Читать книгу Воды горькие, воды сладкие. Роман для чтения в полночь - Елена Колядина - Страница 1

Паук-крестовик перебежал выдолбленную дождевой водой белёсую ложбинку и замер в расщелине наличника.

Юлия прошла по дощатому настилу, заросшему бледной снытью. Дотронулась до белых цветочных зонтиков, набухших водой, и отдернула руку: холодная морось хлестнула по запястью, облепила рукав мелким травяным сором.

          Вросшая в землю избушка, некогда служившая укрытием для лодок и рыбацких сетей, смотрела из зарослей сырой крапивы пустым дверным проёмом. Ржавая цепь, скобы и высыпавшиеся гвозди кузнечной ковки проросли зацветающим иван-чаем.

Юлия взобралась на промокшую песчаную гриву в пучках травы и взглянула на реку, рябую от дождя. Чайки неподвижно сидели на чёрных сваях исчезнувшего причала.

          Юлия подошла к кромке, присела и опустила ладони в воду.

Легкая волна вкрадчиво погладила тонкие пальцы с французским маникюром, подбираясь к кольцу из белого золота, и неожиданно захлестнула водой строгой прямоугольной формы бриллиант.

          Юлия поднесла руку к лицу. Холодная капля скатилась с камня, метнув сноп свинцовых искр. Чайки закричали навзрыд, и вновь наступила тишина.

          Всего два дня назад Юлия Соколова даже не подозревала, что где-то бывает такая тишина. Шумный и веселый капустник, устроенный труппой «Маяковки» по поводу закрытия очередного театрального сезона, казалось, уже двигался к завершению, когда исчезнувший было куда-то Глеб неожиданно вновь появился у стола в элегантном костюме шекспировской эпохи.

С Глебом Парфёновым Юлия когда-то училась вместе в музыкальной школе. Юлия играла на фортепиано, Глеб мучил духовые. Когда через несколько лет после окончания школы прошел слух: Парфёнов ― звезда московского академического театра и многочисленных телевизионных сериалов, Юлия, сериалов не смотревшая, с трудом вспомнила высокого долговязого подростка, вечно не готового к сольфеджио.

           Впрочем, для Юлии музыка тоже не была единственной страстью. В старших классах школы она всерьез увлеклась биологией. Потом поступила в московский государственный университет инженерной экологии, изучала переработку неорганического сырья. С энтузиазмом вступила в ряды волонтёров-защитников природы, работала в московском отделении Гринпис. Возле офиса организации на Чистых прудах раздавала саженцы сосны и дуба, собирала средства для всемирной организации дикой природы и участвовала в акциях по защите журавля-стерха и венерина башмачка. Трикотажная куртка с капюшоном, вязаная шапочка, привезенная из Перу, мексиканская сумка, болтавшаяся у колен, и заплетённые в косу-колос овсяные волосы ― в таком виде, к ужасу мамы, специалиста по протоколу МИДа, Юлия ходила до окончания университета. Даже на вручение диплома она явилась в этническом сарафане и мокасинах. Туфли на высоком каблуке, офисный костюм и шёлковую блузку Юлия впервые купила и надела лишь на двадцатитрёхлетие, когда её пригласили на собеседование в Газпром.

К удивлению Юлии, решающим при приёме стал не красный диплом, проект по исследованию углеводородов и знание двух языков, а именно работа в организациях по защите природы, особенно в Гринписе.

– Хотя у нас уже сейчас работают более двух тысяч специалистов-экологов, мы намереваемся вложить еще более серьезные средства в экологические программы, ― сообщил руководитель кадровой службы. ― Думаю, вы нам подходите. Хотя с этими природозащитниками вы лучше не связывайтесь! У них там бывают перегибы…

На следующий день оформили трудовой договор, пропуск и заявление на банковскую карту. Юлия вышла из 150-метрового голубого кристалла центрального здания Газпрома на улице Намёткина, посмотрела на «официальный» газон, представила на его месте влажный луг с медоносными травами и цветущей ветреницей и вздохнула ― прощайте кроссовки и деревянный крест на шее, здравствуй дресс-код.

