Читать книгу Этот вещий сон - Елена Константиновна Ушакова - Страница 7

– Аленушка, в тебе сидит негативная сущность, которая мешает проживать твою собственную жизнь, – не раз напоминал дочери Виктор Дмитриевич. – Сейчас ты живешь чужой жизнью.

– Ну какая сущность, па-а-па-а?

– И ты не веришь в мои научные открытия… Никто, никто мне не верит… – продолжал сокрушаться профессор. Он рассказывал в своих трудах о скрытых нереальных, превосходящих все границы нашего воображения способностях каждого человека и всевозможных сущностях, которые нередко вселяются в людей. Однако эти взгляды были восприняты многими его коллегами как сумасшествие профессора, списанное на недавнюю поездку в Индию, где ему, по их мнению, и «выправили» мозги.

– Я, папочка, верю, – успокаивала его дочь.

– Так не верят… Когда-нибудь ты это увидишь. А сейчас – это всего лишь слова, только слова… – с горечью отвечал ученый, чувствуя себя весьма одиноким. Даже дочь не хотела его понять. Где же та единственная, кто всегда его понимала? Пропала бесследно…

Когда-то известный в России психолог и психиатр, профессор Виктор Дмитриевич Преображенов, основатель престижной психологической клиники под Москвой, теперь не был понят коллегами на Родине, которые при каждом удобном случае пытались выставить его на потеху. Не в глаза, а в научных трудах, статьях и даже на лекциях. Устав от пустых споров – на дискуссии с глухими к его доводам оппонентами уходило больше времени, чем на саму науку, – он решил эмигрировать и продолжать свои исследования в США.

Вскоре после его отъезда новым директором клиники, к великому разочарованию коллег, каждый из которых с надеждой ждал назначения, стал молодой специалист, протеже одного дипломата, которого Виктор Дмитриевич знал еще со школьной скамьи.

А началось все с того самого дня, когда он наконец-то решился отправиться в Индию в ашрам Бабаджи, куда мечтал попасть еще с давних времен начала своей карьеры.

Там Виктор Дмитриевич встретил известного в Хайдакхане бессмертного йога, которого он почему-то назвал про себя Шаманом. Шаман был удивительным человеком, обладавшим неким Даром. С первого дня знакомства Виктор Дмитриевич увидел в нем сверхчеловека и решил во что бы то ни стало разгадать тайну его невероятного призвания. Как психологу, ему было интересно изучить сознание Шамана с научной точки зрения, исследовать его экстрасенсорные способности, талант прорицателя и целителя.

Шаман знал об истинной цели приезда русского профессора в ашрам, но относился к этому со снисхождением, так как видел изменения, происходящие с гостем после каждого посещения этих святых мест.

Первый приезд был довольно-таки короткий – всего три месяца. Второй раз профессор пробыл в Хайдакхане почти полгода и вернулся домой другим человеком, в корне изменившим взгляд на жизнь. Много рассказывал коллегам о людях с поразительными способностями, умеющих видеть не только сквозь стенку, но и через века. Одно время профессор даже был готов оставить суетный мир и навсегда поселиться в ашраме Бабаджи. Однако Шаман посоветовал ему сначала хорошенько подумать, взвесить все за и против и только потом решать, стоит ли так круто менять свою судьбу: невежественному земному миру тоже нужны проводники, несущие ясный свет мира высшего.

Но он все равно уехал из Москвы – только не в Индию, а в Штаты, получив приглашение как специалист с редкими знаниями и способностями, которыми наделил его Шаман, живший в ашраме…

…Сегодня из России прилетает его единственная любимая дочь, которой он гордится с самого ее рождения и по которой безумно скучает. Вроде не так давно виделись, но все равно уже соскучился. Прилетал сделать ей подарок – дом в сосновом бору под Москвой. А теперь он, счастливый, с огромным букетом алых роз спешит в аэропорт Кеннеди.

