Читать книгу Поцелуй Катрины - Елена Рождественская - Страница 3

Вначале была мама…

Воспоминания о детстве меня посещали не очень часто. Я старалась избегать их, чтобы они не причиняли мне боль – острую, жгучую, пульсирующую. Такую, что хотелось выть и рвать на себе одежду.

Я научилась выбрасывать ненужные файлы из своей головы, словно монтировала пленку фильма. Чаще всего я их называла слайды. Слайды моих воспоминаний, они улетали в мусорную корзину и там оставались навсегда. Пока однажды не сгорали и не становились пеплом. Некоторые слайды я иногда возвращала и восстанавливала, кажущиеся ненужными и глупыми – иногда оказывались важными и трогательными.

Я почти не помнила маму, лишь редкие фотографии говорили мне о том, как я на нее похожа. Темные прямые волосы до пояса, миндалевидные глаза, стройная фигура. Один в один Мэрисоль Клементе. Только я была жива, а мама нет.

Ее съел рак, очень быстро, за полгода мексиканской красавицы не стало. Так мне рассказывал мой дед Антонио. Добрый дедуля Антонио, потративший на мое воспитание все нервы и кучу времени, пытаясь сделать из меня добрую порядочную девушку. Ну что ж он неплохо старался, но совершенно не виноват в том, какая я стала. Думаю, тут все-таки сыграли гены отца.

Строптивый, гордый, неуправляемый. Таким сделала венгра армия и жизнь без отца, моего деда. Мама долгое время пыталась его перевоспитать, подстроить под себя, облагоразумить. Я считаю, все это вселенские глупости, такие обычно дрессировке не поддаются.

Дед рассказывал, что Зоран после смерти мамы, стал сам не свой, начал сильно пить, напивался так, что не узнавал никого в округе. Разговаривал на венгерском, его никто не понимал, но казалось, что ему это доставляло удовольствие. Пил сутками напролет, чтобы не приходить в сознание, и не испытывать страдания от потери любимой жены. Драки с бывшими друзьями и знакомыми стали обычным делом. Езда пьяным за рулем – в любое время дня и ночи.

А потом случилась катастрофа, ожидаемая, и поэтому ужасная.

В тот день, Зоран пришел к дому Антонио, и попросил позвать меня. Как рассказывал дед, он никогда не видел отца таким пьяным.

– Рано еще Зоран, девочка спит. Тебе бы тоже не мешало, может, полегчает. А то, ходишь по улице, людей пугаешь.

– Мне уже ничего не поможет. Моя жизнь кончена, без Мэрисоль все в этом мире стало серым и однообразным. Говорю как чертов поэт.

– А как же твоя дочь, Селеста, подумай о ней? Она тоже потеряла мать, и ей тоже тяжело как собственно и мне. Мы все потеряли любимое дитя.

Зоран отвернулся от упрекающего взгляда старика и тяжело вздохнул.

– Позови Селесту, Антонио. Мне нужно с ней увидеться. Она моя дочь, в конце концов, и должна жить со мной.

– Я не против Зоран, только пока ты не возьмешь себя в руки, Селестину я тебе не отдам. Так и знай. Посмотри на себя в зеркало, в кого ты превратился? Такой грязный, словно спишь на земле; такой пьяный, что от тебя на милю несет алкоголем; кровь и синяки покрывают твое лицо, будто ты не вылезаешь из кабаков, где каждый день происходят драки. Одумайся, Зоран, ты на самом краю, еще шаг и пропасть.

Дед тогда говорил, что сказал это не подумав, ни о чем дурном не мыслил и плохого Зорану не желал. Но его слова сбылись, как будто он в будущее заглянул.

Отец, ухмыльнулся и пошел к дому, невзирая на слова свекра. Отодвинув старика, он подтянул немного упавшие штаны, выбросил недокуренную сигарету на дорожку и вошел на порог.

Я тогда спала в бывшей маминой комнате, которую она занимала, будучи ребенком. Здесь ничего не изменилось, те же обои на стенах, голубоватые с порхающими бабочками, та же мебель, немного устаревшая, но не потерявшая своей функциональности; детская одежда маленькой Мэрисоль до сих пор хранилась в шкафах и по праву родства потом перешла мне. Даже игрушки, хранившие запах и эмоции моей мамы, никто не выбрасывал, возможно, зная или догадываясь, что однажды они перейдут ее ребенку.

Так и произошло, я спала на маминой кровати, теперь моей и не ожидала увидеть в такой ранний час своего отца. В последнее время я его жутко боялась: пьяных выходок, нападок на деда и отцовских криков на улице, позвать Мэрисоль. Он никак не мог смириться с ее смертью, и иногда ему казалось, что она заперлась у себя в комнате или просто уехала. Он даже рассказывал, что иногда видел ее, когда она приходила к нему ночью. Разговаривал с ней и жаловался, что не может без нее жить.

Отец вошел ко мне в комнату, и я почувствовала, как тот присел на кровать и погладил мои волосы. Открыв глаза, я вся сжалась от испуга и на моих глазах проявились слезы.

– Не плачь детка, сейчас мы поедем кататься. Папа нашел машинку и покажет тебе одно чудное место. Мы там с мамой бывали, как только поженились. И сейчас должно быть она нас там ждет.

