Читать книгу Опасная привычка заглядывать в окна - Елена Костадинова - Страница 5

Жирафа повесили во вторник. Утречко занималось серенькое, проснулся я с ватной головой и на работу ехал, повиснув на дерматиновом ремне в набитом автобусе, полуприкрыв глаза и почти засыпая. Я сдуру сел не в маршрутку и на работу приехал уже усталый.

Усталый и сонный я достал ключ, кивнув Валерке, что, как никогда, явился вовремя (обычно опаздывает). Дверь послушно открылась, и я окончательно проснулся, получив по носу оранжевой игрушкой, висевшей на присоске, прикрепленной к притолоке. Валерка вовремя отшатнулся и жираф пролетел мимо.

Табличка, прилепленная скотчем к груди повешенного животного, вопрошала:

«За что повесили жирафа»?

– Ну, ясно, за шею…– пробормотал я, пытаясь отодрать присоску. Взгляд мой, обращенный к Валерке, был полон недоумения.

– Чего ты на меня смотришь? – взвился Валерка, – Это не я! Но мне нравится, пусть висит. Цветовой удар!

Я Валерке не поверил, но спорить не стал. Игрушка забавная, почему-то сплошь оранжевая, без жирафьих черных пятен.

– Сейчас у нас все полюбуются труп-пом, – замогильным голосом прогудел оживившийся Валерка, набирая по местному отдел социальных проблем, и тут же, сменив тон, запел в трубку.

– Раечка, ты к нам не зайдешь? Ну, чего-чего…Покурить. Да есть у меня сигареты! Я о ближнем заботился, а ты меня так превратно…Ну, ждем.

Тут он был прав. Сигареты мы курили свои, потому что недавно заимели такую «негритянскую» работу, которая давала нам приличный заработок. Один местный нувориш, от которого вечно несло сложной гаммой запахов семги, пива и «Хьюго Босс», владелец семи или восьми рыбных магазинов и вообще крутой бизнесмен решил увековечить себя и свое семейство в книжке, типа «Этапы большого пути». Это было нечто вроде мемуаров, написанных, ясное дело, от его имени.

Задание было сложным. Суть дела, которое заключалось в: «Украл, выпил, но в тюрьму не сел, а продолжаю пить, жрать, спать с малолетками и летать на Сейшелы», нужно было представить конфеткой с совершенно противоположной начинкой: «Учился, воевал в Афгане, опять учился, женился раз и навсегда, обожает дочку». И растянуть эту конфетку-тянучку на двести страниц. Потому как нувориш имел депутатский мандат, и без книжки со своей фамилией на обложке ему, его такая бурная и богатая жизнь, была не в радость. Да, задание было сложным. Но зато мы курили свои.

Мы плотней прижали присоску, прикрыли дверь, мониторы замерцали на столах, и внимание свое мы подчеркнуто отдали родным компьютерам. Пока от дверей не послышалось.

– Ой! – Раечка получила жирафом по лбу.

– Ну, чего вы еще выдумали? – затараторила Раиса, разглядывая табличку, – за что повесили? – на узком раисином лобике появились морщинки, – может, он преступник?

Раечка вопросительно глянула на нас.

– Не иначе, – ответил Валерка, галантно вручая даме обещанную сигарету.

– Вот видишь, Раечка, кто-то повесил. Жуков не признается. Просто тайна какая-то! Как ты думаешь, Раиса, кто мог сделать слепок ключа от нашего кабинета, – в голосе Валерки зазвучала неподдельная озабоченность.

У Раечки от любопытства заострился носик.

– Как слепок?!

– Ну, а как еще злоумышленник мог повесить здесь это животное?

– Ой, ты врешь, Валерий, но я всех поспрашиваю. – Раиса быстренько докурила и пошла по редакции рассказывать, что кто-то сделал слепок ключа кабинета отделов информации и экономики и повесил Жукову и Яровому игрушку.

Дело было сделано. Дальнейшие звонки были излишни. Весть разнесется за полчаса, если определить Раисе по пять минут на каждый из редакционных кабинетов. Мы всегда пользовались Раисой, когда нужно было запустить в дружный коллектив какую-нибудь информацию. Или дезинформацию. Особенную скорость распространению придавали наши просьбы никому не говорить то, о чем услышала.

Обычно пишущая братия делится на тех, кто говорит и тех, кто пишет. Первым нужно идти на телевидение и радио, молчунам, естественно, в газету. Раиса же была феномен. Ее икающий смех и звонкий голосочек постоянно доносился то из одного, то из другого кабинета, в конце же месяца у нее оказывалось больше всего гонорара. Писала она бездарно, но приемлемо для нашего шефа. Приемлемость же сия была заслугой ответственного секретаря Олега Петровича, он просто не пропускал откровенные Раисины ляпы. За что, потакая его слабости, Раиса выставляла в день зарплаты Олегу Петровичу пузырь.

