Читать книгу В огне революции: Мария Спиридоновна, Лариса Рейснер - Елена Майорова - Страница 5

В ожидании исполнения приговора Мария провела шестнадцать дней. Позже она писала, что такие моменты навсегда меняют человека. „Ни для кого в течение ряда последующих месяцев этот приговор не обходился незаметно. Для готовых на него и слишком знающих, за что умирают, зачастую состояние под смертной казнью полно нездешнего обаяния, о нём они всегда вспоминают как о самой яркой и счастливой полосе жизни, полосе, когда времени не было, когда испытывалось глубокое одиночество и в то же время небывалое, немыслимое до того любовное единение с каждым человеком и со всем миром вне каких либо преград. И, конечно, это уже самой необыкновенностью своей, пребывание между жизнью и могилой, не может считаться нормальным, и возврат к жизни зачастую встряхивал всю нервную систему“.

В газете „Молва“ появилось письмо матери Марии Спиридоновой под заголовком „Обращение к русским матерям“.

К вам, русские матери, обращаюсь! Вас прошу понять мою скорбь, мою тоску!

Вся Россия слышала о моей несчастной дочери. Вникните в мою душу, поймите, как невыносимо знать об истязаниях своего измученного, поруганного ребенка и не помочь ему; видеть, как угасает близкая, дорогая жизнь и не облегчить ее страданий, а знать, что все ее муки только преддверие к казни.

Вы все, матери, у которых умирали дети, имели хоть утешение ходить за ними, ласками успокоить их предсмертную тоску…а я? А моя девочка?..

Она умрет одна, с страшным воспоминанием пережитого, в тюрьме, среди чужих, без родной ласки, без матери.

Пусть она виновата, но, отдавая свою молодую жизнь, должна ли она была еще пройти тот крестный путь, через который прошла она?

Вы, матери подрастающих и взрослых дочерей, вспомните, какое поругание, какие нравственные пытки она пережила между этими двумя злодеями, и скажите, должна ли она умереть, не искупила ли она еще свой грех.

Мать Маруси

Александра Спиридонова.

„Молва“. 1906. 21 марта

Самые знаменитые в России террористы Григорий Гершуни и Егор Сазонов писали Спиридоновой из Шлиссельбургской крепости в Тамбовскую тюрьму: „Вас уже сравнивали с истерзанной Россией. И Вы, товарищ, несомненно, – ее символ“.

Некий 16-летний киевлянин заочно влюбился в мученицу. Он мечтал упасть к ее ногам и молился на ее портрет. Не веря, что изувеченная девушка сможет пережить суровое тюремное заключение, он решил умереть вместе с ней и наложил на себя руки – повесился.

Поэт Максимилиан Волошин посвятил героине стихи:

Тамбовские крестьяне молились за нее в специально поставленной часовне во имя Марии Египетской. Революционерка София Дубнова-Эрлих, дочь историка еврейства Семена Дубнова, в своих мемуарах вспоминала, как неожиданно для себя увидела на собрании бундовцев[4] в доме у старика Соломона рядом с мезузой и менорой фотографию Спиридоновой. Ее портрет имелся у всех студентов и курсисток в съемных в складчину комнатах в доходных домах. Кроме того, все статьи о ней перепубликовывались социалистической и либеральной печатью на Западе.

Сама Мария больше всего боялась, что не сможет достойно встретить смерть. По свидетельствам очевидцев, в те роковые дни ожидания она часами просиживала за тюремным столом. Соорудив из шпилек что-то наподобие виселицы, она подвешивала на волосе человеческую фигурку, слепленную из хлебного мякиша, и долго ее раскачивала, как зачарованная следя за „повешенным“.

В народе все более нарастало сочувствие жестоко изувеченной девушке. За состоянием ее здоровья следила вся страна. Рассказы о ней передавались из уст в уста, Мария становилась героиней нового революционного эпоса. Показательна такая народная песня на заунывный мотив:

Царское правительство не решилось казнить юную террористку. Министр внутренних дел Дурново отправил секретную телеграмму-молнию о пересмотре дела. Он полагал и надеялся, что Спиридонова и так умрет от полученных увечий. Смертный приговор был заменён бессрочной каторгой.

Произошло то же самое, что случилось с легендарной Натальей Климовой, бывшей возлюбленной Соколова-"Медведя“. Климова, на редкость красивая девушка, была потомственной дворянкой и дочерью видного земского деятеля, члена Государственного совета и октябриста по партийной принадлежности. Вступив на революционный путь 20-летней курсисткой в 1905 года, она стала одной из наиболее ярких женских фигур максимализма. За участие в организации взрыва дачи П.А. Столыпина на Аптекарском острове, когда сам Столыпин не пострадал, но погибло около ста ни в чем не повинных людей, она была присужда к смертной казни. Ей, как и Марусе, виселица была заменена ссылкой в каторжные работы. Наталья Климова стала прототипом Натальи Калымовой – главного действующего лица в романе Михаила Осоргина „Сивцев Вражек“. О Наталье Климовой написал пронзительный рассказ „Золотая медаль“ Варлам Тихонович Шаламов, а в наше время —

Григорий Каи в биографическом исследовании „Наталья Климова. Жизнь и борьба“.

В петербургском Доме предварительного заключения, еще не зная об изменении приговора, Наталья написала очень сильное и откровенное „Письмо перед казнью“. В нем она описала те чувства, которые испытывает приговоренный. Текст письма осенью 1908 года был напечатан в журнале „Образование“ и впоследствии стал широко известен за пределами России.

„Тот смутный страх, порою даже ужас, который я испытывала перед смертью, когда она была за сто верст, теперь, когда она за 5 шагов, совершенно исчез… Появилось любопытство к ней и подчас чувство удовлетворения от сознания, что вот скоро… скоро… и я узнаю величайшую тайну. И даже нет сожаления жизни, а между тем, я страшно люблю ее, и только теперь я познала такие ее красоты, о которых и не снилось раньше – точно смерть есть одна из фаз жизни, точно сознание не прерывается, и идет все дальше…

Новые, странные, и удивительно хорошие ощущения, мысли и настроения переживаю я здесь в этой большой пустой и полутемной камере. Доминирующее ощущение – это всепоглощающее чувство какой-то внутренней особенной свободы. Эх… это страшно трудно объяснить. И чувство это так сильно, так постоянно и так радостно, что, внимая ему, ликует каждый атом моего тела, и я испытываю огромное счастье жизни… Что это? Откуда? Я не знаю… сознание ли это, молодое, не боящееся страдания воли, свободно и смело подчиняющееся лишь велениям моего „я“?… Не радость ли это раба, у которого, наконец, расковали цепи, и он может громко на весь мир крикнуть то, что он считает истиной?… Или то гордость человека, взглянувшего в лицо самой смерти и спокойно и просто сказавшего ей: „Я не боюсь тебя“? Не знаю, должно быть – последнее. Да, наверное, так“.

Наверное, то же самое чувствовала и Маруся.

Как ни странно, известие о том, что ей будет сохранена жизнь, ее не порадовало. Еще 20 марта 1906 года она писала своим соратникам по партии, призывающим ее надеяться на помилование. „Моя смерть представляется мне настолько общественно ценною, что милость самодержавия приму как смерть, как новое издевательство“. Когда 28 марта

Марусе сообщили о смягчении приговора, она откликнулась письмом: „Я ее (казни) так ждала, что отмена приговора на меня очень плохо подействовала: мне нехорошо“. И, несколько рисуясь, добавляла: „Я из породы тех, кто смеется на кресте“.