Читать книгу Нил Сорский - Елена Романенко - Страница 3

В истории жизни любого замечательного человека особый интерес вызывают первые три главы: родители, детство, отрочество. Писатели-биографы уже давно открыли, что оригинальность личности восходит к начальной поре ее становления. В житиях святых, однако, рассказ о детстве и отрочестве святого, как правило, отсутствует: агиографы стремятся показать своих героев, прежде всего, как великих подвижников, мирские же обстоятельства их жизни представляются им временными, скоропреходящими и потому малозначительными. Чаще всего они ограничиваются скупыми сведениями о том, из какой семьи происходил святой, как звали его родителей, был ли научен грамоте.

В случае с Нилом Сорским мы лишены даже этих кратких рассказов, поскольку Житие святого не было написано в древности. Однако не все так безнадежно. Историк всегда найдет возможность для реконструкции прошлого. Монастырская запись о преставлении старца Нила сообщает, что он скончался в 1508 году в возрасте 75 лет. Путем простого математического вычисления получаем дату его рождения: 1433 год. Как назвали будущего святого в крещении, неизвестно. Поскольку монахам часто давали имена, начинающиеся с той же буквы, что и мирское имя, или по созвучию имен, некоторые историки XIX столетия предположили, что до пострига преподобного Нила звали Николаем. Но это только предположение.

О своем родстве и близком знакомстве с именитыми людьми Нил Сорский всегда умалчивал. «Есть и такие, – говорил он впоследствии, – что кичатся, происходя от известных в миру родителей, или имеют родственников среди преимущественных в славе мира, или кто сам в каком-то сане или в чести в миру был, – и это все безумие. Это ведь скрывать подобает. Если же кто-то в жительстве отречения своего будет принимать славу и честь от людей, – это постыдно. Им подобает скорее срамить себя, нежели возвышать. Ибо кто этим себя прославляет, – слава их есть стыд»¹. Сам себя он, перефразируя Житие древнего святого Симеона Столпника, называл «невеждой и поселянином». Однако из торопливых записей монаха Германа (Подольного), с которым Нил был дружен, известно, что у старца был брат Андрей Федорович Майко, дьяк великих князей Московских Василия II и Ивана III.

Родственные связи могут многое рассказать о человеке, поэтому повесть о Ниле Сорском мы начнем с биографии его брата. Фамильное прозвище Андрея – «Майко» – образовано, вероятно, от имени собственного: имя Майко было употребительным на Руси в XVI веке. Например, в списке боярских детей, имевших в 1537 году свои дворы в Ярославле, упоминается некий Майко Грезнов. Отсутствие же фамилии у Андрея может свидетельствовать о его незнатном происхождении², ибо выходцы из родовитых семей к тому времени фамилии уже имели. Род его занятий тоже, казалось бы, говорит о невысоком положении на социальной лестнице. Как правило, дьяки Московской Руси происходили из так называемых «детей боярских». Последние представляли собой низший слой знати, служившей за поместье. Другими словами, «дети боярские» являлись предшественниками дворян. Однако в данном случае мы, скорее всего, имеем дело с неким исключением. Известно, что Майковы водили знакомство с самыми аристократическими семействами Москвы: Всеволожами, Сорокоумовыми-Глебовыми, Патрикеевыми. Исторические разыскания подтверждают, что иногда среди дьяков встречались представители боярских фамилий и захудалых княжеских родов из ликвидированных удельных княжеств. Так, например, считается, что дьяки Федор и Иван Волк Курицыны происходили из детей боярских, однако, возможно, имели более знатное происхождение, так как их двоюродная сестра была замужем за князем Федором Ивановичем Стригиным-Оболенским³.

Из заметок всё того же монаха Германа (Подольного) известно, что у Андрея Майко был друг «Иван Гаврилов сын Заболоцкаго»⁴. Кто же этот человек? Иван Гаврилович Заболоцкий принадлежал к высшей московской знати, род Всеволож-Заболоцких вел свое происхождение от смоленских князей. «Все они уже давно при переходе на московскую службу (в XIV веке) лишились княжеского титула, что не помешало некоторым из них занять видное место при великокняжеском дворе», – пишет историк⁵. Всеволожи были воеводами, исполняли важные дипломатические миссии. После смерти Василия I боярин Иван Дмит-риевич Всеволож, вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна и митрополит Фотий фактически составили правительство при юном князе Василии II, которому в год смерти отца исполнилось только девять лет. Иван Дмитриевич являлся «большим наместником московским», то есть осуществлял верховный уголовный суд в Москве: к нему на рассмотрение поступали все городские дела об убийствах, в том числе из дворов великого князя, княгини, митрополита, а также из монастырей⁶. Впоследствии всесильный боярин попал в опалу, однако это обстоятельство никак не отразилось на карьере других представителей рода. Феодальная война, разгоревшаяся при Василии II, развела по разные стороны двоюродных и родных братьев, отцов и детей. Заболоцкие-Всеволожи, находившиеся в родстве с Патрикеевыми и Ряполовскими, сохранили свое положение при дворе.

