Читать книгу Опасная привычка заглядывать в окна - Елена Костадинова - Страница 1

Эти странные и страшные события коснулись почти каждого в нашей редакции. А меня накрыло так, что я долго после них просыпался в ледяном поту, когда мне снился светлый лес, пчелы, гудящие над трупами, и тихо падающий снег в конце августа. События принесли много горя моим знакомым и тем, кого я не знал. Всего за пару недель прошла череда случайностей, фантастичных и даже бредовых, оставивших болезненный след. И, если бы мне кто-то рассказал о них, я бы не поверил.

Второй день рабочей недели ознаменовался тем, что меня и Валеру Ярового, моего друга-коллегу, накрыла новая «маничка». И продолжалась до пятницы, сжирая все свободное время и все мысли, как и положено настоящей мании.

Мы могли бы добиться отдельных кабинетов, но ни у меня, ни у Ярового такой мысли не возникало. Уйма общих дел на работе и в свободное от оной время сплачивала нас в монолит. На наших дверях пыльно отсвечивали одна под другой таблички – «Отдел экономики» и «Отдел информации» и это нас устраивало.

Залихватские экономические анализы, обложившись бумажками, писал Яровой, а супер-информацию, снашивая туфли и обрывая телефон, добывал я.

Нас накрывало «маничками» время от времени. Редактор призывал всех писать попроще и показать в газетных статьях всю полноту наших талантов не удавалось. И мы то и дело находили бессмысленное, но интересное применение нашим филологическим способностям.

В новой «маничке» все было очень просто – у кого больше, тот и победитель. Невзирая на литературную ценность результата.

Начало ей положила доисторическая фраза: «Землю – крестьянам, фабрики – рабочим», которую по какому-то поводу выдал Валерка.

– Подиум – манекенщицам, – сказал я, наблюдая в открытую дверь , как по коридору вышагивает жирафьей грациозной походкой наборщица Алина – длинная, плоская и томная.

Валерка вскинулся, глянул на меня, подумал и сказал.

– Небо – птицам!

– Редакции – редакторам… – ответствовал я.

– Окна – домам…

– Пепельницы – сигаретам…

– Глобусы – географам…

– Шприцы – наркоманам…

И понеслось…

Вначале мы просто перекидывались парочками, через полчаса пустили в ход оргтехнику, сопя над клавиатурами, и прерывая тишину торжествующим уханьем в особо красивых случаях.

Одинокое стекло в шкафу одобрительно дребезжало, когда кто-то из нас орал: «Есть!» и победно бил по клавишам. В конце недели решено было подсчитать результаты и отметить победителя любимым напитком. Побежденный выставлял ящик пива. Светлого, если выиграет Валерка и темного, если выиграю я.

В папке «Маничка» на рабочем столе моего компа сидели: «чучела – таксидермистам»,«подсудимые – прокурорам» и прочие филологические перлы. Но я проиграл.

Потому что весь день писал текст, который давно должен был сдать, а более собранный Валерка уже отстрелялся. И весь нудный, потерянный для «манички», день я ревниво косился, как Яровой увлеченно шелестит клавишами. Я безнадежно от него отставал, злился, потому и материал не клеился.

В пятницу, утомленные, но довольные, мы подбили итоги. У Ярового, после того, как мы убрали одинаковые парочки, типа, «водка – алкоголикам» и «горы – альпинистам», оказалось тысяча триста двенадцать «что-кому». Мы немного поспорили насчет полублизнецов, у которых одна из частей была одинаковой у нас обоих. Например, у Валерия было «деньги – банкирам», у меня «деньги – ворам», у меня «молоко – младенцам», у него «молоко – коровам». Все-таки решили их засчитать, как признаки индивидуального вИдения мира. Единодушно не засчитали «мужчины – женщинам» (у Валерки) и «женщины – мужчинам» ( у меня). Хотя тут тоже можно было бы усмотреть признаки индивидуального вИдения романтичного, как ученик восьмого класса, Ярового и циничного, как студент-дипломник, меня.

Я разродился девятьсот пятнадцатью парочками и вынужден был пить светлое пиво. Правда, я прилично сэкономил, купив ящик на оптовой базе, и это грело мне сердце. Благородный Валерка приволок килограмм копченой ставриды, и мы душевно посидели в опустевшей редакции до половины одиннадцатого.

