, где на каждой конфорке что-то варится, шкворчит, выкипает.

А сейчас, когда ему было так паршиво, ему нужно было свести все картинки в одну схему, проанализировать ее и получить результат. И результат должен получиться таким, каким… какой результат ему нужен?

«Зачем мне нужно было в Комарово?» – подумал он и чуть подхалимским голосом ответил сам себе вслух:

– Да так, ничего особенного… сосны…

Затем он произнес убеждающим голосом:

– Я, Кирилл Ракитин, – счастливый человек. Или уж, во всяком случае, такой, как все.

Но эти слова до конца не убедили его, к тому же он не был таким, как все. Ему полагалось намного больше счастья, чем всем остальным, и Кирилл принялся про себя перечислять свои счастья и счастьица.

С точки зрения среднего человека – что нужно для счастья?

Так, первое. Работа. У каждого человека должна быть работа, лучше нелюбимая.

А у него есть любимая работа (ну не скажешь же про самого себя «мое творчество»). С его дурацким, никому не нужным образованием (тьфу!) он стал обеспеченным человеком в те годы, когда многие только ныли и, не желая расстаться со своим культурным прошлым, удивлялись, почему культура нынче недорогого стоит. Все у него было – случалось, что сидел, обхватив голову руками, стонал, и казалось, что жизнь обложила со всех сторон, не вырваться. И ничего, все ништяк… Бедным быть ужасно, он это помнит. Спасибо, покушали. Бедные несчастливы по определению, а он бедным уже никогда не будет. Особенно теперь. Правда, пришлось пойти на некоторые уступки, но они были необходимы.

Теперь он узнал, что такое настоящие деньги.

…Зачем, ну зачем все-таки ему сегодня нужно было в Комарово?!.

…Зачем ему сегодня нужно было в Комарово? А может, ну его, фиг ли думать? Большинство людей не хочет думать, живут как звери… ну и флаг им в руки… А у него как раз полно времени заняться собой, своей душой. Вот, например, прямо сейчас.

* * *

Ну ладно, поехали дальше. Значит, с точки зрения среднего человека…

…Жена. Наличие жены само по себе, конечно, не то чтобы такая уж редкая в жизни удача, но Лариса – правильная жена. У нее свой бизнес – она занята, раз, и не пристает, два. Ее ровно столько, сколько требуется (она, кстати, и ест ровно столько, сколько требуется, не достает всех окружающих своими диетами). Ей так мало нужно для счастья: появилась ее фотография в «Кошке ру» – и она сияет. Она хорошая, даже профессиональная хозяйка… и вообще. Нормально.

Дети. У человека должны быть дети. И у него есть «очаровательная дочь» – так Маришу недавно назвали в редакции журнала, где поместили Ларисину фотографию. Дочь учится в каком-то левом театральном и катастрофически бездарна. Мариша пошла в мать, и мечта у нее такая же куцая – увидеть в глянцевом журнале свои фотографии, сделанные то на модной вечеринке, то на открытии нового элитного клуба. Мариша хорошенькая. Дочь делает честь Ларисе, и именно такого рода честь особенно важна Ларисе при ее страсти к публичной жизни… Дочь как дочь. Нормально.

Что там еще, с точки зрения среднего человека?.. А-а, ну еще дом. Дом – вот он, красавец. Земля. Выходит, у него есть все, что должно быть у человека, – жизнь удалась.

И вдруг – раз! – и внезапно оказываешься мордой в салате. А крыша-то где? Снесло крышу… Вот, пожалуйста, например, – зачем человеку в Комарово, если человек этот живет в Токсове? Всем известно, что Токсово совсем в другой стороне… правда, можно через переезд…

…Ну а теперь самое главное.

Несколько месяцев назад у него вдруг появились мысли о смерти. Пришли и больше не уходили. Владимир Семенович, знакомый психоаналитик, как-то сказал, что каждый человек должен: а) понять для себя, что такое смерть, и б) принять свое понимание.

Как всегда при мысли о смерти, Кирилла охватила паника. Даже ладони вспотели.

Что понять?! Что принять, с какой такой стати?!

