Читать книгу Рябиновая сказка для непокорной царевны - Елена Михалёва - Страница 2

Баню для невесты до венца натопили жарко и рано. На улице расплескался непроглядный синий сумрак, оттого Вельмире чудилось, что с заручин миновало всего несколько часов.

Она едва сомкнула глаза и забылась беспокойным сном на чужом ложе в отведённой для них с сестрой комнате, как их уже пришли будить. Под обрядовые песни Вельмиру подняли с постели и повели в баню по хрустящему снегу через промёрзший внутренний двор. Царевна не противилась, но и говорить ни с кем не желала. Оставалась сонлива и безучастна.

Вокруг сновали жрицы, чернавки и девушки из её собственной свиты, но Вельмира краем глаза следила лишь за Забавой. Сестрица держалась неподалёку, будто страшилась бросить её одну в столь важный день.

В бане было душно и так влажно, что волосы немедля прилипли ко лбу, а на коже выступил пот. Душистые, кучерявые клубы пара терпко пахли травами и мёдом.

Невесту раздели и провели под белы рученьки, чтобы усадить на застеленную чистым полотном скамью, где уже дожидались новый берёзовый веник и душистое мыло – подарки жениха, на которые Вельмира едва взглянула.

Одна из жриц, дряхлая и сухая, но, судя по всему, самая уважаемая в Скуре старица, склонилась к её уху, чтобы нашептать благословение. Она сулила Вельмире долгую жизнь, счастье в супружестве, верность мужа и обязательную плодовитость, покуда остальные девицы распевали обрядовые песни, суетясь вокруг. В них подруги прощались с царевной, которая сегодня умирала для девичьих радостей и становилась солидной мужней женой с иными обязанностями – в другую жизнь переходила. Будет ей не до прежнего беззаботного веселья.

Кто-то плакал. Кто-то радостно смеялся. Но Вельмира лишь вскользь подумала о том, что не чувствовала ничего, даже малейшего трепета. Не было того волнительного предвкушения перед пышной царской свадьбой, которая ей столько грезилась.

В бане стоял стойкий запах сырости, горьких замоченных трав и мыла. Только и всего. Какое уж тут торжественное волнение?

Царевну парили, омывали, намыливали, омывали и снова парили без счёту, сколько раз. Бережно промыли и расчесали длинные волосы – всё с заговорённой водой и особым гребнем. Вельмира послушно сносила всё, высматривая знакомые лица вокруг, которые то выплывали из клубов пара, то растворялись в нём.

Она разомлела и смирилась со своей участью, как ей чудилось. Но когда затянули очередную песнь о любви до гроба, на глаза навернулись слёзы, и царевна поджала дрожащие губы. Наверное, виной тому стал чужой плач – на свадьбах всегда кто-то плачет так, будто невесту взаправду хоронят, а не отдают в чужой дом. Неведомо зачем так убиваться. Оттого Вельмире сделалось горько. Жениха своего она не знала, потому ни проблеска счастья не испытывала. А ведь так грезила о прекрасном богатыре, так мечтала выйти замуж по большой любви, как в сказках.

Старшая дочка царя Афрона сквозь сливочный пар отыскала глазами сестру. Та сидела на лавке с другими девушками и пела, розовая лицом и счастливо сверкающая очами, будто это её выдавали замуж. От досады сердце Вельмиры ёкнуло. Ещё бы Забаве не радоваться! Их с Эгилем черёд будущей весной. Отцы и о них уже заручились. Только у них любовь, а у Вельмиры… одна горечь.

На её влажное тело натянули широкую новую рубаху, которая тотчас прилипла к коже. Рубаха та была мужской и такой огромной, что царевна не сразу вспомнила про северный обычай и только нахмурилась, а старая жрица, заметив недовольное выражение лица, нашептала ей ласково:

– Эту рубаху, твоим девичьим потом напитанную, на следующий день должно исподним надеть мужу, чтоб любовь ваша с Ингваром сделалась крепче.

Любовь. Какая такая любовь?

Да и чужую потную тряпицу на себя вздевать – невелика радость.

Вельмира только скрипнула зубами, да голову склонила, но ничего не сказала. Не хватало ещё перед чужими людьми оскандалиться.

Пропели песню. Рубаху сняли и унесли, а её саму облачили во всё чистое, завернули в меха и бегом повели через двор завтракать в жарко натопленный чертог, где в украшенной лентами и гроздями рябины комнате уже накрыли стол с пирогами и пивом для всей её свиты.

На улице морозец защипал щёки. Вельмира вскинула голову, закутанную в пуховые платки и шали и приметила розовое солнце, позолотившее своим светом снег во дворе. Полюбоваться ей не дали, чтоб не застудилась. Повлекли в терем. А там уж с новыми песнями – к столу.

