Читать книгу Марина Цветаева: «Дух – мой вожатый» - Елена Лаврова - Страница 9

Об эстетических взглядах юной М. Цветаевой мы говорить не можем, поскольку нельзя ожидать от незрелого, ещё растущего во всех отношениях человека какой-либо определённой, сложившейся системы эстетических взглядов. Но об эстетических пристрастиях мы говорить вправе, тем более что они у юного поэта были. Некоторые эстетические пристрастия юной М. Цветаевой позже органично вошли в систему эстетических взглядов зрелой М. Цветаевой. Об эстетических пристрастиях юной М. Цветаевой мы можем судить по её письмам и сборникам ранних стихотворений.

Ранние стихотворения поэта собраны, как известно, в двух первых сборниках «Вечерний альбом» (1910 г.) и «Волшебный фонарь» (1912 г.). Тотчас после выхода этих сборников последовали отзывы в печати. Отреагировали на сборники величины в русской литературе крупные: В. Брюсов, М. Волошин, М. Шагинян, Н. Гумилев, С. Городецкий. В основном отзывы были доброжелательными и мягкими по тону. Исключение составил несколько раздраженный отзыв В. Брюсова. Ничем, кроме этих отзывов, мы в литературоведении не располагаем. Между тем изучение поэтики ранних произведений М. Цветаевой кажется весьма важным и перспективным с точки зрения творческой эволюции крупнейшего поэта XX века, каким является М. Цветаева. Прежде всего, мы должны задаться вопросом, если в основе творчества поэта лежит «некая постоянная мифология», а при изучении поэтики зрелых произведений М. Цветаевой эта постоянная мифология отчетливо вырисовывается, то нет ли и в ранних произведениях М. Цветаевой постоянной мифологии? Если она есть, то в какой мере она усвоена зрелой М. Цветаевой? Существует ли в ранних произведениях поэта некая порождающая идея, лежащая в основе поэтической образной системы и насколько эта идея, если она есть, усвоена или отвергнута М. Цветаевой впоследствии? Если в ранних произведениях М. Цветаевой есть «индивидуальная мифология» – система образов-символов, и порождающая их идея – то на каком социальном и личностном фундаменте они взросли? Ю. Лотман говорит, что поэт может «черпать свою символику из арсенала эпохи, культурного направления, социального круга». Индивидуальность художника проявляется в использовании старых традиционных символов, а также в создании новых. Образуя «кристаллическую решетку взаимных связей они создают тот „поэтический мир“, который составляет особенность данного художника». Создала ли юная М. Цветаева свой особый поэтический мир? Прежде, чем ответить на этот вопрос, в общих чертах рассмотрим эпоху, социальный круг и культурную атмосферу дома, в котором воспитывалась М. Цветаева. Детство поэта падает на конец XIX-го – начало XX века, точнее на период с 1892 (год рождения) по 1905 г. Исторические события этих лет всем хорошо известны и нет нужды о них рассказывать. В литературе кипели страсти. М. Горький призывал художников быть «герольдами, боевыми трубами и первыми мечами своего народа» и «раздувать искры нового в яркое пламя» и утверждал, что лучший читатель это грамотный рабочий и мужик-демократ. М. Горький удивлялся И. Бунину, который «свой красивый талант не отточит в нож и не ткнет им куда надо», а пока в ожидании от И. Бунина разбойничьх дел умилялся А. Н. Толстым, с размахом изображающим «разложение современного дворянства». Символисты выступали против мертвенного позитивизма XIX века и призывали сливать в поэтическом символе два содержания: скрытую отвлеченность и очевидную красоту. Взошла звезда А. Блока. Ф. Сологуб предупредил мир о продолжающемся существовании мелкого беса Передонова. Юная М. Цветаева взрастает в неведении всей этой литературной борьбы. Её детский взор пока что прикован к А. Пушкину, и литература для неё начнется с него. В юности она узнает о своих старших современниках и ровесниках: Д. Мережковском, З. Гиппиус, А. Белом, К. Бальмонте, А. Блоке, В. Брюсове, М. Волошине, А. Ахматовой, Н. Гумилеве, О. Мандельштаме. Со многими из них она впоследствии познакомится. Об А. Белом, К. Бальмонте, М. Волошине, О. Мандельштаме, В. Брюсове она напишет воспоминания. А пока детство протекает в доме ее отца, профессора Московского университета И. В. М. Цветаева, основателя Музея изящных искусств. Дух дома – творческий. Ее детство протекает в московской просвещенной семье. Мать, Мария Александровна, прекрасная пианистка. В доме постоянно звучит музыка: В. А. Моцарт, Л. Бетховен, Ф. Шуберт, Ф. Шопен, Р. Шуман. Детей обучают гувернантки французскому и немецкому языкам. Мать много читает детям. Потом они и сами начинают с жадностью поглощать книгу за книгой. В доме прекрасная библиотека, рояль, на стенах картины, на книжных шкафах скульптуры древнегреческих богов, героев и философов. М. Цветаева с детства впитывает русскую и европейскую культуру. Условия, в которых она воспитывается, в высшей степени благоприятны для развития ее поэтического таланта. В ее образовании и воспитании ничего не упущено. Ребёнок получил религиозное воспитание. Ею было также получено знание иностранных языков, литературы, музыки, живописи, скульптуры, театра, философии, эстетики. Кроме того, была обязательная гимназическая программа. Мария Александровна мечтает сделать из дочери концертирующую пианистку – ребенок талантлив и многое обещает. И если бы не поэзия (М. Цветаева потом скажет, что Бог задумал ее поэтом), то не исключено, что мир получил бы знаменитую пианистку. Но юная М. Цветаева начинает писать стихи, и совсем не мечтает о карьере музыкантши.

