Читать книгу Вера - Елена Крюкова - Страница 7

…И розвальни! И снег, голуба, липнет

     сапфирами – к перстам…

Гудит жерло толпы. А в горле – хрипнет:

     «Исуса – не предам.»

Как зимний щит, над нею снег вознесся —

     и дышит, и валит.

Телега впереди – страшны колеса.

     В санях – лицо горит.

Орут проклятья! И встает, немая,

     над полозом саней —

Боярыня, двуперстье воздымая

     днесь: до скончанья дней.

Все, кто вопит, кто брызгает слюною, —

     сгниют в земле, умрут…

Так, звери, что ж тропою ледяною

     везете вы на суд

Ту, что в огонь переплавляла речи!

     и мысли! и слова!

И ругань вашу! что была Предтечей,

     звездою Покрова!

Одна, в снегах Исуса защищая,

     по-старому крестясь,

Среди скелетов пела ты, живая,

     горячий Осмоглас.

Везут на смерть. И синий снег струится

     на рясу, на персты,

На пятки сбитенщиков, лбы стрельцов, на лица

     монашек, чьи черты

Мерцают ландышем, качаются ольхою

     и тают, как свеча, —

Гляди, толпа, мехами снег укроет

     иссохшие плеча!

Снег бьет из пушек! стелется дорогой

     с небес – отвес —

На руку, исхудавшую убого —

     с перстнями?!.. без?!.. —

Так льется синью, мглой, молочной сластью

     в солому на санях…

Худая пигалица, что же Божьей властью

     ты не в венце-огнях,

А на соломе, ржавой да вонючей,

     в чугунных кандалах, —

И наползает золотою тучей

     собора жгучий страх?!..

И ты одна, боярыня Федосья

     Морозова – в миру

В палачьих розвальнях – пребудешь вечно гостья

     у Бога на пиру!

Затем, что ты Завет Его читала

     всей кровью – до конца.

Что толкованьем-грязью не марала

     чистейшего Лица.

Затем, что, строго соблюдя обряды,

     молитвы и посты,

Просфоре черствой ты бывала рада,

     смеялась громко ты!

Затем, что мужа своего любила.

     И синий снег

Струился так над женскою могилой

     из-под мужицких век.

И в той толпе, где рыбника два пьяных

     ломают воблу – в пол-руки!.. —

Вы, розвальни, катитесь неустанно,

     жемчужный снег, теки,

Стекай на веки, волосы, на щеки

     всем самоцветом слез —

Ведь будет яма; небосвод высокий;

     под рясою – Христос.

И, высохшая, косточки да кожа,

     от голода светясь,

Своей фамилией, холодною до дрожи,

     уже в бреду гордясь,

Прося охранника лишь корочку, лишь кроху

     ей в яму скинуть, в прах, —

Внезапно встанет ослепительным сполохом —

     в погибельных мирах.

И отшатнутся мужички в шубенках драных,

     ладонью заслоня

Глаза, сочащиеся кровью, будто раны,

     от вольного огня,

От вставшего из трещины кострища —

     ввысь! до Чагирь-Звезды!.. —

Из сердца бабы – эвон, Бог не взыщет,

Во рву лежащей, сгибнувшей без пищи,

     без хлеба и воды.

Горит, ревет, гудит седое пламя.

     Стоит, зажмурясь, тать.

Но огнь – он меж перстами, меж устами.

     Его не затоптать.

Из ямы вверх отвесно бьет! А с неба,

     наперерез ему,

Светлей любви, теплей и слаще хлеба,

     снег – в яму и тюрьму,

На розвальни… – на рыбу в мешковине… —

     на попика в парче… —

Снег, как молитва об Отце и Сыне,

     как птица – на плече…

Как поцелуй… как нежный, неутешный

     степной волчицы вой… —

Струится снег, твой белый нимб безгрешный,

     расшитый саван твой,

Твоя развышитая сканью плащаница,

     где: лед ручья,

          Распятье над бугром…

И – катят розвальни. И – лица, лица, лица

Засыпаны

Сребром.