Умница, красавица Елена пошла по его стопам. Не то, чтобы совсем след в след, но тоже в медицину. Вот и сейчас летит в Нью-Йорк с научным открытием, которое – он, Виктор Дмитриевич, уверен – потрясет весь мир!

Радуясь долгожданной встрече, Виктор Дмитриевич рванул по шоссе с невероятной скоростью, дабы показать дочери, что ее отец еще «о-г-г-го!». А над дорогой висела полная луна – столь огромная, что, казалось, преграждала путь, тем самым предупреждая об опасности…

…Безмолвие в кромешной тьме… Электрические разряды, пробивающие тьму… И вот возник свет. Мягкий… где-то там, совсем далеко. В его ярких вспышках – силуэты, мелькающие вдали и одновременно совсем рядом. Он пытается прикоснуться к ним, но те уплывают. Вокруг дымка – неуловимая, воздушная, состоящая из человеческих душ. Иногда сквозь пелену он слышит голоса, прислушивается, пытаясь понять, о чем говорят, но слова рассеиваются в воздухе. Единственная мысль в голове: как там моя дочь? Хочется вырваться из плена своего же тела, но сознание не отпускает. Он не понимает, что происходит, где он находится: такое ощущение, будто бы он существует одновременно и в прошлом, и в будущем, и здесь, и где-то там вдали… и неизвестно где… Несмотря на иллюзорное чувство, он все-таки осознает себя вполне реально. Или, может, это всего лишь сон? Но какой-то странный этот сон – не отпускающий, пугающий, наполненный голосами неизвестных ему душ! Аленушка… Он беспомощно, изо всех сил пытается произнести имя дочери вслух и даже думает, что произносит, но почему-то не слышит себя и, конечно же, не получает ответа…

Что было? Вспомнил, как ехал на машине в аэропорт. Или из аэропорта? Ночь. Грузовик. Визг тормозов, летящая на его машину громадная кабина. А дальше – дочь, спускающаяся откуда-то с небес на фоне огромной луны… И больше ничего… Он даже не может утверждать, была ли рядом дочь. Кто-то был, но дочь ли? То, что с ней точно что-то случилось, – это он чувствует и знает наверняка.. Просто знает, и все! Может, не здесь, а где-то, но он точно видел ее падение…

Аленушка. Он чувствует, что она где-то рядом, но, может, это «рядом» находится за тысячи километров… «Если она все же здесь, то не сможет без меня одна, в чужой стране, в Штатах, где к россиянам многие относятся недоброжелательно, с предубеждением».

Виктор Дмитриевич вдруг увидел свои книги, всплывающие в его мозгу живыми образами, отдельными четкими фразами. Теперь он находился в том состоянии, о котором когда-то писал в собственных работах. Вспомнился образ бывшего коллеги, который всю жизнь латал человеческие сердца и сам умер от сердечного приступа. Так и он сейчас: получил то, над чем работал больше половины сознательной жизни, отданной науке.

Хайдакхан… Перед его глазами пронеслись йоги, монахи, владеющие тайными знаниями. Зачем все это, если теперь он где-то на грани миров… Умер? Нет, не похоже. Но что-то случилось с Леной… Он видел, как она куда-то проваливалась – очень медленно и очень нереально, словно в растянутом времени. Он видел эту картину из больницы, находясь в состоянии комы…

Вспомнил вдруг свое детство. Отчетливо вырисовался фрагмент: он, еще мальчишкой, ловит бабочку и сажает ее в литровую банку, а потом часами наблюдает, как она бьется о стекло. Все возвращается на круги своя: теперь он – та самая бабочка, неспособная выбраться из плена собственного тела. Оболочка, в которой он сейчас находится, по ощущениям похожа на огромное увеличительное стекло – столь огромное, что через него видна вся Вселенная в мельчайших подробностях.