Ответсек же, совесть коего страдала от продажности, заваливал с пузырем к нам и желчно повествовал об очередных Раисиных безграмотностях и нелепостях. А мы гнусно хихикали, подливая друг другу.

Я удивлялся, что у Валерки еще есть настроение заниматься хохмами вроде жирафа. Во-первых, в нашу налажено-наезженную жизнь ворвалась эта странная коммуна и при всем желании от расследования мы уже отмахнуться не могли, друг перед другом было бы стыдно. Во-вторых, на нас висела наша «негритянка», которая высасывала не столько физические, сколько моральные силы. Но кто-то же повесил жирафа. Я точно знал, что не я.

– Отчитываюсь по аптеке, – сказал Валерка, прерывая мои размышления

– Давай-давай – подбодрил я.

_ Значит так, коммунарские травы в аптеке – товар не первой необходимости, стоят копейки. А знаешь, что самое интересное? Коммуна, состоящая, как ты говоришь, из семидесяти мужчин и сорока женщин, сдает в месяц триста стограммовых пакетиков трав.

– И эта аптека единственный рынок сбыта для коммунаров. Я это узнал еще у шофера. – сказал я

Интересная картинка вырисовывалась: сто десять человек отправляются утром в лес, приходят поздно – усталые и голодные (я это видел собственными глазами), а «на гора» выдают всего ничего!

Сто десять человек нужно кормить. Ну, медок продадут, хотя об этом председатель не упоминал. Он все время упирал на экологическую чистоту своей продукции и спрос на нее «в аптеках нашего города».

Как ни крути, у коммунаров должны были быть побочные доходы и немалые. По нынешним ценам вся их прибыль от травок съедалась бы за день.

В какой уже раз за свою журналистскую жизнь я подумал, как поверхностно мы делаем материалы. Если б не горящая птица в лесу и ночные разговоры, кошмарные своей непонятностью, разве я, поехавший в коммуну по просьбе шефа, стал бы ковыряться в жизни этих людей основательно? Это уж так «стеклись обстоятельства» (как однажды написала Раиса).

Порассуждав о возможных нечистых доходах коммунаров, мы постановили, что на выходные я еду в медовый рай с десятком экземпляров нашей газеты в качестве пропуска.

Наши рассуждения прервал телефонный звонок. Олег Петрович спрашивал, что это мелет Раиса, какие жирафы и какие слепки?

– А вот зайдите к нам, – пригласил я, – просто тайна какая-то, Яровой не признается, а кто-то же повесил.

Мы снова прикрыли дверь, хотя обычно делаем это только в определенных случаях, как-то посиделки с пивом и коньяком. Мониторы опять стали объектом нашего пристального внимания.

Маленький Олег Петрович получил жирафом по лысине. Засиживаться у нас ему было недосуг, потому что сегодня был газетный день. Он выкурил сигарету, поведал, что у писучей Раисы в этом месяце опять больше всех гонорара.

– И вообще, не валяйте ваньку, делайте материал в следующий номер.

– За что повесили, – пробурчал он, уходя, – за дело.

Яровой уехал на задание, а я звякнул в МЧС Игорю Петрову и все узнал про пожар. Оказывается, загорелось в коридоре, похоже, проводка. Семья – отец, мать, двое девчонок – 19 и 17 лет были в комнате, дверь в коридор закрыта. Отец умудрился открыть дверь в коридор подъезда, огонь рванул в комнату – девчонки спрыгнули с девятого этажа, обе – насмерть. Мать была в спальне – угорела, но жива. Отец в реанимации – 80 процентов поражения – не жилец. Девчонки были очень хорошие, соседи в шоке. В живых остался их брат – пьяница и забулдыга. Вот такая высшая справедливость.

Я живо написал информашку, стыдно радуясь, что это будет эксклюзив – никто из наших конкурентов воочию это не видел – а я знал точное время происшествия, красочно описал в подробностях горящую юбку и девичий крик. Все, что хавает пипл и не давится.

Прошагав по коридору в компьютерный, я оставил Алине на столе листок с пометкой «Срочно в номер». Нашей красавицы за столом не было – видимо у нее были более неотложные дела, матримониальные.

С чувством исполненного долга я двинулся на наш летник напротив редакции, дожидаться Валерку. Он должен был скоро туда явится, чтобы пивом смыть усталость напряженного рабочего дня.

