Читать книгу Маленький цветок розы. Избранная французская лирика - Елена Оскаровна Айзенштейн, Готье - Страница 2

Поэт, в сердцах ты будишь эхо звучное,

Волнуешь толпу своими страстями,

Пишешь на меди надписи штучные,

Заставляешь сиять свое имя для тех, кого видишь друзьями.

Бежать в четырех шагах от зари,

Иметь народ тридцати стран земли,

Видеть землю в устремлениях безликих,

Быть Наполеоном – еще более великим!

Что знаю я? быть Шекспиром, быть Данте, быть Богом,

Когда б мы были во всем этом, всем этим, – добра немного.

Мир переполнен вами, пуста души берлога.

Но кто, однако, заполнит сердца твоего пропасть?

О победитель, что нам туда, поэт, бросить?

– Любовное слово, сорвавшееся с женских уст!

В ванной, на мозаике близ краба

Я люблю увидеть сабо,

У ног моих босых

Серебряной и желтой кожи сабо,

Мне нравится, что мрак,

Когда покину мою ванную огромного масштаба,

Кусает кость слоновую

Волос моих коричневых оправу,

И течет вода розовая

На грудь мою, и слабо,

Как заря и роза,

Смешивает запахи и жемчугов сагу.

Я люблю тонкий аромат не зря.

Цветок Гурии беря,

На китайской тарелке

Шербет серого янтаря,

Опиум, жидкое небо,

Нежный и коварный яд.

Кто заполнит пустую душу

Счастьем звезды втихаря,

И для воды, которая повторяет

Нежной музыки звукоряд,

Спасаясь от шлюпок турецких,

Созвездий ряд.

Я люблю фесок алые балдахины,

Шелестящие цехины,

Где золото сияет,

Или месяца переливы,

Цветущее дерево, где сидит

Птица, очарованная розой или сливой.

Фонтан, где вода говорит торопливо, —

Все мне нравится счастливо.

Но и на земле, и на небе

Из всех сокровищ предпочитаю ревниво

Моего юного и прямого сердца

Любящего заливы!

По воде глубокой и голубой

Путешествуем мы с тобой,

Опьяненные миром,

Серебряный след зефиром.

Неразгаданные острова,

От Индии неба закопчёнyого

Почти до полюса студёного.

Маленькие звёзды

Поднимают свой золотой палец,

Узнать, в какую сторону

Должны направить парус;

Как птицы белые, покинув гнёзда,

Крыльями помахав небосводу,

Мы трогаем воду.

Мы чаем о земле,

В которую бежим

О матери своей

О молодой любви —

Но легкая волна

Вмешается в игру,

Смежит души хандру.

Терзает пахарь наш

Земли скупой поля;

Раскроют вод хорал

Отроги корабля.

Лишь море сотворит в пустотах

И жемчуг, и коралл

Без боли, без работы.

Высоты бытия

Баюкают фрегат,

В пучинах жития —

Бессмертья виноград,

Сверху воды скользят потоком,

По голубым пустынь порогам

Идем мы с Богом!

В поцелуях воды на берегу

О ранах волны рассказ,

Чтобы утешить дикий цветок

В тростниках, зарю в дождях.

Вечера бриз скажет о них

Древнему кипарису,

Горлице на дубе проговорит

Сожалений долгие каприсы.

В спящих потоках, где все отдыхает

Вне страданий, вне ран,

Луна рассказывает о своей бледности.

Святая София, храм

Шепчет в голубом неба чертоге,

Мечтатель в вверенном ему небе

Снит сон о Боге.

Дерево иль гробница, голубь иль роза

Скалы иль волны —

Все здесь может взмолиться,

Рассказом пролиться неполным.

Я одинок, и нет в этом мире

Мне эха в эфире.

Нет ничего, кроме голоса глубокого, огромного

Геллеспонта темного.

Высоко в горах,

Близ Гвадаррамы,

Открываешь Испанию,

Как панораму.

Безграничный горизонт.

Эскуриал огромный.

Поднимается мрачный собор

Королевской скукой черной.

И видно в мягкости

Пушистого тумана,

Так далеко, что может обмануться взор,

Мадрида каменный узор.

Гора так высока

Что на гранитных склонах

Гостит только орел,

Гнездясь в скалы разломах.

Зима, сверкая, извлекает

Блестящих пик богатство.

Природы зимней серебро,

Словно седые старцы.

Люблю их гребней чистоту

В любой другой сезон.

Гипюра хладного шитьем,

Связавших окоём.

Большие облака

Похожи на тюрбан,

Напяленный горой

И в дождь, и в ураган.

И сосны, чьим корням

Подобен рук захват,

Взрывают водостоки,

Выстроившись в ряд.

И бриллианты вод,

Что под травой бегут,

Вращают камней водопад,

Бормочут Имя тут.

Но, прежде всех вещей,

Люблю в душе скалы

Малюсенький цветок

Найти внутри горы.

Я знаю все оттенки розы:

Пурпурной, красной, цвета киновари и карминной

Я знаю тон румяный бабочкиных крыльев

Все краски, что являет робость розы

В Гренаде, в крае, где течет Енил,

Я на Муласене парчой, фольгой белил

Увидел снег, красневший под лучами,

Которые звезда закатная, как поцелуй, открыла пред очами.