Сборник «Вечерний альбом» был издан в 1910 году, т. е. когда М. Цветаевой было 18 лет. Стихотворения сборника не датированы. Привычку датировать свои стихотворения М. Цветаева приобретет в юношеском возрасте. Стихи сборника написаны примерно между 1900—1909 гг. Для того чтобы ответить на все поставленные вопросы, необходимо опереться на идею, объединяющую все стихотворения первых сборников М. Цветаевой. Эту идею можно почерпнуть у И. Бродского сказавшего, что М. Цветаева является «наиболее ценным мыслителем своего времени». Это очень ответственное заявление, так как первая половина XX века богата замечательными русскими и зарубежными философами. Ценность М. Цветаевой как мыслителя И. Бродский видит, прежде всего, в оригинальности системы взглядов поэта и определяет эту систему как «философию дискомфорта». Философия дискомфорта М. Цветаевой развивалась исподволь. В процессе этого развития были определенные доминанты, сменяющие одна другую, но не исчезающие бесследно, а по мере выдвижения на первый план одной из них, другие становились фоном, лейтмотивами. Каждая доминанта философии дискомфорта порождала особую эстетику и поэтику цветаевских произведений. Философия дискомфорта начинает свое развитие в творчестве М. Цветаевой с первых ее детских стихотворений. Однако философии дискомфорта противопоставлена философия комфорта, которая является лейтмотивом ранних стихотворений М. Цветаевой. Стихи юной М. Цветаевой вводят нас в мир счастливого детства, материального достатка, семейного благополучия, безмятежности, беспечности, мечтательности и фантазёрства.