Наш кабинет продымлен, пропах рыбой и пивом, я присаживаюсь на подоконник и, стряхивая с ладоней крошки, распахиваю окно и впускаю грохот улицы, гудки машин, ритмичную музыку из бара с уличными столиками – летника, прямо напротив редакции.

– «Парфюмера», Жуков, надо читать, а не смотреть в кино, – разглагольствует начитанный Валерка. Он поправляет грязной рукой очки, сползающие с потного носа и этой же рукой проводит по волосам, откидывая их назад.

– Я пробовал, честно, – смиренно отвечаю я, сидя вполоборота, чтоб мне был виден кабинет и уличная жизнь – много букв, не осилил, а когда он в горы ушел, вообще скушно стало…

– Вот и я про то же, Виктор,… что народ нынче нич-ч-ч-его не читает, особенно молодежь. – Это слово он произносит с ударением на первом слоге.

– Мой племянник говорит: «что за ерунда – маленькие черные буковки на белом листе? То ли дело – кино, цветной экран, три дэ, четыре дэ!»

Валерка снова поправляет на крупном носу очки. Редкие волосы встрепаны и отрасли более, чем надо. Он то и дело запускает в них пятерню и откидывает голову, как конь в сбруе. Этот жест – четкий признак: Валерке больше не наливать!

– А ведь дело говорит! – поднимаю я палец вверх. Мне сейчас, в конце недели, не хочется никаких буковок на белом листе. Устал я от них, честно говоря. И еще я не совсем отчетливо вижу окружающее – то ли от дыма, то ли от пива.

Мы посидели душевно и плодотворно. И пошли провожаться.

Сидел народ в летниках, играла музыка, а беспризорники укладывались вокруг теплого канализационного колодца «солнышком»: ногами к теплу, головами, укутанными в клифты, наружу. Лучей у солнца было не меньше двадцати, разного возраста.

Валерка криво ухмыльнулся, кивнув на сытые физиономии за столиками.

– Делягам – летники, беспризорным – колодцы.

Мы были пьяны в меру, не так тошно было смотреть на окружающее. Наша бы воля, мы вообще из этого «в меру» не вылезали бы – жизнь заставляла.

Валерка провожал меня. Завтра, в субботу, я ехал в лес за городом, в пять утра нужно успеть на маршрутку. Материал в номер сдать не позже вторника.

Вчера, в конце газетного дня, когда полосы отправились в типографию и редакция разбрелась, кто куда, меня вызвал главный наш редактор Илья Леонидович, в кулуарах – Илюша,

– Жуков, – проникновенно сказал он, – в субботу поедешь в лес, сделаешь репортажик про травников, у них там коммуна. Я же тебе торжественно клянусь, – для большего эффекта он приложил руку к левой стороне груди, – что не буду тебя никуда дергать по выходным весь остаток месяца.

Я и согласился. Потому что август только начинался, впереди много выходных. И провести их можно с пользой для души и тела. Правда, торжественным клятвам шефа я не очень-то верил, какой-нибудь аврал или что другое – и вызовет в выходные, к гадалке не ходи. И все-таки….

– О! – крикнул не остывший от «манички» Валерка, когда мы свернули в переулок в квартале от моего дома, где темные деревья шелестели от свежего ветерка. Здесь всегда дуло – аэродинамическая труба.

– Лампы – окнам! – констатировал Валера.

В окне первого этажа дома из красного кирпича внутри стояла лампа под зеленым абажуром. И свет ее был так уютен, что хотелось заглянуть в квартиру и убедиться, так ли там хорошо, как намекает лампа.

Что Валерка и сделал. Легко, потому как под окном лежала непонятная куча песка. Совершенно бесполезная. Здесь не было детской площадки, каких-то строительных работ. Просто дорога и узкий тротуар, где двое с трудом разойдутся.

Он оперся локтями о подоконник, шевелюра загорелась зеленым огнем. Яровой застыл, глядя в окно, а я закурил и глянул на небо. Завтра намечался отличный денек, звезды светили ярко, обещали солнечную погоду. Я покивал головой, собираясь сказать Яровому, как мне будет завтра здорово в лесу, может, там водоем какой есть, поплаваю. Валерка стоял, как зачарованный, уже минуты три, молчал, только свет лампы отражался в очках.

– Слезай! – ухватил я холодную, несмотря на теплый вечер, валеркину руку. Увязая во влажном песке, он свалился на меня.