Через год, параллельно с работой в Газпроме, Юлия поступила в заочную аспирантуру на родной кафедре биотехнологии и с жаром ушла в науку. Кажется, одноклассники и однокурсники время от времени встречались в кафе или устраивали выезды ― то на теплоходе, то в загородную гостиницу. Но Юлия каждый раз отнекивалась, ссылалась на командировки в нефтегазовые регионы. Врала, конечно, не хотела тратить время на пустопорожние разговоры и сплетни. К тому же в личной жизни успехи были не столь внушительны, как в карьере. Похвастаться нечем. Так, пара глупых свиданий, после которых хотелось вымыться.

С Глебом они встретились на юбилее музыкальной школы.

– Соколова, если и на этот раз не придешь ― ты предатель! ― возмущённо сообщила ей по телефону активистка оргкомитета. ― Басков и Парфёнов нашли время, одна ты у нас самая занятая. Скидываемся по пятьсот рублей на цветы преподавателям и спиртное. Остальное ― за счёт спонсоров.

Юлия вздохнула и в выходные поехала в торговый центр, покупать наряд.

Но атласное платье с поясом-цветком и босоножки из серебристого шёлка со стразами ждали выхода ещё два месяца ― из-за плотного гастрольного графика вип-выпускников школы Николая Баскова и Глеба Парфёнова дату сбора долго уточняли.

Юбилей отметили с размахом: сняли бывший дом культуры МЭЛЗ на Электрозаводской ― ныне «Дворец на Яузе» ― место съёмок культовой картины советской эпохи «Карнавальная ночь». По задумке сценариста, вечер оформили в стилистике легендарного фильма.

– Пятьдесят, пятьдесят ― это много или мало! ― репетировала группа «Девушки фабричные» на мотив песенки «Пять минут» всё из той же «Карнавальной ночи».

– Мне до них никакого дела нет, ― сообщила Юлия маме. ― Ну Басков, ну Парфёнов. Не рассчитывай, что ради них я наплюю на свои принципы и куплю норковый палантин!

– Принципы? Курицу, между прочим, ешь… Я в твоем возрасте уже нянчила тебя и моталась по Южной Америке вслед за твоим отцом! ― с пафосом воскликнула мама. ― Хотя бы автозагар нанеси, ты же синяя вся!

Юлия бросила взгляд в зеркало в дамской комнате и признала ― мамин крем с эффектом моментальной подтяжки, освежающая процедура с водорослями в спа-салоне, прозрачный спрей-бронзад и дорогущая укладка в студии Тодчука сделали свое дело. Золотистые волосы с легким, едва уловимым скандинавским мелированием, начесаны над высоким лбом и собраны на затылке в тяжелый шиньон. Трехцветные серебристо-синие тени подчёркивают блеск темно-серых глаз. Длинные серьги из белого золота с молочным ониксом и такая же булавка в причёске (из маминых запасов) придают изысканность обычному, в общем-то, лицу.

Юлия, довольная, расправила цветок на поясе и пошла в зал, из которого доносился праздничный шум.

          Николай Басков, с отворотов чёрного бархатного пиджака которого улыбалась бирюзовая Мэрилин Монро работы Энди Уорхола, заразительно смеялся, с легкостью подхватывал девушек на руки и театрально распевался колоратурным сопрано. А когда все уселись, упал на колено перед сидящей в первом ряду преподавательницей и, протягивая огромный букет бледно-зелёных роз, громко пропел ариозо Ленского «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга!», заменяя «Ольга» на имя юбилярши.

– Сегодня среди нас ещё один выпускник, которым мы по праву можем гордиться! ― почти под конец торжественной части сообщила ведущая. ― Встречайте! Актёр театра и кино Глеб Парфёнов!

На сцену быстрой уверенной походкой человека, привыкшего к взглядам сотен глаз, вышел высокий молодой мужчина с саксофоном в руках. Забранные обручем длинные черные волосы, тёмно-синие глаза, узкий шелковый галстук и сверкающие фиолетовые ботинки а-ля Гарри Купер.

Юлия раскрыла глаза: это Парфёнов?! И куда делся долговязый нескладный мальчишка, вечно забывавший тетрадь по сольфеджио?

– Бабник виден по полету, ― с удовольствием произнёс кто-то из одноклассниц за спиной Юлии.

Со словами «извините, здесь становится жарко», Глеб обворожительно улыбнулся, скинул пиджак, бросил его на край сцены и эффектно приподнял саксофон.