Ощущение комфорта и безопасности настолько сильны, что в детских мечтах и фантазиях появляется желание разрушить это благополучие, взорвать рутину: В стихотворении «Дортуар весной» лирическая героиня бродит по дортуару среди спящих детей и мечтает о пожаре. Мечты о пожаре это мечты о дискомфорте, который, нарушив порядок вещей, прогонит скуку. Но это дискомфорт «мечтанный», выражаясь словом самой М. Цветаевой. Безопасный дискомфорт. Зная, что никогда с ними ничего подобного не случится, благовоспитанные дети охотно воображают пожары, катастрофы, представляют себя шайкой воров, пиратами. Изредка бывают видения прямо противоположного характера, когда ребенку является Дева Мария («Дама в голубом»), но такие видения происходят гораздо реже. Все эти мечты и фантазии существуют естественно только в детском воображении. Реальность благополучна и поэтому немножко скучна. Детство воспринимается как райское время. Юная М. Цветаева неоднократно повторит в своих стихах, что время ее детства это рай: «Из рая детского житья / Вы мне привет прощальный шлёте». («Книги в красном переплёте»), «О дни, где утро было рай / И полдень рай и все закаты!» («Ока»), «Мой утраченный рай». («Ока») Рай детства ассоциируется у М. Цветаевой с золотым цветом. Детство это золотые дни. Золотой цвет доминирует в ранних стихотворениях М. Цветаевой. Золотой цвет в мировой культуре, как известно, символизирует идеи превосходства, совершенства, богатство, мудрость, чистоту, любовь и жизненное начало. Не случайно золото принесено волхвами в качестве дара Иисусу-младенцу. М. Цветаева в полной мере реализует символику золотого цвета, говоря о детстве в своих первых сборниках стихотворений. В её стихотворениях можно встретить: «золотые дни», «золото колечек», «листьев позолота», «золотые лучи», «золотистые кудри», «золотые глазки», «куры с золотым хохлом», «ярким золотом горит распятье», «золотые дали», «золотые имена», «золотистая грива», и.т. д. В летнее время семья отдыхала в Тарусе. Этот небольшой городок на Оке станет для М. Цветаевой раем, в котором она провела своё детство. Этот рай залит золотым цветом: Милый луг, тебя мы так любили, / С золотой тропинкой у реки…/ Меж стволов снуют автомобили, – / Золотые майские жуки/ <…> / Ах, золотые деньки! Ах, золотая дорога! / По бокам молодые стволы! / Что мне трепет архангельских крылий? / Мой утраченный рай в уголке, / Где вереницею плыли / Золотые плоты по Оке». («Ока») Юная М. Цветаева понимает, что счастливое детство у неё было благодаря матери. В стихотворении, посвященном ей, М. Цветаева говорит: «Ты вела своих малюток мимо / Горькой жизни помыслов и дел».

Образами-символами в поэтике юной М. Цветаевой являются также: розовый цвет, темнота, тёмный цвет, тишина, нежность, волшебство, чары, чудо и тайна. Все эти слова также являются образами-символами счастливого детства. Тёмный цвет противопоставлен золотому. Золотой цвет связан с солнцем, светом, днем. Тёмный цвет – с сумерками, полутьмою вечера. Тёмный цвет, как и золотой, доминируют в системе цветаевских образов-символов. Темнота, сумерки, полутьма у М. Цветаевой почти не имеют негативного значения. Первый сборник стихотворений совсем не случайно назван «Вечерний альбом». С наступлением вечерних сумерек лучше всего мечтается. Темнота может скрывать опасность, но это воображаемая, поэтому «безопасная опасность»: «Над миром вечерних видений / Мы, дети, сегодня цари. / Спускаются длинные тени, / Горят за окном фонари, / Темнеет высокая зала, / Уходят в себя зеркала / Не медлим! Минута настала! / Уж кто-то идёт из угла». («В зале»)

Розовый цвет в поэтике стихотворений М. Цветаевой символизирует, в одном случае, самое юность, блещущую свежестью и нежностью: одно из стихотворений так и называется «Розовая юность». В другом случае, розовый цвет символизирует переход от дня к ночи, от света – к тьме. Лучи заходящего солнца окрашивают все в розовый цвет, который предшествует сумеркам. Розовый цвет предрасполагает к мечтательному настроению. Мечтания, грёзы в сумерках требуют сосредоточенности. Идет процесс вслушивания в себя и в звуки окружающего мира. Цель этого вслушивания – уловить таинственные, почти неслышные звуки и знаки иного мира. Все становится тихим, чтобы не вспугнуть покоя и особенного состояния души, напитанной нежностью ко всему окружающему миру и ожиданием чего-то таинственного: тихие дети, тихий вечер, тихий шаг, тихий воздух, тихий жест. Мир детства ограничен залой, дортуаром, дачным садиком, пляжем, городским садом, лугом. В зале есть диван, зеркала, паркет, рояль. В саду растут березы и сосны. Луга полны цветов и окружены болотами. На первый взгляд здесь описан вполне реальный мир. Но одновременно он не вполне реален, ибо все вещественно-предметное в нем волшебно преображается в грезах и фантазиях детей. Источником этих фантазий являются детские книги. В привычно вещественный мир вторгается книжная сказочная экзотика: Средневековье, Восток и Юг. В стихотворениях юной М. Цветаевой есть замки и короли, принцессы и пажи, орхидеи и жемчуга, пигмеи и магнолии, феи и пираты, турки и чинары, рыцари и воры, дофины и атаманы, и.т. д. Все они сосуществуют рядом и одновременно с гувернанткой, домашними, обедающими в столовой, роялем и часами в гостиной. Фантазии перемешаны с бытом. М. Гаспаров верно замечает, что юная М. Цветаева: «…понесла в поэзию самый быт». Единственно, с чем невозможно согласиться, что М. Гаспаров называет уклад жизни семьи Цветаевых – «мещанским бытом». Ничего мещанского в этом быте не было. Была высококультурная духовная атмосфера, наполненная беседами об искусстве, литературе, музыке, строящемся Музее. Сам быт этой семьи был одухотворён. Кроме того, ставить в вину девочке-подростку, что, что она читает «мало уважаемого» с точки зрения М. Гаспарова, Э. Ростана, по меньшей мере – некорректно.