Кусок едва лез в горло. На заговорённые коврижки не хотелось глядеть, а пиво будто отдавало кислым. Она едва пригубила всё, что ей дали, лишь бы удержать внутри незамысловатую еду, да не обидеть жриц, что были к ней добры.

После трапезы Вельмиру начали готовить к венчанию. Жениху полагалось забрать невесту из отчего дома, но покуда они уже прибыли под его крышу, решено было ограничиться тем, что царевич с отцом и братом торжественно явятся в гостевые комнаты.

Наряжали царевну жрицы и замужние тётушки Ингвара. Одна из них казалась совсем молодой, но глядела на Вельмиру столь пристально, будто насквозь все её сомнения видела. Словно читала в ней болезненное разочарование, но ничего никому не говорила. Из разговоров Вельмира поняла, что та женщина была женой одного из племянников царя – воеводы с птичьим именем, которого царевна не запомнила. Она бережно заплела невесте красивую косу на благодский манер и надела ей на шею бусы из ягод рябины, а потом вкрадчиво прошептала на ухо:

– Защити, рябина-матушка, как мать родная защитит. Преумножи род, как рябина свои ягодки множит. И в мороз красна. И в жару сильна. И в нужде изобильна. Защити, не подведи.

Вельмира вскинула голову и оглянулась, но женщина уже отошла, уступая место следующей, которая подошла со своими пожеланиями и молитвой. Но царевна будто не слышала, настолько смутили её слова жениховой тётушки. То были не простые пожелания или обрядовая песня, а настоящий заговор, пусть и от чистого сердца сказанный. Колдовство, которое в Каерском царстве всячески порицалось. Всё, что не было от богов и жрецов – осуждалось северянами. Но вряд ли ту женщину это сильно волновало.

Уже на пороге она оглянулась через плечо, чтобы вскользь улыбнуться невесте, и выйти прочь из комнаты.

Этот жест лишил Вельмиру хрупкого покоя. Лёгкое непослушание, которое заставило сомнения в душе заполыхать втройне.

Она едва дотерпела, пока её нарядили в красивое благодское одеяние с киноварной нижней юбкой, лазурным верхним платьем и белой пеной кружевных рукавов и вышивок. Лёгкое, не по погоде летнее, но именно такое, в каком все благодские царевны выходили замуж.

Стук в двери заставил пение стихнуть, и женщины расступились, кланяясь царю Афрону.

Батюшка явился один. В руках он нёс усыпанный бриллиантами венец и алую, как кровь, накидку на меху.

– Оставьте нас. Я отцовское напутствие дать намереваюсь, – сухим, скрипучим голосом повелел он, и все участницы предсвадебного действа, включая почтенных жриц, послушно потекли прочь.

Вышла и Забава, мазнув по сестре растерянным взглядом. Наверняка тоже хотела что-то ей сказать напоследок, да возможности не представилось. А Вельмира и слушать её не желала.

Афрон бросил красную накидку на раскрытый сундук с прочими вещами и подошёл к старшей дочери с венцом в руках. Нарядно одетый, в начищенных до блеска яловых сапогах и со сдержанной улыбкой на устах, он показался Вельмире невероятно счастливым в эту минуту.

– Ну, готова? – голос, вопреки облику, прозвучал недовольно.

– А ты оставил мне выбор, батюшка? – царевна вскинула изящные брови. – Женихово семейство уже вено за меня выплатило? А приданое моё они внимательно пересчитали?

– Не твоего ума дело, – Афрон скривился. – Будь покорна и благодарна, что тебя вообще взяли, с твоим-то характером.

– Вся в тебя, батюшка.

– Вся в меня. Увы.

Он потянулся к дочери и надел на её чело венец, а следующим раздражённым жестом снял с шеи рябиновые бусы, которые никак не вязались с царским нарядом, и уронил багряную нитку под стол.

Тут Вельмира и вцепилась в отцовскую руку, повиснув мёртвой хваткой.

– Ты чего это, дурёха? В бане перегрелась? – Царь Афрон тряхнул локтем.

– Батюшка, смилуйся, – горячо зашептала ему в лицо Вельмира, безумно сверкая очами. – Не отдавай меня, умоляю!

Афрон оттолкнул дочь. Его бледные щёки тотчас пошли красными пятнами.

– А ну, прекрати, пока за дверьми не услышали, – сердито процедил он и пошёл на неё, заставляя пятиться. – Слушай меня внимательно, Вельмира. Ты прикусишь дерзкий язык и будешь молчать. Станешь покорной женой царевичу, любящей невесткой Кресимиру и мудрой царицей-матушкой северянам, как твой срок придёт. А вздумаешь меня опозорить и не покоришься, отдам тебя хану Джахсаару взамен сестры твоей примирения ради. Но учти: коли не покоришься, ты мертва для меня тогда.