Женщины застонали: тонкая белая рубашка и обтягивающие брюки давали понять ― звезда телесериалов не тягает тупо железо в подвальной «качалке», а занимается с персональным тренером на кардиотренажерах в дорогом фитнес клубе.

Глеб сыграл попурри из Гершвина, Битлз и Веббера, а затем указал на рояль и попросил в микрофон:

– Девушки, кто мне поможет?

– Я! ― неожиданно для себя (сказались два бокала шампанского) выкрикнула Юлия, вскочила и, не дожидаясь ответа, быстро пошла к сцене.

– Это же наш борец за права животных, ― услышала Юлия за спиной. ― «Мисс наука»!

Глеб с интересом посмотрел на узкие загорелые колени и голые плечи впорхнувшей на сцену Юлии и бодро выдал несколько тактов «Любовь нечаянно нагрянет!».

Юлия села за рояль и похолодела от волнения: последний раз играла год назад, на дне рождения мамы, которая из всех сил стремилась продемонстрировать разнообразные таланты дочери коллегам и приятельницам ― обладательницам сыновей и внуков, «приличных и перспективных мальчиков».

Глеб профессионально выдержал паузу, дождался тишины и проникновенно, в полголоса проговорил в микрофон:

– Я люблю дождь, за его струями не видно моих слез…

Женщины затрепетали.

Глеб повернулся к Юлии и заиграл композицию Владимира Кузьмина.

К своему удивлению Юлия легко подхватила мелодию. «Так громко дождь стучит по крыше, всё тот же запевала-дождь», ― выводила она пальцами по клавишам и чувствовала, как тело наполняется жаром.

Через несколько минут зал взорвался аплодисментами.

Они вышли на улицу. Здание строгого сталинского ампира осталось позади, расплылось в тонкой пелене дождя. Сияющие фарами машины с шорохом проносились по мокрому асфальту, раскрывая веера брызг.

Юлия смеялась. Прохожие ― кто опасливо, кто весело ― уступали дорогу Глебу, выдававшему страстные синкопы на саксофоне.

Юлия остановилась возле зеркальной витрины, проверить макияж.

– И с чего это людям вздумалось расславлять, что я хороша? Врут они всё! Нисколько я не хороша… ― со смехом поддразнил Глеб и увернулся, прикрывшись саксофоном. ― Хотя… Нет, хороша я! Чудо, как хороша!

Они гуляли несколько часов, пили чай в «Шоколаднице», а под утро оказались на Тульской, в переделанной из хрущёвской двушки квартире-студии: маленькой, пропахшей кофе и цветами ― всюду стояли свежие и уже засохшие букеты от поклонниц.

В следующие месяцы Юлия пересмотрела все спектакли театра имени Маяковского и пару раз побывала в гримёрке Глеба, которую он обычно делил с приглашёнными актерами. На «Ревизора», где блистали Светлана Немоляева и молодая актриса Ольга Ергина, Юлия сходила трижды.

Мама демонстративно вздыхала и высокомерно поднимала брови ― артист! Предрекала беспробудные гастроли, пьянство, творческие кризисы и поиски своего «я» в искусстве в объятиях молодых актрисочек. Но слегка пошла на попятный, когда приглашенный на ужин Глеб преподнес ей невероятных размеров букет из белых лилий, элегантно расправился с форелью специальным ножом для рыбы, и, съев икру, не тронул тарталетку. За чаем Глеб сломил сопротивление хозяйки, посетовав, что слишком поздно познакомился с такой элегантной женщиной: в прошлом году ассистент по кастингу сериала «Дом на берегу пруда» измучилась, разыскивая даму с врожденным внутренним благородством на эпизодическую роль дворянки.

– Что ж, молодой человек не лишён воспитания, ― встав в дверях Юлиной комнаты, вынесла великодушный вердикт мама. ― Но, боже мой, артист театра! Хорошо, хоть не цирка…

– Мама, Глеб не артист театра, он служит в театре! И снимается у серьезных режиссёров! Дай мне поспать!

– У кого же? Эйзенштейн и Калатозов, по-моему, уже скончались.

– У Никиты Михалкова. В «Утомленных солнцем». Правда, его эпизод не вошел в окончательную версию. И в театре у него замечательный режиссер. Ты бы видела его «Мертвые души»!

– Русской театральной школы больше не существует, она умерла вместе с Яхонтовым и Гоголевой! ― отрезала мама. ― Помяни мое слово, еще намаешься с поклонницами!