М. Гаспаров верно указывает на то, что юная М. Цветаева поэтизирует быт в своих ранних стихотворениях, и поэтизирует его именно через фантазии, которые рождаются в воображении ребёнка. Сестра поэта Ася играет на рояле («Эльфочка в зале»). Это можно посчитать зарисовкой каждодневного быта. Воображению Марины является эльфочка, слушающая музыку. В другом стихотворении описывается, что дети сидят в зале. Спускаются сумерки. Далее начинаются детские фантазии, когда им кажется, что кто-то тёмный идёт из угла («В зале»). Это и есть поэтизация быта. Кстати, быту, как таковому, в ранних стихотворениях М. Цветаевой отводится немного места. Несколько первых строк вводят читателя в ситуацию. Большая часть каждого такого стихотворения наполнена именно фантазиями. Чисто бытовых стихотворений немного. Но они, будучи чисто бытовыми, наполнены глубокими детскими переживаниями. Одним из таких стихотворений является «Столовая». Четыре раза в день семья сходится за обеденным столом. Сходится семья, но все настроены враждебно по отношению друг к другу. Разговор за столом не клеится. Мир наступает только во время трапезы. После трапезы из-за стола выходят враги. До следующего перемирия – до ужина. В пяти строфах передана тяжёлая атмосфера враждебности в семье. Нечего и говорить, что зарисовка сделана с натуры. Известно, что между Валерией, сводной сестрой Марины, и Марией Александровной отношения были не из лёгких. Назвать это просто бытом не поворачивается язык. Но и поэтизацией быта это тоже не назовёшь. И таких стихотворений много. Как классифицировать, к примеру, стихотворения: «Самоубийство», «У гробика», «Эпитафия», «Странные дети», «Связь через сны», «Молитва» и им подобные? Нетрудно заметить, что в детских и подростковых стихотворениях М. Цветаевой короткие зарисовки быта это только фон для размышлений над вполне недетскими проблемами жизни. Это проблемы смерти, юношеской тоски, дружбы, первой любви к мальчику. Это размышления об ином мире, воспоминания о путешествиях за границу, размышления о разных детях. Все эти ранние стихотворения пронизаны детскими, но глубокими чувствами и пока ещё наивными философскими размышлениями. Так что быт, пусть и поэтизированный, повторяю, есть только фон для изображения чувств, переживаний и размышлений. Именно это предвосхищает будущую М. Цветаеву.

В «Вечернем альбоме» в разделе «Детство» появляется ощущение дискомфорта, разрушающего гармонию домашнего уюта. Это дискомфорт чужой смерти. Тема смерти совсем не детская тема, но она вторгается в детство как неизбежная и жестокая реалия жизни. Из 35 стихотворений этого раздела 8 развивают тему смерти, причем одно из стихотворений названо «Самоубийство». Ребёнок, впервые узнающий, что существует смерть, остро и болезненно переживает это открытие. Четырнадцати лет от роду М. Цветаева потеряла мать. Смерть человека становится первой доминантой в философии дискомфорта М. Цветаевой. В сборнике «Вечерний альбом» чувствуется желание юной М. Цветаевой опоэтизировать чужую смерть: «Мама светло разукрасила гробик» («У гробика»); «смерть хороша – на заре» («Жертвам школьных сумерек»); «чарующий покой», «Тонул парадно-белый гробик / В волнах душистых тубероз», «за гробом радость глубока» («Памяти Нины Джаваха»; ) «трепещут листвою березы / Над могилой, где дремлет Ее маленький паж» («Маленький паж»); «Не грусти! Ей смерть была легка: / Смерть для женщин лучшая находка!». («Мама на лугу»).