Друг Андрея Майко, Иван Гаврилович Заболоцкий, был служилым человеком великого князя Ивана III: в 1469 году он участвовал в походе на Казань, около 1471 года управлял волостью на Двине, а в 1489/1490 году был наместником в Вологде. В 1500 году Ивана Заболоцкого в числе других представителей московской аристократии пригласили на свадьбу четырнадцатилетней дочери Ивана III Феодосии и князя Василия Даниловича Холмского, которому он, кстати, приходился родственником. Где и при каких обстоятельствах зародилась дружба между Заболоцким и Андреем Майко, не известно. Но и тот и другой принадлежали к Государеву двору.

В правление Василия II дьяки начинают играть заметную роль в управлении государством, которое всё острее испытывало нехватку в грамотных, хорошо обученных людях. В Средневековой Руси грамотность была доступна немногим: аристократии, духовенству и состоятельным горожанам. Грамотные чиновники (а дьяки являются предшественниками чиновничьего сословия) высоко ценились. Об этом говорит хотя бы судьба дьяка Кулудара Ирежского. Находясь на службе у Василия II, он пошел на предательство и сообщил о планах своего господина его заклятому врагу Дмитрию Шемяке. Великий князь велел бить Кулудара кнутом и «дьячество отнял у него». Тогда дьяк ушел служить к недругу Василия – удельному князю Ивану Анд-реевичу Можайскому, а после его бегства в Литву – к князю Михаилу Андреевичу Верейскому и Белозерскому. Показательно, что «изгнанный с позором с великокняжеской службы Кулудар нашел при дворах удельных князей не только пристанище, но и достаточно высокий социальный статус. Грамотный опытный дьяк был в середине XV века далеко не маловажной фигурой, и такими специалистами разбрасываться не приходилось, особенно небогатым удельным князьям»⁷.

Элиту дьяческого сословия составляли думные дьяки, они заседали в Боярской думе, а позднее, в XVI веке, имели право голоса на земских соборах. В первую очередь дьяки отвечали за делопроизводство: они писали грамоты, указы, памяти. «А на чем которое дело бояре быти приговорят, приказывает царь и бояре думным дьякам пометить и тот приговор записать». Однако думный дьяк не был простым писцом, он мог придать делу новый поворот еще при его обсуждении. Дьяки удостоверяли княжеские грамоты, подписывали титул великого князя, привешивали печать, а в отдельных случаях ставили собственную монограмму. Ни одна бумага без подписи дьяка не считалась действительной. Со временем дьяки заменили бояр при оформлении великокняжеских грамот и приобрели значение «ответственных секретарей» при великом князе⁸.

Чаще всего дьяки выступали в роли послов либо участвовали в посольствах. Выступая на переговорах от лица великого князя, дьяки были голосом своего государя: «И князь великий велел отвечяти дьаку своему Василью Долматову». И тот «тако рече великого князя словом: “Что еси нам бил челом от нашего богомольца и от нашие отчины, и яз пожаловал”»⁹. При этом дьяк обладал относительной свободой и мог, что называется, действовать по ситуации. В 1497 году в Москву прибыл литовский посол, он просил помощи Ивана III против турок, которые в союзе с татарами наступали на Польшу и Литву. Вопросы послу от имени великого князя задавали дьяки Федор Курицын и Андрей Майко. Один из вопросов в дипломатическом протоколе отмечен особо: «диаки вопросили от себя». Они посчитали нужным уточнить, на чьей стороне будет выступать в этом конфликте молдавский господарь. От позиции Стефана III многое зависело в новой войне, поэтому дьяки поступили дальновидно, как истинные дипломаты¹⁰.