Почему всегда было ощущение, как будто он идет в горку, а сейчас, ближе к сорок третьему дню рождения, стало совершенно ясно – все, приехали, конец котенку, летим с горы… И не так, как бегал ребенком в Комарове, – в мамины распахнутые руки, а один, один, в черную бездну…

В голову приходили просто глупости и совсем уж стыдные глупости. Но Кирилл все равно неотступно думал – когда-то будет у него последняя в жизни жареная картошка, последний секс, последний Новый год… И главное, он не знает, когда именно, вот съест сейчас картошку, а она как раз и последняя!.. Может быть, ему повезет, и он умрет, не зная, что умирает, просто незаметно переместится во сне туда, откуда никто еще не возвращался…

Но тогда страшно засыпать, так страшно – заснешь, словно уйдешь с поста, и не проснешься.

А Владимир Семенович говорит «принять»!..

«И как он хочет, чтобы я это принял?» – подумал Кирилл и усмехнулся нечаянному еврейскому акценту своей мысли.

Ему офигенно повезло, что он встретил Владимира Семеновича. Сначала он ему не понравился – женственный, мягкий, «какой-то пидороватый» – так он подумал про него при первой встрече. А оказался умнейший мужик. Если ли бы не он, Кирилл стал бы жалким существом, себя не знающим. А теперь у него все проблемы скоро будут решены. Владимир Семенович говорит, что если человек осознал свои проблемы, значит, он уже проделал большую душевную работу.

Кирилл выпятил нижнюю губу и подумал – все это кажется таким бредом, такой туфтой! Когда не касается тебя лично…

«А потому что иметь проблемы – это нормально. Они, проблемки мои, – часть окружающего мира. По крайней мере так говорит мой психоаналитик, – продолжал рассуждать про себя Кирилл. – Мне охренительно трудно, а мой психоаналитик говорит, что это, наоборот, хорошо… Кто бы мог подумать – у меня психоаналитик!..» – и дальше совсем нецензурно, а смысловой нагрузки не несет.

Зато теперь Кирилл твердо знал свой диагноз – кризис среднего возраста. А что, нормально. Все как у всех. Небольшой катар желудка, хронический радикулит и кризис среднего возраста.

Кирилл достал из правого ящика стола ручку, из левого – лист бумаги и написал несколько слов, просто на всякий случай.

Он стоял, почти высунувшись в окно, и смотрел вниз. Кто-то бродил под окном, издалека доносилась музыка, но он ничего не видел и не слышал – с самого детства обладал способностью так глубоко уходить в себя, что ему стучали по лбу и говорили: «Тук-тук, отзовись, если ты здесь!»

И к приступам мрачной тоски можно было бы уже и привыкнуть – они с юности случались. Правда, прежде тоска была беспричинная: будто он музыкальный инструмент, который расстроился, устал. Он и научился управлять собой, как музыкальным инструментом, но в последнее время инструмент что-то не настраивается… Потому что сейчас на это есть причина, важная причина.

Кирилл мягко улыбнулся. Когда становится совсем нестерпимо, выход все же есть.

Он сел к столу, достал из ящика стола ампулу и мензурку… и уверенно – ведь это же был единственный выход, единственное спасение от боли – разбил ампулу, вылил в мензурку, выпил содержимое, затем протянул руку за стаканом и сделал глоток.

Прошло всего несколько минут, и внезапно резко погорячела рука, и затяжелела лопатка, и в груди будто разлилась горячая вода, и тут же стрелой пронзила острая тоска – он уже был с ней знаком, такая тоска бывала по ночам, в тоскливый час между собакой и волком. Только эта оказалась еще острее, еще больнее. И тут мгновенно и страшно Кирилл понял, зачем ему нужно было в Комарово.

Вслед за пониманием пришло яростное, злое недоумение – он часто встречал в книгах фразу: «И тут для него наступила темнота», или «Он увидел свет в конце туннеля», но какое право они имели писать такую туфту?! Ведь никто даже приблизительно не знает, как это бывает. А Кирилл теперь знает: просто сначала человек, сам не понимая, почему, хочет в Комарово, а затем вот так – рука, лопатка, страшная тоска… наверное, он сейчас увидит маму… А что будет дальше, он пока еще не знает, – как и все остальные на земле.

…Лариса, хозяйка дома, изнемогающая от желания немедленно придушить гостей побольнее и навсегда, поднялась наверх и оторопела от возмущения, остановившись в дверях кабинета. Там Кирилла не было!