– Мама, ты просто дельфийский оракул какой-то! По фотографии судьбу предсказываешь, всё знаешь наперед.

– Потому что мать жизнь прожила!

* * *

― Прошу внимания! ― призвал коллег Глеб.

Шум за столом на мгновение стих.

– Я ― Дон-Жуан, и я люблю вас! ― продекламировал Глеб, открыл белоснежную коробочку, перевязанную серебр ленточкой, протянул Юлии и замер в театральном полупоклоне.

– О-о! ― зааплодировала труппа.

Юлия, сияя, достала кольцо с бриллиантом, надела на палец и отставила руку.

– 52 грани, ― уверенно сообщила Светлана Немоляева.

В руках Глеба оказался букет:

– И доказать берусь я миру, что никогда никто так не любил, как любим мы!

– Уильям Шекспир, «Антоний и Клеопатра», акт первый, сцена первая, ― подмигнул Юлии сценограф Сергей Юрьевич и протянул Евгении Симоновой половинку мандарина.

– Неплохо сыграно, ― услышала Юлия женский смешок за спиной. ― Еще бы: столько репетиций!

Юлия вспыхнула и спрятала руку с кольцом. Бриллианты её никогда не интересовали, волновала мысль, что кольцо ― «помолвочное».

«Мне завидуют, просто завидуют!»

Глеб победоносно оглядел стол и положил букет на колени Юлии.

– Никого не слушайте, ― наклонилась к Юлии Светлана Немоляева. ― Слушать нужно только свое сердце.

– Спасибо, ― прошептала Юлия.

– Мужчины-актеры… Что ж, они такие: до седых волос жаждут женского признания. Смотрите на это со снисходительной улыбкой и проживете вместе долго и счастливо.

– Все люди разные. Глеб увлекающийся, но честный, ― заверила Юлия, бережно взяла лимонные герберы и развернула бумажную обёртку цвета травяного чая.

Это оказалась изготовленная с помощью компьютера копия театральной афиши.

– «Театр Революции», ― прочитала Юлия Глебу, усевшемуся рядом.

– Так назывался наш театр раньше, ― пояснил Глеб и взял Юлины пальцы в свою руку.

– Тебе понравилось кольцо? Размер подошёл?

Юлия закрыла глаза и быстро закивала.

Потом положила ладонь на колено Глеба, прикрыла афишей и продолжила чтение:

– «Гроза». Режиссер Н.П.Охлопков. В ролях: Катерина ― Инга Чхеидзе. Какой же это год? С ума сойти: тысяча девятьсот сорок седьмой! Интересно, помнит ли хоть кто-нибудь эту Ингу Чхеидзе? Как она прожила жизнь? Как умерла?

– Ингуша? Умерла? Как бы не так, она и теперь живее всех живых! Погоди, еще царственно появится за этим столом, выпьет больше нас с тобой и расскажет, как получала корзины с цветами и вином от Сталина.

– От Сталина? ― не поверила Юлия.

– Помяни черта, он и появится, ― неожиданно хмыкнул Глеб и простёр руки к дверям.

К столу, цепляясь за локоть молодого актера и опираясь на чёрную трость, мелкими шагами продвигалась невысокая, раздавшаяся старуха в чалме из переливающейся парчи. Надо лбом на чалме сияла брошь с чёрным ониксом, окруженным алмазами. Поверх обвисшей, но величавой туники из чешуйчатой ткани восьмидесятых годов прошлого века надет длинный жилет серого кружева. Из жилета торчала золотая булавка с дымчатым кварцем гигантской величины. Искривлённые пальцы и большие хрящеватые уши с морщинистыми мочками оттягивали чудовищных размеров камеи.

– Инга Георгиевна! ― дружно закричало старшее поколение труппы. ― Дорогая! Сюда, к нам!

Даму усадили на стул с высокой спинкой, подали бокал с вином и завалили букетами цветов.

Несмотря на артроз и перенесённое шунтирование сердца, Инга оставалась бодрой, вещала зычным голосом и потому была любима коллегами. Каждому хотелось верить, что и он вполне может дожить до таких лет, не выжив из ума.

– Ну вот, ― оглядев снопы гвоздик, тюльпанов и роз, промолвила Инга. ― Сижу, как в братской могиле! Туда мне и дорога!