Тяжёлое переживание дискомфорта чужой смерти облегчается смиренно-христианским отношением к смерти, как продолжению жизни за гробом, как обещание вечной жизни: «в небесах проснешься королём» («Людовик XVII»). Дискомфорт чужой смерти, в особенности смерти ребёнка или матери, порождает другой дискомфорт: разлуки и одиночества, и сиротства. В своих стихотворениях М. Цветаева почти не говорит о смерти своей матери, но она говорит о ней опосредованно: «Он понял – прежде был он чей-то, / Теперь же нищий стал – ничей». («Самоубийство»).

Это стихотворение о мальчике, потерявшем мать. У М. Цветаевой в стихотворениях умирают матери других детей, но понятно, что в смысл этих стихотворений вложены её собственные переживания. Образ своей матери она всегда даёт живым. Только один раз она обмолвится о своей боли: «Мы рядом… Вместе наши руки. / Нам грустно. Время не спеши / О этот час, преддверье муки, / О вечер розовый в Ouchy!». («В OUCHY»)

Юная М. Цветаева понимает, что смерть это утрата любимого человека, а утрата приносит боль. Юная М. Цветаева совершенно не боится смерти. Она романтизирует смерть. Марина воспитана в духе православия, и оно оказывает на неё большое влияние. Православие рассматривает смерть как продолжение жизни за гробом. Поэтому смерть есть боль утраты, но она оставляет надежду на встречу в мире ином. В этом есть утешение. Юная М. Цветаева настолько не боится смерти, что, переполненная восторгом перед жизнью, призывает её в стихотворной молитве: «Христос и Бог! Я жажду чуда / Теперь, сейчас, в начале дня! / О, дай мне умереть, покуда / Вся жизнь, как книга, для меня». («Молитва»)

Помимо дискомфорта чужой смерти в ранних стихотворениях М. Цветаевой отчетливо чувствуется дискомфорт нестандартности, незаурядности. Мир за пределами дома воспринимается ребёнком как грозная, враждебная, опасная сила. Природу своей незаурядности ребёнок острее ощущает на фоне враждебности и заурядности мира. В нём ничего особенного не происходит: «улица усталая», глаза окон «хмурые», лица прохожих «сонные и унылые», одежда прохожих «измятая», чёрные деревья напоминают мертвецов. Ребенку хочется, чтобы эта унылая и грубая реальность была только сном. Внешний мир противопоставляется миру домашнему. Взрослые внешнего мира кажутся ребенку «сытыми курицами, которым нет дела до солнца». Впрочем, эти взрослые вырастают из скучных заурядных детей. Из этого противопоставления «Я – они» постепенно вырастает дискомфорт незаурядности: «Есть, о да, иные дети – тайны. / Тёмный мир глядит из тёмных глаз, / Но они отшельники меж нас, / Их шаги по улицам случайны. / Вы – дитя, но все ли дети – тайны!?». («Разные дети») Юная М. Цветаева называет «иных» детей безумцами, любящими сумерки больше солнца, ибо сумерки располагают к мечтаниям. Постепенно дискомфорт незаурядности начинает ощущаться и в привычном мире, который раньше не казался враждебным. Скучные взрослые получаются из обыкновенных детей, не умеющих мечтать. Обыкновенные дети обещают много: «дети – это солнце в пасмурных мотивах», «дети это мира нежные загадки» («Мирок»), а потом обнаруживается, что «дети так жестоки», «в детях рай, но в детях – все пороки, / Потому надменны эти строки». («Безнадёжно-взрослый Вы?»)

Строки надменны потому, что юная М. Цветаева уже усвоила, насколько она не похожа на обыкновенных детей. Во второй части «Вечернего альбома» – «Любовь» – мы видим зарождение еще одного вида дискомфорта – дискомфорта чужой любви. Стихотворения этого сборника навеяны отношениями с В. О. Нилендером, сделавшим ей предложение, которого шестнадцатилетняя М. Цветаева не приняла. Чужая любовь приятна, но она тревожит, пугает своими претензиями на полное осуществление, к которому подросток М. Цветаева не была готова. К тому же она питала к В. Нилендеру чувство дружбы, но отнюдь не любви. Впрочем, она была не против того, чтобы помечтать о любви в отсутствие того, кто её любит. Днём объятия кажутся ей грубыми, порывы – смешными. А вечером, когда любящий мужчина далеко и наступают сумерки, так приятно помечтать: «Днём, томима гордым бесом, / Лгу с улыбкой на устах. / Ночью ж… Милый, дальний… Ах! / Лунный серп уже над лесом!». («Новолунье»)