Уехал, бросил ее с этими ужасными гостями! Б. А. не проронил ни слова, а затем вообще куда-то исчез, наверняка сейчас этот старый зануда где-то спит. Аврора уже в третий раз читает стихи, Ира пьет и все никак не опьянеет достаточно, чтобы заткнуться и перестать говорить гадости… А что касается Тани с Кирочкой, то у Ларисы просто нет слов!.. И еще чужая девица в носках, как ее там, Катя…

Почему она должна слушать заунывные стишки, борясь с желанием выставить вон Таню с ее девчонкой? Лариса мечтательно нахмурилась: взять бы и ласково так сказать:

– Дорогая Таня и девочка! (именно так, не называя девчонку по имени). Поздно уже, идите вы в баню. К себе, отдыхать.

Неужели Кирилл все-таки уехал?! Какое счастье, теперь она может делать все, что душе угодно…

Лариса машинально отметила непривычный беспорядок на рабочем столе и подошла поближе. На столе лежала раздавленная ампула, и сначала Лариса очень аккуратно, по крошечке, собрала в руку нежные осколки и только затем заметила Кирилла. Она была так измучена своим раздражением, что почти не удивилась: устал человек, лег на пол и отдыхает, но почему все же на полу?..

Лариса тронула Кирилла за плечо, вздрогнула и резко, словно сглотнув камень, пригнула голову.

«А как же теперь…» – это было первое, о чем подумала Лариса, и только потом, изо всех сил закричала:

– Врача, скорее, врача!

…Спустя несколько минут кабинет был полон народу.

И тут произошла удивительная вещь – совершенно разные люди в один и тот же миг испытали совершенно одинаковое ощущение – что-то внутри мгновенно ухнуло вниз и мелькнула неприятная мысль. Почти все они тут же устыдились, как будто были ответственны перед кем-то за собственные мысли, тем более это были даже не мысли, а нечто мимолетное, какая-то реакция организма, вроде слезы или вздоха.

«Как же я…», «Что же будет…», «А-ах…» – приблизительно такими были эти мысли.

И только у одного человека в этом кабинете первой реакцией было мгновенное облегчение – какую-то долю секунды. Ну а затем все испытали то, что положено, – потрясение и ужас.

В центре внимания оказался не виновник неожиданного драматического события – ему уже ничем нельзя было помочь, – главным действующим лицом, вокруг которого закружилась общая нервная суета, стала Таня: взбежав наверх на Ларисин крик, она упала в обморок прямо в дверях кабинета.

Рита подтянула Таню на диван и деловито вывела из обморока, поочередно похлопывая по щекам, массируя кончики пальцев и наконец прислонила к спинке дивана как тряпичную куклу. Таня была так потрясена, что впервые в жизни забыла, что у нее вообще существуют эмоции.

Лариса выключила монитор компьютера, взяла со стола скомканный лист бумаги, аккуратно разгладила его и прочитала бесцветным, безо всякого выражения голосом: «Мнеплохояусталиябольшетакнемогу». Написано было именно так, слова лепились одно к другому, и она с трудом разобрала прыгающий почерк.

…Через сорок минут приехала «скорая помощь», и врачи констатировали смерть от инфаркта.

– Строфантин… Что это?.. – спросил Игорь врача, так боязливо взяв со стола разбитую ампулу, словно опасался, что она выпрыгнет из рук.

– А я и не знала, что он принимал лекарства… Эта его вечная страсть все скрывать, – растерянно пожав плечами, пробормотала Лариса.

– Я так всегда за молодой инфаркт переживаю, – сказала своему водителю доктор «скорой». – Самый возраст страшный – у них и дети еще невзрослые, и родители живы… Этому сорок три года было.

– Вот тебе, пожалуйста, дом роскошный, то-се… значит, бизнесмен. А у них нагрузки, нервы, разборки… Лучше уж на печи лежать…

– Ага, и яйца чесать, – неодобрительно проворчала доктор. Муж доктора как раз был из тех, кто лежал и чесал, а доктор из месяца в месяц хватала лишние дежурства. – Слушай-ка, ну и семейка! У него ведь серьезно было с сердцем. Первый раз вижу, чтобы муж принимал строфантин, а жена не знала…