Читать книгу Почти ко(с)мические истории - Елена Нам - Страница 8

1

Одному Богу известно, какая «нелегкая» занесла меня в уголовно-исполнительную систему, службе на благо которой я отдала тринадцать лет своей жизни. Парадоксальным образом именно в эти годы в мою жизнь вошли понятия «чести» и «достоинства». Вошли потому, что за них пришлось отчаянно бороться, потому что система берет под свое ласковое крыло и старательно оберегает тех, кто не знаком с этими категориями, и безжалостно, подобно Молоху, карает тех, кто несет их в себе как неотъемлемую часть личности, дающую право на самоуважение.

Банка тушенки, срок годности которой закончился пять лет назад, сломанная линейка, не пишущая ручка, комплект старого дырявого белья, давно отсыревший коробок спичек, вышедшая из употребления щетка – вот не полный перечень вещей, составляющих содержимое «тревожного» чемоданчика, который обязательно должен быть у каждого военнослужащего. Обычно чемоданчик наполняется всем тем, что уже никак не может пригодиться в хозяйстве, но зато вполне сойдет на случай возможной войны. Впрочем, не буду говорить за всех, но мой чемоданчик собирался именно по этому принципу. Я даже умудрилась положить туда фонарик, который почему-то в один прекрасный день перестал включаться, а выбросить было как-то жалко.

Для несведущих разъясняю: «тревожный» чемоданчик – это сумка, рюкзак или другое вместилище, где находится набор вещей первой необходимости, которые могут потребоваться для выживания в экстремальных условиях. Допустим, на нас напал враг. Все военнослужащие, то есть люди в погонах, тут же поднимаются по тревоге и могут быть отправлены в самые разные локации, для выполнения тех или иных задач. С собой у них обязательно должен быть этот вложенный во что-нибудь заветный набор. Периодически проводятся репетиции чрезвычайных ситуаций. Как правило, рано утром объявляется экстренный сбор. И прибыть по тревоге без «тревожного» чемоданчика – это то, чего просто не может быть.

Сейчас, спустя двадцать лет, я задаю себе вопрос, который совсем не волновал меня ранее и казался очень незначительным. В чем же была причина моего столь беспечного отношения к таким серьезным вещам, как война или, может быть, наводнение, землетрясение, цунами, атомная бомбардировка…? Здесь моя фантазия дает сбой, поскольку я уже больше не могу представить себе чего-то еще, столь страшного, что может обрушиться на нас однажды и что спрятано за столь скупой аббревиатурой ЧС.

И мне кажется, что я нашла ответ на этот вопрос. Все дело в том, что эта далекая, почти нереальная и оттого бутафорская война, знаком которой и был мой бутафорский «тревожный» чемоданчик, выглядела чем-то очень безобидным по сравнению с той войной, которая разворачивала свои боевые действия в душах людей и изо дня в день сметала на своем пути любую оборону.

2

За время службы я поняла очень многое. Но для себя главный вывод я бы сформулировала так: «Чтобы работать в системе исполнения наказания, нельзя иметь невротический склад личности». Что я под этим понимаю? На мой взгляд, невротик – это тревожный, мнительный человек, который видит проблемы там, где их может и не быть, или преувеличивает их значимость, склонный обвинять себя во всех неудачах и промахах, даже если объективно он вообще ни в чем не виноват. Невротику кажется, что его не понимают, его не ценят и унижают. Если нет поддержки извне, у него падает самооценка, развиваются депрессивные реакции на происходящее.

А теперь представьте, что вы – невротик, и вдруг попадаете в ситуацию, где у вас появляются реальные, а не мнимые проблемы. Вас реально не ценят, даже пальцем не пошевелят, чтобы постараться вникнуть в суть ваших проблем, и наоборот, при любом удобном случае вас стремятся унизить, так просто, для профилактики, чтобы вы знали свое место. Вас с легкостью могут обвинить в том, в чем вы на самом деле не виноваты, повесить на вас ответственность за чьи-то «грехи». И вам действительно не на кого положиться, потому что рядом с вами находятся люди, которые больше всего боятся за свою «шкуру», беспокоятся о своем благополучии и даже рады, что «всех собак» вешают на вас, а значит, возможно, что их на какое-то время оставят в покое.

Поначалу в моей голове обитал миф, что люди в погонах – это бесчувственные «солдафоны», не способные к переживанию глубоких чувств. «Как они могут быть любящими мужьями или женами? Кроме этого, они ведь тоже чьи-то дети и чьи-то родители», – думалось мне. Послужив какое-то время, я поняла, что по степени своей чувствительности они такие же, как и большинство среднестатистических жителей планеты Земля. Многие же из них – это по-своему тонко чувствующие люди. Вот только их чувствительность настроена на иные волны и вибрации. С помощью какого-то особого чутья они безошибочно вычисляют «слабых», «невротичных» индивидов, на которых можно «давить» и получать от этого удовольствие – удовольствие от ощущения своей «силы», от властвования над кем-то, подавления и унижения кого-то.

Мне довелось наблюдать, как у меня на глазах люди просто «сгорали»: начинали страдать тревожными расстройствами и паническими атаками, попадали в соответствующие клиники, садились на транквилизаторы и антидепрессанты и в лучшем случае – вовремя уходили. И никому не приходило в голову обвинять в проблемах этих людей кого-то из сослуживцев или из вышестоящего руководства. Все просто говорили, что службу в погонах выдерживают не все. И они были правы!

До того дня, как мне довелось самой надеть погоны и произнести присягу сотрудника уголовно-исполнительной системы, я находила в себе множество черт, которые сейчас причисляю к разряду невротических: обидчивость, ранимость, чувство одиночества, меланхоличность, застенчивость и т. д. и т. п. Я тревожилась по поводу того, как я выгляжу, что обо мне думают окружающие меня люди, испытывала беспокойство, когда мне надо было идти в больницу или в какую-то бюрократическую структуру, ведь мне могли там нахамить и, что самое страшное, там надо было занять очередь, а значит спросить: «Кто последний?». Эту фразу я обычно произносила так тихо, что на меня просто никто не обращал внимания, и мне ничего не оставалось, как робко стоять в сторонке в тайной надежде, что меня все-таки заметили.