Мы двинули к моему дому, и тут Валерку стало развозить. Я хотел было впихнуть друга в маршрутку и отправить восвояси. Но он так цеплялся за меня, ноги его не слушались, лицо заострилось, а изо рта вообще не выходило ничего членораздельного. Я плюнул в сердцах, сел в маршрутку вместе с ним. И далее довел Валерку до подъезда, втащил на пятый этаж, раскланиваясь с соседями, и оберегая его от собак, которых, как сговорившись, чинно выводили соседи на вечерний моцион.

Его мамы дома не было. Я сунул ему шесть таблеток активированного угля, продолжая удивляться, с чего его так развезло? Уголь он попытался хитро зажать в кулаке и не выпить. Я силой впихнул таблетки, вымазав ему губы черным. И еле успел на маршрутку. Спать мне оставалось часа четыре.

* * *

Дверь маршрутки мягко закрылась, я остался на влажном тротуаре, постоял, переминаясь и расправляя плечи, сбрасывая с них почти часовой путь. Денек был пасмурный, здания от дождя потемнели, но было летнее воскресенье, людей на улице много, от разноцветных зонтиков рябило в глазах. Медленно прошипел по воде проезжающий автомобиль. И по сравнению с лесом, где я пробыл всю субботу, здесь была привычная цивилизация, а вот воздух вдыхать было противно. Пока я был в лесу, в нашем городе прошел дождь, и очень посвежело, но дышали мы все равно выхлопами, никакой озон не помогал.

Дома я поставил на плиту чайник и позвонил Яровому. Мы расстались с ним позавчера, а, из-за моих приключений в лесу казалось, что давным-давно. Я с нетерпением ждал, когда он возьмет трубку, меня распирали лесные впечатления.

Трубку взяла тетя Люся – мама Валерки – и сказала неузнаваемым, каменным голосом, какого я у нее никогда не слышал,

– Витя, с Валерой совсем плохо, приезжай!

Я побежал на маршрутку, ее, конечно, не было, остановил проезжающее такси и долго смотрел на водителя, вспоминая Валеркин адрес.

Что значит плохо? Что значит без сознания? Почему? Когда мы расстались, он был совершенно здоров, только пьян как-то уж слишком.

Валерка лежал на диване изжелта-бледный, без сознания. Волосы облепили лоб мокрыми прядями, за впалыми висками угадывались кости черепа. Он был исхудавший, незнакомый. Грудь медленно поднималась, и каждый раз я, застывший над ним, как зачарованный, смотрел, вдохнет ли он еще раз. Тетя Люся с опухшими глазами сидела в кресле и время от времени спрашивала голосом, от которого мурашки шли по спине:

– У него ничего не болит. Он ни на что не жаловался. Просто ослабел, лег и уже полчаса без сознания… Что это, Витя?!

– Если б я знал, – я развел руками, на маму было страшно смотреть, – Скорую вызывали?

Выяснилось, что скорую она вызвала два часа назад, потом перезванивала еще и еще, но тщетно.

– Ему еще вчера плохо было, а сегодня совсем слег, – продолжала она тем же странным голосом. Всегда сдержанная, она и сейчас не изменила себе, а меня бросало то в жар, то в холод, пока я шел к телефону.

Терпеть не могу бряцать регалиями, но тут набрал 03 и голосом, который у меня припасен для секретарш и диспетчеров, произнес,

– С вами говорит заведующий отделом информации газеты «Выбор сделан» Жуков Виктор Иванович. – Говорил я раздельно, и не спеша. Чтобы диспетчер все правильно уяснила.

– Мой коллега, похоже, при смерти, – я как мог, приглушил голос, но тетя Люся услышала и коротко охнула, так, что у меня шевельнулись волосы. Я не хотел даже представлять, что Валерка умрет. Чушь какая, в тридцать два умирать!

– Адрес?

Я продиктовал. Через пять минут раздался настойчивый звонок – скорая прибыла. Вошли большая женщина в очках и белом халате, что не сходился на пестром платье, и тощий бородач с дипломатом. Он был ростом с женщину, но из-за худобы казался мелким.

Валерке измерили давление, вкатили укол в руку, звякая пустыми ампулами о блюдце, посидели. Но я же видел, что дело плохо. И все, конечно, видели.