Дьяки не только вели переговоры и протоколы дипломатических заседаний, но и составляли тексты мирных договоров. Известны случаи, когда дьяки по-своему редактировали эти тексты. В 1503 году в Москве близились к завершению переговоры с немецкими, польскими, литовскими и венгерскими послами, но писарь литовского посольства отказался подписать перемирную грамоту. Об отказе доложили великому князю. Тот повелел боярину «с товарищи» выяснить причину отказа. В ходе расследования дьяки сказали, что в перемирную грамоту они написали один пункт без боярского ведома. Бояре тот пункт «отставили», и грамоты были подписаны¹¹.

Понятно, что только умный человек, способный вести переговоры, мог сделать хорошую дьяческую карьеру. Умение уклончиво и грамотно говорить так же было необходимым качеством дьяка. «Во послах бывал – говорить горазд», – утверждали на Руси. Дьяк, служивший на дипломатическом поприще, должен был хорошо знать историю своей страны и соседних государств. Когда в 1471 году великий князь отправился в Новгород Великий, он взял с собой Степана Бородатого, дьяка своей матери, великой княгини Марии Ярославны. Старый дьяк хорошо знал летописи – «говорил по летописцам русским»¹².

Умные расторопные дьяки, особенно те, кто умел держать язык за зубами, становились доверенными лицами своих князей. Дьяку было проще дать деликатное поручение, нежели родовитому боярину. В силу своего положения и происхождения дьяк не мог требовать благодарности. Он находился на государевой службе: служил за поместье, данное ему князем (московским дьякам, как и окольничим, выделялся надел до тысячи четвертей земли)¹³. Дьяческая служба была довольно прибыльным делом и помогала увеличить свое состояние. Известно, например, что Андрей Майко получил десять золотых флоринов за то, что пропустил ганзейских купцов в Москву. Нередко дьяки приобретали в собственность крупные земельные наделы и вотчины. Феноменальных состояний дьяки, конечно, не делали. Историки говорят, что в соседнем Великом княжестве Литовском они преуспевали гораздо больше. Однако зачастую дети и внуки дьяков становились крупными землевладельцами.

Поручения, которые выполняли дьяки, часто носили тайный, весьма деликатный и опасный характер. В июле 1445 года Василий II попал после неудачного сражения под Суздалем в плен к татарам и оказался в ставке хана Улуг-Мухаммада. Его двоюродный брат Дмитрий Шемяка считался старшим в роде после Василия и потому мог претендовать на великокняжеский стол. Желая прояснить ситуацию, Улуг-Мухаммад отправил в Углич к Шемяке свое посольство. Естественно, удельного князя очень устраивала сложившееся положение вещей, теперь оставалось только получить согласие хана. Поэтому он с большим почетом принял ордынского посла Бигича. Обратно в Орду тот выехал не один, а в сопровождении дьяка Федора Дубенского, который должен был отвезти хану письмо от Шемяки «со всем лихом» на Василия II, «чтобы князю великому не выйти на великое княжение»¹⁴. Таким образом, от миссии Дубенского во многом зависела судьба московского князя.

Отправляя своего дьяка с компроматом на Василия II, Шемяка еще не знал, что Улуг-Мухаммад уже отпустил князя и других пленников на Русь. Ордынский хан решил, что называется, взять деньгами: Василий пообещал ему заплатить после возвращения огромный выкуп. С дороги князь отправил в Москву своего гонца Андрея Плещеева, который должен был предупредить о его возвращении. Между Нижним Новгородом и Муромом Плещеев встретил посольство Бигича и Федора Дубенского. Какой произошел разговор между княжеским гонцом и дьяком, мы не знаем, но Бигич с Дубенским вернулись в Муром, где ордынского посла схватил князь Василий Иванович Оболенский.

По сообщению другой летописи, Василий II сам узнал о посольстве Бигича, когда подходил к Мурому. Он повелел «изымати» ордынского посла. Муромские наместники к «Бигичю выслаша меду много, он же напився и усну». Тогда люди великого князя «поимаше его и отведоша его во град, а после утопиша его»¹⁵. Каковы бы ни были детали, но ясно одно: Бигич канул в реку, а Федор Дубенский помог ему исчезнуть и перешел на сторону Василия II. Совершив такой крутой поворот в своей жизни, дьяк не прогадал – великий князь одержал верх над Шемякой, а Федор Дубенский сделал при московском дворе хорошую карьеру. Впоследствии он служил уже сыну Василия – Ивану III. В архивах сохранилось множество документов, скрепленных монограммой этого дьяка, последние грамоты относятся к 1490-м годам. Исследователи не без оснований отождествляют Федора Дубенского со старцем Троице-Сергиева монастыря Феогностом (Дубенским). На закате своих дней дьяк, вероятно, принял постриг в этом монастыре и занял там почетное положение. В сентябре 1495 года он присутствовал на торжественном обеде, устроенном в честь избрания митрополита Симона¹⁶. Старому дьяку к тому времени уже должно было исполниться около восьмидесяти лет.