Пульс летника бился учащенно. За столиком в углу блестели парчовыми топиками, тенями на веках, обтянутыми коленками проститутки. Блестели металлические пепельницы на столах и никель большого кофейника на стойке. Столики заполнялись быстро, я с трудом нашел место.

Поглядывая на остановку, я потягивал пиво и без особого любопытства вникал в немудреные отношения за соседним столиком.

Плюгавый мужичок, сидящий за ним, отхватил себе сразу трех дам. Но зависти по этому поводу я не испытывал ничуть. Все дамы были с изъянами. Одна – чрезвычайно толстая, вторая косенькая, третья же моментально выветривалась из памяти, стоило отвести взгляд.

Борьба за кавалера шла нешуточная. Стимулировало борьбу то, что, время от времени, заказывая, кавалер вытаскивал бумажник, из которого деньги торчали, как листы из зачитанной книжки. Пышка так опасно поправляла декольте, что ее прелести грозили вот-вот выпрыгнуть из легкомысленного наряда, косенькая так хохотала, что оглядывались прохожие. Серая же мышь пустила в ход интеллект и, судя по реакции мужика, едко высмеивала подруг, что-то нашептывая ему в ухо. Кавалер багровел после каждого шепота мыши, поглядывая то на жирную грудь толстухи, то на тощую шею косенькой. Он блаженно щурился от всеобщего внимания, потел и все заказывал водку.

На остановке мелькнул Валерка, я подозвал официантку и заказал ему его светлого.

– Пивом не угостите? – на уровне моих глаз замаячили блестящие коленки. Девица была жуть, какая длинноногая и, видимо, из новеньких, потому что весь постоянный контингент знал, что мы с Валеркой журналисты и подкатывать к нам не решался.

– Прости, родная, – ответил я, подняв руку, чтоб Валерка меня увидел. Не слишком разочарованная, девица отошла, оставив за собой шлейф приторных духов, призванный охмурять нас – самцов.

Ей не шли эти духи, девица была стильная и похожа на студентку. Скорей всего, она и была студенткой. Просто подрабатывала. Кем она подрабатывает, я вычислил бы даже, если бы она была в домашнем халате.

Помню, однажды в декабре, в Татьянин день, я с моей коллегой из дружественной газеты ездил на задание на объездную. Нужно было взять интервью у проститутки, работающей на дороге.

Когда мы с шофером Олегом уже вычислили девочку, стоявшую на остановке, коллега все дергала меня за рукав и шипела: «Не может быть! Будет неудобно, если мы ошиблись».

Но мы не ошиблись, и девица рассказала нам слезливую историю про негодяя отчима, который и выписал бедняге направление в плечевые, и вообще про всю свою поломатую жизнь.

Коллегу из дружественной газеты больше всего интересовал вопрос, получает ли девушка удовольствие от общения. На что та отплюнулась: «Да вы что, какое удовольствие?!» И моя коллега – порядочная женщина при муже – всю обратную дорогу переживала именно по этому поводу. То, что девушка не получает удовольствие от продажного секса, казалось ей самым ужасным в жизни проститутки.

Заморенный Валерка плюхнулся на стул и его длинный нос тут же завис над бокалом. Официантки с вежливыми улыбками утащили от нашего столика лишние стулья, и мы спокойно досидели до темноты.

Я сбегал в туалет, который был в ста метрах за летником и, когда возвращался, меня «накрыло».

Это продолжалось несколько секунд…

Когда я шел, глядя на освещенный летник, где, извиваясь, танцевали пары, где плясала толстуха декольте, косенькая и мышка, и рядом нелепо дергался их кавалер. Плясала компания молодых, для которых у нас забрали стулья. Изгибались проститутки помоложе, собственно, плясали все, за редким исключением.…Так вот, когда я глянул на танцующих, вдруг, на несколько секунд умолкла музыка…Она продолжала звучать вне, но внутри моего видения было молчание и люди извивались в напряженной тишине, как рыбы в аквариуме. Их движения были нелепыми, лица снизу освещались красным. И я вдруг понял: это ад и агония. Зазывные улыбки превратились в гримасы, движения выдавали невыносимую боль. Вдруг среди полного безмолвия прозвучал спокойный голос: «Но вот, веселье и радость! Убивают волов и режут овец, едят мясо и пьют вино: «будем есть и пить, ибо завтра умрем». Голос окреп: «Не будет прощено вам это нечестие, доколе не умрете…»

Я снова услышал музыку, когда подошел к столику. Я знал, что слова были из Исайи. Как всякий творческий человек, которому в руки попала Библия, я упивался Псалмами царя Давида и поэтом-пророком Исайей. Он не только был поэтом, но и общественным деятелем царских кровей.