Мама Валерки замерла в кресле, смотрела перед собой. Толстая доктор кивнула бородачу, и тот расколол еще одну ампулу, и, подойдя, помахал ею перед носом тети Люси. По комнате расплылся запах нашатырного спирта, и мама Валеры очнулась и обвела комнату и нас недоумевающими глазами, потом взгляд остановился на Валерке и она застонала.

Лицо лежащего Валерки стало сереть. Толстая медичка сказала бородачу: «Корвалол», и тот затряс коричневой бутылочкой над чашкой, стоящей на столе у компа. Потом тихо, но настойчиво несколько раз повторил, наклоняясь к тете Люсе,

– Это надо выпить.

А толстая докторша увела меня на кухню и сказала: «Похоже, уходит…» Глаза ее за выпуклыми линзами казались огромными, скорбными.

– Вы знаете, – сказала она задумчиво – за последнее время у нас уже, наверное, случай пятнадцатый. При полном здравии, совсем молодые. Будто из них душу вынули. Ничего не болит, сердце в норме, все в норме, – подчеркнула она, – а человек уходит…Странные смерти…

Где-то я слышал это словосочетание, где-то совсем недавно, но сейчас не мог сосредоточиться и вспомнить.

В кухню вошел бородач, заплескалась вода в раковине. Он встряхнул мокрые руки, оглядываясь в поисках полотенца, и сказал,

– Это как на Октябрьской, Люба, помнишь?

Толстая медичка кивнула.

– Ну, хоть что-то сделайте, – прошипел я, бессильно опускаясь на стул. Видимо, корвалол не помогал, потому что тетя Люся застонала громче, а я ничего не мог сделать, ничем помочь!

– Я же вам объясняю, – профессионально спокойно заговорила толстуха, – странно все это. У него все в норме. Что мы должны делать? У него ничего не болит, нет внутреннего кровотечения, иначе давление падало бы. У него все показатели в норме.

– Как это в норме, если он без сознания.

Она развела руками,

– Я и говорю, странно все это. Ну, что мы можем сделать? Хоть бабку шептуху зови.

При этих словах я вскочил. Миша-экстрасенс! Космосенс, как он с недавних пор себя называет. Я понимал, что цепляюсь за соломинку, но что-то же должен был сделать!

Первое, что сказал Миша, когда вошел и глянул на меня,,

– Жуков, ты чайник забыл на плите, газ не выключил, сгоришь еще.

Я таращился на него, ничего не понимая, потом махнул рукой и повел в комнату, где с восковым, мертвым лицом лежал Валерка. Миша крякнул и начал махать над Валеркой руками. Медики молча вышли. А мы с мамой Люсей могли наблюдать, как восковая кожа Валерки приобретает пусть еще не розовый, но уже живой цвет.

– Сейчас я тебе дам несколько номеров, обзвонишь, позовешь сюда, срочно… – сказал Миша, повернув ко мне резко посеревшее лицо с темными подглазьями. Живые краски с него сошли на Валерку. И снова сказал,

– Чайник…

Я позвонил по нужным номерам, удостоверился, что люди дома и готовы приехать, вызвал такси и поехал по названным адресам собирать всех и вести к нам. Все три экстрасенса оказались бородатыми, только две бороды были черными, а одна русая.

Я привез их, убедился, что Валеркино лицо нормального цвета, вызвал такси и умчался домой.

Чайник трещал, вот-вот эмаль осыплется. Я обвел бессмысленным взглядом потемневшие обои на кухне и конденсат на потолке, выключил газ, решив чайник не кантовать, и на том же такси рванул обратно к Валерке.

Миша сидел в кресле, краше в гроб кладут – желтая маска, обрамленная ассирийской бородой.

А новые экстрасенсы стояли у дивана, где лежал Валерка. Движения их были странными. Они как бы надевали что-то на лежащее тело, будто лепили снежный ком. Зрелище нелепое, но, что самое чудесное, цвет лица Ярового стал совсем живым. Волосы, полчаса назад прилипшие к восковому лбу, топорщились в разные стороны. Запавшие глаза приоткрылись и смотрели почти осмысленно. Виновник наших переживаний пошевелился, шумно выдохнул, сказал: «Спать хочу». И повернулся к стене.

Мы с мамой Люсей перевели дыхание и улыбнулись друг другу.

Миша с коллегами вид имели потрепанный – серые лица, красные глаза. Гуськом мы двинулись на кухню, и расселись кто, где смог. Мама Валерки осталась в комнате, совершенно счастливая.