Юлия хмыкнула: а ветеран сцены не лишена юмора и вовсе не впала в маразм, как можно было подумать, глядя на чалму.

– Как тебе наша прима? ― прошептал Глеб. ― Сейчас винца опрокинет, да ещё и закурит.

Инга достала пачку папирос и, прокашлявшись, скрылась в клубах дыма.

– Ингуша, ты не очень дыми: у нас тут новая сигнализация, пожарные примчатся и оштрафуют на все деньги.

– Плевать я хотела на вашу сигнализацию! ― провозгласила Инга.

– Ингуша, ты всегда была самой отважной среди нас. Для молодых поясняю: в 1967 году Инга Георгиевна со сцены объявила зрительному залу о том, что в Прагу вошли советские танки.

Юлия с интересом уставилась на даму. Про события в Праге она толком не знала, но поняла, что артистка совершила нечто отважное.

Инга затушила папиросу о корку апельсина.

– Что за вино? ― принимая второй бокал, придирчиво потребовала она отчета.

– Ну, Ингуша, дорогая, не из сталинских погребов, конечно.

– Сама вижу, ― отрезала дама.

– Мы люди простые, Кремлевскими застольями, в отличие от вас, неизбалованные, разжились чем могли в «Перекрёстк». Но вино неплохое, португальское.

– Верно сказано: неплохое. Раньше вино пьянило и веселило, а от теперешнего голова болит и задыхаюсь. Детка, передай, пожалуйста, винограду.

Инга глядела на Юлию.

– Да, конечно, ― встрепенулась Юлия, пробралась между стульев и поставила перед дамой блюдо с синей «Изабеллой».

– Садись. Что-то не узнаю. Новенькая?

– Я не из театра, ― улыбнулась Юлия.

Часть компании пошла курить, стало тише.

– Меня Глеб пригласил.

– А-а-ах, наш жгучий мачо увлечён очередной красавицей. Впрочем, Глеб не глуп, и возможно, всё серьезно: у тебя смышлёное лицо, глазки умные. Кто же ты?

– Эколог. Изучала биотехнологию, производство углеводородного топлива, много ещё чего. Сейчас учусь в аспирантуре, завтра уезжаю на полевые работы, сбор материала. Буду бурить болото, торфяники, определять, какие растения преобладали в прошлом. Это очень важно: знать, что мы утратили и куда движемся.

– Утратили… Да… Хоть кто-то делает что-то конкретное, а не пытается врачевать душу словом, полагая себя богом сцены. Потому что в устах таких грешников, как мы, актеры, это бессмысленно. Эколог! Молодец, детка, я сразу поняла, что ты ― умная девочка.

– Спасибо, ― смутилась Юлия. ― Глеб мне сказал: вы легендарная женщина. Вам Сталин после спектаклей цветы дарил.

– Жаба я старая, а не легендарная женщина, ― обронив скрюченную руку с перламутровым маникюром на стол, сказала Инга.

Юлия растерянно замолчала.

– Знаешь, сколько мне лет? Столько не живут. Девяносто один. Девяносто второй пошел. Это уже наказание: вот тебе, Ингуша, еще год, помучайся снова. К сестрёнке хочу. Заждалась она меня. Чувствую всё время, что душа её мается. А к мужу не хочу. И на том свете ему не прощу… Сестричка моя…

Инга бормотала всё тише. Уронив голову к плечу, прикрыв голубые глаза, бессмысленно перебирала виноград и словно забыла, где она и с кем.

В тарелке, в засыпанной серым пеплом апельсиновой корке, тлела папироса. И вдруг громко треснула, скрутившись в трубку, афиша цвета спитого чая.

* * *

Дождь, тихий как сон, и едва слышный верховой шум сосен наполнили Юлию покоем. Она прикрыла глаза, слушая тихий плеск реки.

В осоке, набухшим влагой языком сползавшей с плёса в воду, зашуршало. Юлия открыла глаза, подошла ближе и раздвинула высокие, выше её роста, заросли. На мелководье покачивались рыбьи кишки. Волна подхватывала их, стремясь утащить на глубину, и вновь цепляла за стебли осоки перламутровые внутренности, бурые жабры и белесые пузыри.

Надрывно закричали чайки.

Юлия поспешно отступила, зачерпнув кроссовкой воды. Торопливо взобралась на песчаную гриву и заторопилась назад, в Дом охотника ― разобрать вещи.