Вельмира прижала ладони к губам, чтоб не разрыдаться. Гордость не позволяла ни слезинки уронить перед деспотичным отцом. Она знала – рыдания его не проймут, а разозлят только, поэтому лишь прошептала:

– Батюшка, за что же это всё мне?

Афрон отошёл к столу, чтобы плеснуть себе пива в пустой кубок и залпом осушить его. Движения его были остры и сердиты.

– А за всё, – ворчал он. – За мать твою, которая вместо того, чтоб, как нормальная царица при муже находиться в столице, предпочла жить у беспокойного моря в Русе. За то, что она вас всех испортила своими ядовитыми речами. За то, что я вам позволял от неё не вылезать, оттого и отпустил по глупости сестру твою к ней прошлой весной. Потому она к урдинским дикарям в руки и попала.

Нрав у царя Афрона был непростой. Невыносимый порою. Оттого матушка не всегда с ним мирилась, а с годами всё больше времени проводила на северном побережье в городе Руса, где стоял её терем. Там было тихо, благолепно и славно. Вельмира матушку любила и гостила у неё с удовольствием, но Забава – та вообще души в маменькином жилище не чаяла. Оттого и ездила к ней без конца. И попала в беду во время последней своей поездки в минувшем году.

– Не моя вина, что так вышло, – всхлипнула Вельмира. – И что на отряд кочевники напали. И что мужчин всех убили, а женщин угнали.

Афрон стукнул кубком о стол так, что вся посуда со звоном подскочила, а царевна вздрогнула и умолкла.

– Цыц! – отец свирепо сверкнул глазами.

Видать, вспомнил, как перепугался, когда ему доложили о случившемся.

Младшую кроткую Забавушку он любил пуще всех детей. Баловал и холил. Ни в чём ей не отказывал. Оттого чуть умом не повредился, как узнал, что драгоценная дочь попала в плен к урдинцам. Кто же мог вообразить, что кочевники обнаглеют и совершат налёт, да заберутся столь далеко от границ?

– Счастье, что Эгилева дружина в разведку пошла и на тот отряд наткнулась, когда кочевники в степь воротились, – понизив голосом, зашипел он. – Счастье, что никто твою сестру обидеть не успел, а вздумали Джахсаару царевну подарить. И счастье, что Забава оказалась мудрее тебя, дура ты избалованная!

Вельмира зажмурилась, как от удара. Гнев и отчаяние клокотали в душе, пока отец молвил без всякой жалости.

Царевич Эгиль, как в сказке, спас кроткую козочку Забаву и увёз в Скуру, где они провели с месяц друг подле друга, пока отцы обменивались новостями, а царевна приходила в себя. Да так удачно пришла, что они с Эгилем влюбились без памяти. Пожениться захотели. Эгиль её руки просил. Умолял прям-таки. Царь Кресимир дал добро. Да вот беда: вперёд старшего брата и наследника жениться Эгилю нельзя. Но и тут хитрая и сладкоречивая Забавушка нашлась, что ответить. Это она, негодяйка, предложила сосватать Ингвара и Вельмиру. Якобы всё ради крепкого союза Каерского царства и Большой Благоды против кочевников Баш Урды. И отцы согласились. А саму Вельмиру спросить никто и не подумал.

– Забава, – начала было невеста, но Афрон перебил её.

– Забава хотела, как лучше, чтобы сестру царицей сделать, а та, неблагодарная, и без того всех женихов отвадила своим мерзким норовом, – изрёк он с нажимом.

– Вся в папеньку, – огрызнулась Вельмира.

– Поговори у меня, – фыркнул отец, гневно зыркнув в её сторону, а затем холодно добавил: – Или под венец с Ингваром, или к хану в гарем, чтоб новой войны с кочевниками по весне не было. Выбирай.

Никто ей выбора не оставил. Тут и говорить нечего.

Поэтому багряную свадебную накидку она надела сама, не дожидаясь отцовской милости. Говорить с ним Вельмире более не хотелось, равно как и просить о чём-то. В эту минуту она отчётливо поняла матушку, не желающую жить подле Афрона настолько сильно, что в своей изобретательности царица придумывала сотни благовидных предлогов, чтобы подольше оставаться в Русе, в тихом и светлом тереме на другом конце Большой Благоды.

Под ногой смялось что-то мягкое, раздавленное неосторожным шагом. Это рябиновые бусы лопнули под сапогом яркими яхонтовыми брызгами.

Вельмира не обратила внимания. Она вытерла подошву о ковёр в тот момент, когда в дверь снова постучали.