Кстати, в обоих сборниках наблюдается переизбыток этого междометия «Ах!». Оно появляется всякий раз, когда надо выразить переизбыток чувства. С 1913 года М. Цветаева перестанет злоупотреблять этим междометием. Именно с этого года кардинально изменится поэтика стихотворений М. Цветаевой. Должно ещё сказать, что предисловие к третьей книге М. Цветаевой «Из двух книг», в которой были собраны стихотворения первых двух сборников, написано примерно в 1911 году, т.е. post factum. Литературная программа, если её можно так назвать, будет осуществляться М. Цветаевой в последующие годы, а именно, с 1913 по 1915 гг. включительно. Это уже следующая ступень эстетических предпочтений молодой М. Цветаевой. Домашний фон исчезает из её стихотворений. Она предлагает своим воображаемым последователям «закреплять каждое мгновение, каждый вздох, каждый жест». К двадцати годам М. Цветаева как будто «просыпается» и обнаруживает внешний мир таким, каков он есть на самом деле. Когда она была девочкой, мир казался ей враждебным. Теперь она обнаружила его прелесть. Если что и очень нравится ей в этом вдруг обретённом внешнем мире, так это мир красивых вещей, и красивых породистых людей. Молодую М. Цветаеву охватывает страстная жажда жизни. Это не удивительно после спартанского воспитания матери, о котором неоднократно упоминала М. Цветаева. Это не удивительно и после отшельнической жизни в юности, когда Марину не интересовал никто, кроме Наполеона, и всего, что было с ним связано. 7 февраля 1914 г. Она записывает в дневнике, имея в виду себя и сестру Асю: «…нас охватила какая-то тоска по роскоши и свободе». М. Цветаева обнаруживает в себе мощь поэтического таланта, внутреннюю силу и страстную неукротимую натуру. Этому способствовало знакомство с М. Волошиным, который стал чем-то вроде наставника для молодой М. Цветаевой. Волошин осторожно направляет её внимание на различные стороны жизни, руководит её чтением, которое прежде было бессистемным. Ощутив живой трепет жизни, встретив в кругу М. Волошина прекрасных, талантливых людей, М. Цветаева сама расцветает внешней красотой. Этот период самопознания и самоутверждения во внешнем мире, который пока что великодушен и добр к ней. М. Цветаева стремится насладиться этим миром сполна. Смею не согласиться с мнением многоуважаемого М. Гаспарова, утверждающего, что в 1913—1915 гг. продолжается «установка на дневник и на поэтизацию быта». От внимания исследователей ускользает, что литературная программа молодой М. Цветаевой удивительно похожа на манифестации некоторых модернистов, например, Д. Джойса, стремившегося запечатлеть каждое мгновение жизни. Подобно М. Прусту М. Цветаева переносит в поэзию приёмы импрессионистской живописи. Это призыв нового Фауста остановить мгновение в доступных каждому формах, ибо каждое мгновение жизни – прекрасно. Упоение жизнью, открывшейся М. Цветаевой, как я уже сказала, обретает формы упоения внешними формами, красивыми вещами, которыми М. Цветаева теперь стремится окружить себя, и красивыми талантливыми людьми. Позже М. Цветаева скажет о себе – молодой: ««Что я люблю в людях? – Их наружность. Остальное я – большей частью – подгоняла» [263, 81]. М. Цветаева влюбляется в очень красивого юношу, пленённая его прелестью и тем, что его мать принадлежала к аристократической фамилии Дурново. Она гордится своей бабушкой польского аристократического происхождения. И мужу-красавцу и бабушке она посвятит стихи. М. Цветаева насыщает лексику стихотворений 1913—1915 гг. эпитетами: огромный – глаза, высокородный – стих. Голубой, ветхий, древний, старинный, старый – кровь, мандолина, ступени, вина, троны. Длинный, узкий – рука, пальцы, лицо, глаза, каблук, движение, жест. Волнистый, золотой – волосы, кудри, ордена, пыль. Нежный – голос, лик, воздух, имя, боа. Великолепный – голова, миг, брови, глаза. Хрупкий – фигура. Прелестный – век, день. Тяжёлый – розы, плющ, грива, каска, земной шар, стихи. Тёмный – рок, рот. Светлый – волосы, взгляд. Розовый – платье, облик. Холодный – рука, голос. Лёгкий – лик, прыжок. Все эти эпитеты, с точки зрения молодой М. Цветаевой, характерны для всего утончённого, аристократичного, изящного. В этот период жизни М. Цветаева любит всё аристократически-породистое, древнее, даже ветхое. Чем древнее вещь или здание, тем больше ценности они имеют в её глазах. Как и в детских стихах, в юношеских стихотворениях проглядывает любовь к титулам и титулованным особам, и воинским званиям: королям, царевичам, царицам, графам, генералам, лейтенантам, офицерам. М. Цветаева любуется вещным миром. Она любовно говорит о дорогих тканях, в которые одеты её герои. Это бархат, шёлк, фай, кружева, плюш. М. Цветаева любит упоминать, какие украшения носит сама или её героини: кольца, перстни, цепочки, серьги, броши. М. Цветаева любит указывать, из чего сделаны украшения. Она сравнивает вещи друг с другом. Она любит сравнивать людей с драгоценными камнями и металлами: хризолитами, аквамаринами, хризопразами, бриллиантами, бирюзой, опалами, хрусталём, золотом, серебром, платиной, сталью. Кстати, себя М. Цветаева всегда сравнивает со сталью. Её герои и героини нередко держат в руках цветы: фиалки, розы, розаны, или музыкальные инструменты: мандолина, виолончель, скрипка. Из музыкальных инструментов очень часто упоминаются церковные колокола и бубенцы. В этот период времени М. Цветаева любит наряжаться. Нередко в письмах к друзьям и знакомым, а также в дневниках есть описания её новых платьев, которыми она очень гордится. Юная М. Цветаева не забывает указать, из какой ткани сшиты платья и, каков их фасон. Особенно она любит платья, сшитые в старинном духе с обтягивающим лифом и пышной длинной юбкой. Выйдя замуж и обзаведясь своим домом, молодая М. Цветаева любовно описывает М. Волошину, как обставит свою комнату и комнату мужа. Эта внезапно вспыхнувшая жажда жизни и роскоши объясняется просто. М. Цветаева делает «открытия». Одним из первых таких «открытий» является дискомфорт теперь уже не чужой, а своей собственной смерти. М. Цветаева начинает понимать, что смерть есть удел всех людей, и что она тоже умрёт. И теперь православная идея загробной жизни не приносит ей утешение, потому что она в точности не знает, что именно будет после смерти, а жизнь на земле есть сейчас. Это «открытие» порождает в М. Цветаевой отчаяние: « — Послушайте! – Ещё меня любите / За то, что я умру!». («Уж сколько их…») Как будто другие – не умрут! Стихотворения этого периода насыщены темой собственной смерти, которой теперь она страшится, как неизвестности. Дискомфорт детской незаурядности, непохожести на других людей разовьется в дискомфорт положения поэта в обществе. Дискомфорт чужой любви обернётся дискомфортом своей собственной любви, слишком насыщенной, требовательной, и безмерной, которой будут бояться люди, которых М. Цветаева любила. К 1916 году в эстетике М. Цветаевой назрел перелом, качественно изменивший её творчество. Впечатление такое, что русло реки вдруг разлилось на множество рукавов. В сборнике «Вёрсты» появятся песенно-фольклорные, церковно-молитвенные, дерзко-разбойные, библейские мотивы. Прежняя эстетика не исчезает полностью, но качественно меняется. Теперь М. Цветаева начинает тяготеть в поэтическом творчестве к песенно-народной поэтике, образу-символу и архетипу. Это свидетельствует о переносе внимания поэта с внешнего предметного, вещного мира – на внутренний мир, с поверхности вещей – в глубину слова и его смысла. Ещё Волошин замечал у М. Цветаевой многообразие и многогранность её поэтического дара. Позже сама М. Цветаева признается, что в ней – много поэтов. Рассматривать каждый «рукав» этой многоводной реки, каким является поэтическое творчество М. Цветаевой, нет возможности в пределах данной работы. Мы ограничимся общим определением черт эстетики зрелой М. Цветаевой и исследованием общих эстетических законов, которые она выработала для себя.