«Все уверены в том, что я сплю и не знаю, что происходит вокруг, но я вижу сейчас больше, чем когда-либо. Ни один из докторов об этом даже не догадывается. Все это – результат недоверия к моим научным разработкам. А ведь я годами пытался рассказать коллегам о возможностях невозможного в подобном состоянии. Вот, к примеру, сейчас я чувствую, что могу общаться практически со всеми, находящимися в любой точке земного шара, а может, даже далеко за его пределами. Но… Важно, чтобы не отключили аппарат жизнеобеспечения. Надо постоянно давать им знать, что я еще жив. Я не собираюсь покидать этот мир до тех пор, пока не узнаю, что с моей дочерью…»

Я с усилием пыталась открыть глаза. Голова кружилась, тошнило, ломало, хотелось пить, разбитое тело кричало от боли. Вокруг гнетущая обстановка: стерильно белая палата, трубки, капельницы – от всего этого веяло безысходностью. Возле кровати стояла медсестра и что-то говорила. Я едва понимала английскую речь, хоть и знаю этот язык достаточно хорошо.

– Как вы себя чувствуете, мэм? – заметив, что я открыла глаза, медсестра внимательно посмотрела на меня.

– Невыносимо… Даже не знаю, рада ли я, что осталась жива. Что с моим отцом? – наугад спросила я, уверенная, что с ним что-то случилось, хотя и не знала, где он.

– Он в коме, мне очень жаль. Мы делаем все, чтобы поддержать его жизнь, но вы же понимаете: такая авария… – Медсестра многозначительно замолчала.

Теперь я не сомневалась, что с отцом произошло несчастье и что он где-то рядом.

– Когда я встану? Когда увижу отца?

– Елена, у вас множество переломов, серьезно поврежден позвоночник и сотрясение мозга… Вам предстоит долгий период восстановления.

– Я буду ходить?

– Надеемся… Надо верить в лучшее, но вы должны понимать, что пока что вы не можете не только ходить.

– Я могу увидеть отца?

– Боюсь, что нет. Как я уже сказала, он в коме.

Часы, словно годы, потянулись бесконечно долго. Физические раны не так беспокоили, как душевная боль, которая не унималась ни на миг. Отец оставался в коме. Его состояние не менялось, и врачи осторожно готовили меня к тому, что рано или поздно его придется отключить от аппарата. Я рыдала не от боли, а от отчаяния и одиночества и еще – от осознания того, что могу остаться в этом мире совсем одна, без отца.

Потеряв счет времени, неподвижно лежала в постели. Я не могла не то что ходить, но даже голову повернуть была не в состоянии, ноги не слушались, я их совсем не чувствовала. Ничего не помогало – ни обезболивающее, ни успокаивающие, ни физиотерапия, ни сладкий голос медсестры. Приступы отчаяния с каждым разом все усиливались. «Возможно, больше никогда не смогу ходить, как тогда вообще жить? Одно утешение: нахожусь в здравом уме. Соображаю, но ничего не помню. Я одна в этом мире… Странно, что об отце вспомнила. Может, кто-то помог вспомнить? Ну кому, кроме отца, я буду теперь нужна в инвалидном кресле?»

Надеясь отвлечься от мрачных предчувствий, я старалась изо всех сил воспроизвести в памяти тот день, когда произошла авария, о которой упомянули врачи. Но мысли об аварии тут же перебивала другая картина: я вылетаю из самолета… Хочу зацепиться за нее, чтобы вспомнить уже подробности падения из самолета, но очередная вспышка – и неведомая сила несет меня через быструю реку в горы… Безуспешно пытаясь приостановить чехарду декораций, обессилев, я оставила это пустое копание в памяти, заставляющее вскипать и без того перегруженный запутанными и непонятными видениями мозг: так и с ума можно сойти, а мой разум – это единственное, что оставалось невредимым.

Профессор слышал все мысли своей дочери: они доносились откуда-то издалека, но казались неестественно громкими, с металлическим отзвуком, если так можно выразиться. Они, как и слова, были нечеткие, но он явно ощущал эмоции, страх и одиночество, которые исходили от Лены.