И видел я зарю, что отражением пурпурным

К Венере вознеслась, откинув плат лазурный,

И удивлялся в рощах свежему румянца холодку

А роза, что растет в жемчужном крае,

Воспетая в коротком мадригале,

Чей аромат вкушали вы прилежно,

Полна оттенков свежих, самых нежных.

Февраль дрожит белым морозом и снегом;

Дождь бьется об углы крыш, словно о край ковчега;

И ты говоришь: «Господь, небесная рать,

Когда же смогу я лесных фиалок собрать?»

Плачет наше небо, и весна во Франции

Прохладна, как зима, сажусь рядом с камином;

Париж в грязи в лучшее время, когда Флоренция торопливо

Проверяет сокровища под эмалью газонов стыдливо.

Вижу! Чернеющие деревья с контурами их тог;

Твоя душа обманута своим нежным пылом:

Лазурны лишь фиалки глаз твоих милых,

И весну смешит твоих щёк цветок!

Для нас везение – тот критики прораб,

Который с орденом на шее, как античный раб,

Без передышки и без срока,

В банальной круговерти рока

Бездумно крутит мельницу журнала,

Живя потерянным в пустыне из металла;

Он люстры вместо солнца ценит свет,

Великий пейзажист, восторженный поэт;

Богатую листву, лазоревое небо

Прорвет луч ночи, наводнивший душу негой,

Так создается на картине красоты алмаз,

Хотим живописать его, но он пока далек от нас,

Хотя журналы есть, и красоты намек – всё то,

Чем человек в серьезной книге Бога пренебрег,

Вода и небо, воздух, и деревья, и пространство,

Лугов велюровых и звезд апрельских царства,

Все серебром сверкающие блёстки золотые,

О дети без наследства, да, увы! И, без картин пустые,

Мы позабудем нашу мать Природу,

Мы приглушим трезвона суетливого в ушах неволю,

Что на события влияет,

Тлеть в сердце мелким ссорам позволяет;

Теряя сокровенную любовь к божественным предметам,

Не слушая античности заветов,

В форме плаща, что сбросили на мир,

То девы робкой гибкая туника,

Стыдливо спрятавшая наготы кумир.

Итак, спасибо всем вам, дорогие мастера!

Любовники дубов зеленых, красных веток школяра,

Которых видит Рим под сумраком кружащих,

Кусты и профили окрестных гор творящих,

Тех, что о жизни и о солнце заявляют,

В картинах алым светом согревают,

Не выходя из дома, совершаем мы турнэ,

Проходим по Парижу тысячью пейзажей без кашне,

Переплываем мы лазури неизбежной пену,

Картины ваши продырявливают стены,

Распахнутые окна – им родня,

Откуда смотрим на великие зеленые поля,

На золотую жатву, пожелтевший лес и мезонины,

На горизонт без края и лазурь небесной нивы.

Таким мы видим одиночество аскета,

Где спит душа, и болью, и смятением одета,

Грот Червара, чей образ кистью точной

Бертран серьезный высекает мощно

И видим мы краснеющие глыбы,

На склонах – коз, и пастбищ переливы.

Склоняют главы козы, в знойном солнце тонут,

Грызут скалу, не находя бутона.

Ваш путь исполнен света столь,

Что лентой меловой сияет каменная соль,

И очень редко здесь ступает вдруг наш человеческий каблук,

Теряясь в глубине средь римских штук.

Больших деревьев хрупких тьма редеющей листвы,

В тени скупой едва чернеют их силуэтов сны,

Подъяты, как флагшток, купаются их лбы,

В безоблачной прозрачности небесной глубины,

И будто бы презрели удовольствия земли,

Желая спрятать нимфу, тайну предали они:

Фильтруют воздух дня их ветки слишком мощно,

Исследуют желанья и все мечты на прочность,

Под ветками рогов отшельники снуют,

Укрытье выбирают, одиночества приют.

Ни травы, ни цветок не сгладят ту суровость,

И диким тоном не закрыть отчетливости новость,

Уступы скал подобны тут гадюкам,

Покинувшим ползучих тел приюты,

Чьих нитей бледных ядовитые пружины,

На солнце разомлев, обнимут скал вершины.

И жаждущая птица выпьет только горсть

Сочащихся по горным сводам слёз;

Особенно пустыня та во власти чар,

Которым в нашем климате запрет, чья свежесть – дар,

Где тени непрозрачны и где в волнах трав

Телицы плавают, озона в грудь набрав,

Где вечный взор сияет в небе строгом,

И человек так далеко, как будто рядом с Богом.

О мать ты гения! Божественная бонна,

Утешная и невоспетая в бесцветности огромной,

О одиночество! Объятье молчаливых рук,

Скучая в мире, небо впитывая вдруг,

Когда смогу с тобою, как анахорет,

Над книгою склонить главу, где мысли свет?

А дальше Алиньи, с карандашом в руке,

Как Энгр, игравший профилем людским в черновике,