– Мама?

Внезапно появился дедушка Антонио и взял под локоть непутевого зятя. Осторожно, чтобы не напугать меня сильнее, он попробовал вывести Зорана из комнаты.

– Я люблю тебя Селестина, родная моя девочка. Ты так похоже на свою маму. – Отец вырвался из рук деда и приблизился ко мне. Поцеловав меня в щеку и неосторожно попав на губы, он отстранился.

Единственное, что я почувствовала тогда это запах алкоголя, сигарет и несвежего дыхания. Мне было противно. Сейчас я вспоминаю это, и понимаю, что мне было противно!

Это ужасно, что именно эти чувства я прожила в тот момент.

Как мне рассказывал потом дед, он выпроводил отца из дома и закрыл за ним дверь. Он очень жалел потом, что поступил с ним подобным образом, потому что мог спасти семью от очередного несчастья и той беды, которая обрушилась на всех нас.

Больше я отца не видела. Никогда. Дед говорил, что он взял машину и поехал в горы, в то самое место, где они были с Мэрисоль. Чудное место, необычайно красивое и очень опасное. Машина плохо слушалась руля управления, или отец просто не хотел больше жить. Автомобиль на крутом повороте, просто поехал прямо через ограждения и рухнул в пропасть, никуда не сворачивая. Отец умер мгновенно. Машина сгорела там же.

Папа был неплохим человеком, но тот поцелуй, от которого у меня возникли неприятные ощущения, было последним, что я ощутила. Последним, что подарил мне мой отец. Эти воспоминания долгое время хранились в моей корзине. Но сейчас, я хочу изменить их.

Тот поцелуй был самым лучшим, самым искренним, он был от любимого папы, который невероятно страдал от потери близкого человека. Я знаю, он любил меня и никогда не причинил бы боли.

***

Плесень на стенах, голубовато-зеленая, немного мохнатая. Если принюхаться, она пахнет сыростью и немного грибами.

Пробуя языком «благородную гниль» на сыре или на пораженных виноградных гроздьях, осознаешь вкус живых существ начала эволюции. Чувствуешь, как давным-давно на заре цивилизации зарождался мир, он был прекрасным и невинным, как атом. Почти прозрачным, почти невидимым.

Я была атомом до тех пор, пока не узнала о смерти своих родителей.

Мне было пять.

Дедушка показал фотографию, на которой были мои родители. День свадьбы, счастливый день. На ней моя мама Мэрисоль улыбалась папе и держала его за руку, я тогда подумала, что я очень хочу быть на неё похожей. Её агатовые волосы спадали ниже лопаток, превращаясь в блестящее покрывало из чёрных жемчужин. Она была невысокая, очень тоненькая и хрупкая. Ростом с мой указательный палец. В тот момент мне очень захотелось прижать маму к себе, ведь я была её больше на несколько рук.

Папа на фотографии тоже был больше мамы. На одну подушечку моего большого пальца. Он был светлый, как летний день, а глаза его сияли даже через фотокарточку. Они были синие как вода в сеноте, куда меня водил дедушка на выходных.

В его глазах можно было утонуть, также как и в том карстовом колодце. Подземном великолепии со времен племени Майя.

– Дедушка, а где папа взял такие глаза?

– Дорогая Сели, я думаю, они достались ему по-наследству.

– Что значит по-наследству? – Я смотрела на свадебное фото, не отрываясь от глаз отца и не понимала, почему эти такие знакомые незнакомые люди не могут мне ответить?

– Это значит в подарок. От родителей или бабушки с дедушкой. Поняла?

– А что мне досталось по-наследству?

Дедушка засмеялся, а потом произнёс:

– Очень многое, вот вырастешь и сама узнаешь.

Когда дедушка ушёл, я спрятала фотографию к себе под подушку. Теперь мои родители будут под защитой и их никто не обидит.

Я пообещала.

Теперь я часто разговаривала с ними перед сном, спрашивала совета и помощи. Утром желала доброго утра. Иногда я закрывала папе уши ватными палочками и рассказывала маме о своих проблемах или очередной безответной любви.

Один раз в год, дедушка забирал фотографию с собой, но только на праздник, когда мама с папой приходили из мира мёртвых.

Он ставил карточку на алтарь, где зажигал свечи и приносил еду.

Утром, после праздника, фотография снова пряталась под мою подушку.

Мои мама и папа были со мной все детство и молодость. И я не чувствовала себя такой одинокой. Со временем фотография, выпорхнула из-под подушки и больше туда не возвращалась.

Вместо этого на шее появился кулон с цветком агавы, оставленный мне мамой, когда она умирала. Я не очень помню то время, так как мне было тогда мало лет.

Лишь отдельные проблески прикосновения холодной руки, хрупкие объятия слабой женщины и бесчисленное множество поцелуев. Сухих и почти безжизненных.

Мама не плакала, кажется.

Её слез я не видела, лишь улыбку: яркую и красивую. Она мне говорила какие-то бессвязные слова о любви и силе, о храбрости и мужестве. О сердце и памяти.

А потом она ушла, легко и просто. Ни сказав больше, ни слова, испарилась дымом в небо, и больше я её не видела.

На память, остался лишь кулон с цветком агавы, как воспоминание о хрупкой женщине, которая была моей матерью.