– Знаешь, Жуков, я такого не видел еще, – Миша полез в холодильник, достал пакет кефира, наполнил всем стаканы, – ауры практически не было, пришлось восстанавливать. Шут его знает, что это.

Он оттопырил нижнюю губу и макнул усы в кефир, – Сам бы я точно не справился!

Бородатые коллеги-космосенсы дружно закивали.

Никогда я не принимал Мишу со товарищи всерьез. Познакомился с ним, придя однажды к маме в поликлинику, когда она вела прием. Миша пришел к ней попросить больничный – что-то у него было с желудком. Он стал заливать мне про свои экстрасенсорные способности, а я подначивал его и подмигивал маме, которая улыбалась мне одобрительно, но Мише больничный все же дала.

Мы с ним потом ехали в автобусе, и он чуток удивил меня, так, самую малость, когда сказал, что я только в прошлом месяце развелся. Он посочувствовал и добавил, что в моем разводе виновата женщина. «Твоя бывшая женщина», уточнил он. Я же тогда подумал, что ему могла об этом рассказать мама, судя по всему, отношения у них были вполне дружеские. Я и сам с ним задружил, собеседник он был интересный. Хотя и не вник тогда в его слова о женщине – виновнице развода. Много позже понял, что он имел в виду.

Сегодня вызвал я его от отчаяния. И надо же!

– Слушай, я все понимаю, – кивнул я на комнату, где лежал воскресший Валерка, – но при чем тут мой чайник.

– Ага, – ухмыльнулся Миша, – проняло! А ты же мне никогда не верил! – Он расправил плечи, – Теперь убедился?

– Нет слов! – покаянно произнес я, – но причем здесь чайник?

– Это страшная тайна, я должен был прочитать карму в твоих зрачках, – подвывая, завел Миша, – потом хрюкнул в кефир, – ладно, я к тебе час назад заезжал, стоял под дверью, звонил, там чайник крышкой стучал, и баней из-под двери несло. А так как никто не открывал, я понял, что тебя нет. Самое экстрасенсорное то, что я к тебе пришел именно сегодня, – заключил он.

– А чего приходил?

– Да вот то-то и оно, что просто так. Мимо крокодил.

Я закрыл за бригадой космосенсов дверь и пошел глянуть на Валерку. Тете Люсе нужно было на работу, она подрабатывала сторожем в театре, в котором всю жизнь проработала декоратором, сегодня была ее смена.

Валерка сопел, уткнувшись в диванную спинку, я выпроводил тетю Люсю, пообещав, что останусь на ночь.

Яровой спал, но с каждой минутой все беспокойнее – крутился, вздыхал. Было около одиннадцати, я жутко проголодался и пошел на кухню. На плите стоял борщ, я определил его на первое. Для второго нашел в холодильнике пяток яиц, и тут сковородка с грохотом вывалилась из рук. В ответ на шум из комнаты послышался скрип дивана.

В дверном проеме взъерошенным привидением, возник Валерка,

– Есть хочу.

Я поставил греться борщ, а пока поджарил яичницу и подсунул сковородку ему под нос. Я жарил, поглядывая на него, а Валерка сонно зевал, но при виде и запахе яичницы, оживился.

– Больным – экстрасенсов, – осторожно начал я

– Каких экстрасенсов? – Валерка воззрился на меня, не переставая жевать.

– Ты что не помнишь, что здесь Миша был с коллегами?

– Миша…– А… Что-то помню.

– Ты вчера с кем пил?

– Не пил я вчера, Витька! – Оживший Яровой смотрел ясными глазами. – Мне вчера целый день плохо было, я подумал, может пиво, которое мы в пятницу вылакали – дрянь! Еще о тебе волновался, как ты там, в лесу, отравленный.

– Нормальное пиво. И все у меня в лесу было нормально…

Валерка с ходу ухватил интонацию,

– Что-то там было интересное?

– Ты как себя чувствуешь? – опомнился я, – тебе, может, разговаривать нельзя, лежать надо.

– Да все в норме, аппетит зверский, – Валерка с сожалением глянул на пустую сковородку, отрезал громадный кус хлеба и сразу отхватил половину, – Ну рассказывай, что там было?

– А было там все очень странно… «Странные смерти», – всплыл вдруг голос, что я слышал в лесу, его перебил голос толстой медички. Да, странные смерти…