Давным-давно, еще в школе, когда за Библию можно было сесть всерьез и надолго, ко мне подсел один пацан из не очень приятных мне, общаться с ним я обычно не хотел. И рассказал, вдруг, ни с того ни с сего, что у него есть знакомый парень, он прочитал Библию и сошел с ума. Я пожал плечами, какое мне было дело до какой-то Библии или до сумасшедшего парня. А пацан все выспрашивал меня – нет ли у меня такой книги, говорил, что лучше не читать – свихнешься.

Этот пацан – Сашка Москалев, как я потом узнал, был доверенным нашей классной руководительницы, и, думаю, таким способом прощупывал нас, школьников, на предмет религиозного мракобесия.

Библию я прочитал уже взрослым. И, наверное, таки сошел с ума, потому что начал редко, но видеть подобные вещи и слышать цитаты из Библии. От моего желания эти процессы не зависели. Не мог я их вызвать по своему желанию. «Накрывало» меня на несколько секунд, и далее я как бы прозревал. Я однажды разговаривал об этом с одним священником – делал материал о мужском монастыре. Поп был деловой – монастырь его рос и развивался, они там и теплицы строили, и коз завели. Когда я ему рассказал, как меня накрывает, он долго молча смотрел на меня, а потом сказал, что это – различение духов, не каждому верующему дается.

И за что мне далось, за какие прегрешения или наоборот, подвиги – не знаю.

Мне эта особенность не мешала, просто, как бы вырывала из повседневности, заставляла задуматься.

Я сел и огляделся новыми глазами. Зазывно и развратно извивались женщины перед сидящими мужчинами. Мне стало тошно.

– Пошли. Пусть они без нас агонизируют.

Валерка ухмыльнулся, кряхтя, выбрался из-за столика. Путь наш лежал к моему дому, как и в прошлую пятницу, через окно с зеленой лампой.

– Будем смотреть секунд по тридцать, тот, кто внизу, засекает, и стягивает, того, кто смотрит. Даже давай по двадцать секунд, – сказал Валерка.

– Ладно. Только первым на кучу песка лезу я.

Песок был на месте, и лампа под зеленым абажуром так же мягко отбрасывала с подоконника зеленую тень.

Я полез по влажному песку, Валерка уставился в циферблат. Песок холодил тонкие подошвы, сыпался в туфли…Я заглянул в комнату, стараясь запомнить как можно больше.

Женщины у телевизора не было, но ее тень мелькала в полуприкрытой кухне. Задом к окну стоял телевизор на тумбочке, на нем – черный «утюжок». Зеленый глазок, светящийся сбоку, когда я заглянул в окно, сменился красным. На меня нашло странное оцепенение… И тут горячая даже сквозь свитер Валеркина рука стянула меня вниз.

Я затряс головой.

– Есть. Аппаратик на телевизоре. Хозяйка на кухне.

– Видимо, ее присутствие необязательно, – Валерка отодвинул меня, – Ну, я полез.

– Погоди, – повысил я голос. Мне вспомнился заостренный Валеркин нос, и я ну никак не мог разрешить ему снова заглянуть в эту комнату, из-за которой ему стало так плохо.

– У меня идея, – сказал я, – Не нужно тебе туда смотреть. Пошли в гости.

– Так просто?

– Ну, даю тебе пять минут на подготовку к интервью.

– Даже не знаю. Ну, что, прийти и сказать: «Я тут к вам в окошко заглянул и чуть дуба не дал. Объясните, почему?»

– Пойдешь ты. – Ткнул я Валерку пальцем в грудь, – я светиться не должен. Мне еще в лес ехать. Полный тайн – хмыкнул я.

– А что говорить придумывай, не мне тебя учить.

Что-то неважно я себя чувствовал, голова кругом шла, посидеть бы где, я начал оглядываться.

– Ну, опрос общественного мнения, что ли…. – Польщенный моей завуалированной похвалой, Валерка приосанился.

– Ну, опрос так опрос. – ответил я. Худо мне было.

Ночной двор замирал. С верхних этажей доносились вечные призывы: «Я кому сказала, домой»! Попискивали летучие мыши, проносящиеся на фоне полной луны. От полнолуния дорожки и трава казались покрытыми снегом.

– Ну, типа, я – это я, – размышлял Валерка, пока мы шли к подъезду. – Нет. Опрос не годится, – приостановился он. – Лучше у них, типа, во дворе кого-то убили. Нет. Это круто, лучше гробанули. Ну, все…

Я сел на скамейку – передохнуть, а Валерка двинулся в темный подъезд.

Но двери ему не открыли. Когда мы вновь подошли к окну – оно не светилось, и лампы на подоконнике не было.