Братец Деян явился расцеловать сестру, а заодно сообщить, что жених уже идёт за невестой. К свадьбе всё готово.

Царь Афрон пересилил себя и подошёл. Он подвинул сына плечом и запечатлел быстрый поцелуй на лбу старшей дочери.

– Вот тебе моё благословение, Вельмира, – речь родителя звучала по-прежнему сурово, но без прежнего раздражения, что вполне полагалось принять за Афронову ласку. – Научись мудрости и терпению, а тогда и счастлива будешь, потому как ты более не под моей крышей. В новом доме твои капризы сносить никто не станет. Особенно муж твой не обязан терпеть жену, которая его жизнь отравляет. Помни о долге, как царевна Благоды пред своим народом, который ты защищаешь этим браком. И о долге, как будущая царица Скуры, пред родом мужа, коему даёшь кровь свою и детей. Моих внуков, что сядут на трон Кресимиров однажды.

– Обнадёживают твои слова, батюшка, – сердито прошептала царевна, но под его гневным взглядом поджала губы и более ничего не сказала.

Да и не успела бы, потому как в дверь робко постучали в очередной раз. Вошла Забава. Милая, кроткая и всеми любимая Забавушка, очаровавшая Эгиля, его венценосного отца и всех, кого встречала на пути, своим ласковым нравом, добрым сердцем и острым умом. Именно такие девицы в сказах всегда получали лучшего жениха, влиятельных покровителей и богатое приданое… и более всего раздражали Вельмиру.

– Папенька, все уж собрались, – медовым голоском сообщила Забава. – Звать?

– Зови, – повелел Афрон, становясь подле старшей дочери.

Младшая царевна распахнула двери, приглашая войти сначала отцовых людей. Те прошествовали в комнату, набившись порядком. Отцовские бояре, кмети, жрицы, слуги, воеводы и сам царь Афрон с детьми – все заняли половину помещения строго по чину. Тогда пригласили войти жениха.

Но первым на правах дружки объявился Эгиль. Царевич, разодетый в калиновый кафтан, расшитый золотом и украшенный меховым воротником, поприветствовал невесту и её родителя низким поклоном и снял шапку со всем почтением.

– Всё ли готово к свадьбе? – вопрошал он с улыбкой, а сам скосил глаза на зардевшуюся Забаву.

– Готово, – ответил царь Афрон.

– А невеста готова? – не унимался Эгиль.

– Готова.

– А место, где молодые почивать будут, готово? – Вельмире почудилось, что несносный царевич подмигнул ей.

– Готово, – тон отца оставался бесстрастным, словно он сам хотел поскорее завершить эту часть свадьбы.

– Тогда и жених наш готов, – возвестил Эгиль, отступая в сторону.

Где-то в коридорах торжественно прогудел рог, будто на битву созывал.

Грянули тяжёлые шаги, от которых терем сотрясся, как от грома. Зазвенел металл в одеяниях северян. И в конце коридора показался старший царевич в сопровождении отца, сватов и празднично разодетой дружины. Все высокие, статные и блистающие, они прогрохотали уверенной поступью прямо в комнату невесты.

В помещении стало совсем уж тесно от обилия народу. Шорох тканей и мехов, металлический звон и перешёптывания наполнили чертог взволнованным, тревожным шуршанием, от которого по спине побежали мурашки.

Царевич Ингвар выступил вперёд. Поклонился царю Афрону и своей невесте и будто впервые обратил на неё взор.

Час, проведённый в бане, давно миновал, но Вельмире почудилось, что её кожа по-прежнему пылала. Высокий и широкоплечий Ингвар в сверкающих северных доспехах и кумачовом плаще с густым мехом на плечах выглядел суровым витязем. Лицо, напряжённое и серьёзное, показалось Вельмире ужасно хмурым, но голубые глаза глядели без неприязни, а будто бы даже, напротив, теплее, чем накануне.

– Здрав будь, царь Афрон, – этим густым, властным голосом можно было отправлять войска в бой.

– И тебе не хворать, царевич, – сдержанно ответил батюшка, а сам взял Вельмиру за руку.

Ладонь отца была сухой и тёплой, не в пример похолодевшим пальцам дочери.

– Отдаёшь за меня царевну Вельмиру, как условились? – вопрошал Ингвар, а сам шагнул ближе и протянул раскрытую пятерню.

Сердце несчастной невесты забилось в груди напуганной пташкой, когда она в немом отчаянии царапнула отцовскую ладонь ногтями, но не посмела проронить ни звука.

В повисшей тишине царь Афрон ответил одно слово:

– Отдаю.

И без колебаний вложил руку дочери в ладонь наследника Каерского царства.