Виктор Дмитриевич вспоминал ту информацию, которую обретал и планомерно укладывал в своей голове во время неоднократных визитов в Хайдакхан. Именно благодаря известному в тех краях Шаману он получил истинные знания за сравнительно короткий срок. В миру можно узнать лишь тысячную долю этих знаний, да и то – прожив долгую жизнь, а может, даже и не одну, и без остатка посвятив себя только науке. В Хайдакхане время течет по-другому. Это были незабываемые дни медитаций, благодаря которым он осознал, насколько безграничны человеческие возможности. Но сейчас, находясь в коме, что он мог сделать?

Сердце… «Как показать, что я не совсем овощ, что жив и все слышу и чувствую?» Сердце… Мониторы…

Сознание кружилось множеством цветов, линий, теней. Сердце… Оно должно биться. Сквозь пелену образов он услышал пронзительный звук аппарата. «Пип… пип… пип…» Кривая равномерно фиксировала биение сердца. «Надо дать знать». Виктор Дмитриевич сосредоточился на собственном сердце. Удар, еще удар, а теперь чаще. Зубец на мониторе подскочил. Раз, удар, снова. Затем звуки опять пропали, вокруг сгустилась тьма, а где-то в ее глубине искрились переливы света.

До него доносились мысли дочери – они были совсем близко, и он точно осознавал, что это – реальность. «Слышишь?» – отозвалось эхом в его сознании. Как дать понять, что он слышит? Сердце… Профессор снова ускорил сердцебиение.

«Ты меня слышишь?» – донесся издалека родной голос. Теперь профессор был уверен, что нашел связь с дочерью.

Голос Лены становился все ярче, отчетливей. Он уже улавливал отдельный смысл ее слов – высказанных не вслух, а мысленно. «Папа, мне тяжело, я ощущаю себя между реальностями, не чувствую почвы под ногами и ничего не могу вспомнить. Неведение о себе меня угнетает». Ее слова пугали, но в то же время обнадеживали: дочь жива, и он тоже пока еще жив, а раз так, то сделает все возможное и невозможное, чтобы вытащить ее из этой бездны. Она надеется на помощь. Надо не просто поддержать, а помочь справиться, дать импульс к жизни. Только бы успеть…

Укутанный в кому, мозг находился в поисках решения. Душа рвалась наружу, сознание хотело проснуться, но раненое тело не давало возможности вернуться в реальность. Запертый в материальной оболочке, Виктор Дмитриевич впадал в безнадеждие, метался в лабиринтах памяти. Иногда он забывал, что видит вовсе не реальность, иногда ему, наоборот, казалось, что это всего лишь воображение играет с ним злую шутку, а сам он спит и видит сон. А что, если Лена погибла и он всего лишь придумал себе, что общается с ней? Это пугало.

Он должен ее увидеть! Убедиться, что она жива и невредима, и заставить себя прожить еще хоть немного, пока не найдет выход!

И тут случилось необычное: профессор обнаружил себя посреди комнаты, хотя его тело по-прежнему находилось на больничной койке. Он почувствовал свободу, легкость, даже невесомость. «Может, уже умер? – присматриваясь к лежащему „киборгу“, – подумал Виктор Дмитриевич. – Нет, еще жив… Кажется, это выход в то самое астральное измерение, о котором я упоминал в своих трудах. И это произошло со мной. В теории я знал многое о нем, но теперь вижу немного иначе… Напоминает то состояние, когда находился в глубокой медитации»

Взглянув еще раз на свое «бесхозное» тело с воткнутыми в него трубками, он стал перемещаться вокруг него, дабы не потеряться и не оторваться от самого себя, то есть своего физического обличья.

Она лежала в кровати, обреченно глядя в потолок. Тени уходящего дня, как и лучи вечернего солнца, скользили по палате, пронизывая вазу с цветами, которая красовалась на тумбочке. Интересно, кто принес букет алых роз? Очевидно, тот, кто знает, что это ее любимые цветы. Она не помнит, какие были ее любимые цветы, но эти розы были прекрасны, а значит, любимы и в прошлом.

Стало практически темно. Здешние, неродные, сумерки – самое страшное, непонятное время суток, где рождаются тени – такие же чужие, кажущиеся ожившими.

Внезапно Лена ощутила движение где-то в углу комнаты. Нет, это было не движение, а едва уловимая пульсация энергии, дуновение ветерка, легкое давление. Сердце бешено заколотилось. Она, не отрываясь, смотрела в этот угол: почудилась ли ей некая безликая сущность или то была просто тень? Явно начали проступать плавающие очертания человека, даже не по фигуре, а энергетически напоминающие ее отца.

«Нет, только не это!» – Лена часто заморгала, тщательно протерла глаза: он теперь всюду будет ей мерещиться… Обычно ей являются те, кого совсем недавно не стало или кто вот-вот уйдет из жизни… Дыхание сперло от ужаса. Тень качнулась и, казалось, придвинулась ближе. Тут вошла медсестра с лекарством и включила свет. Туманный силуэт отца исчез, и Лена с облегчением выдохнула.

Боль, которую испытывала дочь, передавалась профессору с трехкратной силой, и его сознание отчаянно искало способ помочь ей. Виктор Дмитриевич вдруг ясно понял, что сам он уже вряд ли вернется в реальность. Пусть так, но дорогую, горячо любимую дочь надо вывести из критического состояния, причем срочно! Сейчас, пока мозг еще жив. Но как?

Те далекие молчаливые уроки с Шаманом, у которого он учился медитации и концентрации, не прошли даром: невероятным усилием воли он появился в ее палате. Довольно долго смотрел на дочь, пока она каким-то неведомым современному городскому человеку чутьем не засекла его тень. Он двинулся к ней, хотел поддержать, обнять, сообщить, что он рядом, но она испугалась.

«Я должен ей помочь, сделать так, чтобы она ходила, жила, наслаждалась каждым новым днем. Я должен избавить ее от боли». И вдруг его осенило: Шаман! Конечно же, древний, но не стареющий всемогущий Шаман – вот кто сможет поставить ее на ноги! Шаман живет в сфере вездесущего Духа, и для него не существует расстояний. Он пытался наделить способностью оказываться в любом нужном месте и профессора, и тот, похоже, оказался способным учеником. Или это дело рук самого Шамана? Как бы то ни было, сознание профессора переместилось в далекий Хайдакхан, который на сей раз оказался совсем близко.

Известный в тех краях Шаман-целитель и наставник сидит в излюбленной позе лотоса на краю скалы. Он догадывается, с какой целью к нему пожаловал сейчас Виктор. Он прощал ему желание разгадать тайну его невероятных способностей, так как увидел, что у него есть и другая цель, более глобальная: выйти на путь, ведущий к истине бытия. Но в силу своей природной и приобретенной профессиональной любознательности ученик не мог отказаться от соблазна попытаться исследовать мозг учителя.

– Ты меня видишь?

– Я чувствую твой нездоровый дух. Ты болен, ты здесь и не здесь, ты между мирами и очень слаб. Что привело тебя на этот раз?

– Моя дочь после аварии не может ходить, еще и память потеряла. Как ей помочь?

– Только ценой твоей жизни. Оставшейся у тебя энергии может не хватить на вас двоих. Если она выздоровеет, твоя душа покинет тело. Готов ли ты на это, Виктор? – спокойно спросил Шаман.

– Да, я готов! Что мне делать? – без раздумий выпалил профессор.

– Помоги мне переместить дочь сюда в Хайдакхан, я исцелю ее дух. А дух уже сам позаботится о своем теле. Но память к ней вернется не сразу, и далеко не все она сможет вспомнить. Не нужно ей лишнее знать. Как я вижу, в нее давно уже вселился бес. Изгнать его надо. Он покинет ее тело и заберет с собой то, что ей не принадлежит, – память и знания, благодаря которым она мечтает прославиться.