При Василии II и Иване III дьяки еще не имели четкой специализации. Они были мастерами на все руки: занимались делопроизводством, описывали земли, строили крепости в порубежных землях Русского государства. В 1491 году страшный пожар испепелил город Владимир, около 10 тысяч жителей остались без крова, в монастыре Рождества Богородицы от огня пострадала рака с мощами благоверного князя Александра Невского. Дьяк Василий Мамырев, выехавший на место по повелению великого князя, составил опись сгоревших домов и церквей. На следующий год Иван III послал другого дьяка, Василия Кулешина, город «рубить» заново. Владимир восстановили за два месяца.

В июле 1480 года Иван III испытал настоящий ужас, когда получил известие о том, что огромное татарское войско хана Ахмата появилось в верховьях Дона. Он расположил ставку в Коломне, а навстречу Ахмату выдвинул полки под командованием своего сына Ивана Молодого и воеводы Данилы Дмитриевича Холмского. В какой-то момент великого князя охватила паника, на всякий случай он отправил жену великую княгиню Софию на Белоозеро вместе с государственной казной. В случае поражения московских войск Иван III собирался бежать в том же направлении. Пока великий князь метался между Москвой и военным лагерем, столица находилась на попечении князя Ивана Юрьевича Патрикеева и дьяка Василия Мамырева.

И, наконец, говоря о дьяках, необходимо заметить, что эти чиновники Средневековья принадлежали к интеллектуальной элите русского общества. Многие из тех, чьи имена уже встречались на страницах этой книги, были писцами и заказчиками уникальных рукописей, которые говорят о высоком уровне их духовных интересов. В 1470—1480-х годах великокняжескому дьяку Григорию Волнину принадлежала «Христианская топография» Космы Индикоплова, которую он впоследствии подарил Кирилло-Белозерскому монастырю. Труд византийского купца и путешественника Космы Индикоплова (первая половина VI века) был популярнейшим произведением в средневековой книжности, так как рассказывал об устройстве Вселенной и содержал сведения о звездах, морях, реках, птицах, животных. Василий Мамырев в 1480—1490-х годах заказал для себя «Шестоднев» Иоанна экзарха Болгарского¹⁷. Сочинение болгарского писателя IX–X веков представляло собой комментарий к библейскому рассказу о Сотворении мира за шесть дней. Выписки из него были известны еще в Древней Руси. Однако полный список стал книжной новинкой XV столетия. Василий Мамырев имел превосходный художественный вкус: великолепные заставки этой рукописи восходят к византийским образцам¹⁸. В 1489 году по заказу Мамырева была написана «Книга Пророков», также украшенная замечательными миниатюрами. Историки искусства отмечают, что многие произведения московского искусства XV века имеют на себе печать той глубокой книжной и богословской культуры, носителями которой были дьяки.

Служба Андрея Майко началась при дворе Василия II: в 1453–1455 годах он впервые поставил свою подпись «Майко» под жалованной грамотой великого князя, адресованной игумену Герасиму, настоятелю Спасо-Каменного монастыря на Кубенском озере¹⁹. Поскольку перед подписью Андрея не стоит слово «дьяк», можно думать, что в это время ему еще не был пожалован дьяческий чин. Однако работа, которую он выполнял, вполне соответствовала этому статусу. По наблюдениям историков, дьяки получали свой чин уже в зрелом возрасте, так как их профессия требовала жизненного опыта. Например, Василий Мамырев стал дьяком в возрасте около сорока лет. Подпись «дияк Майко» стоит на указной грамоте великой княгини Марии Ярославны игумену Спасо-Каменного монастыря Логгину, составленной в 1474–1478 годах²⁰. Скорее всего, в дьяки Андрей Майко был пожалован гораздо раньше. Мамыреву дали дьяческий чин через четыре года после того, как он подписал первую государеву грамоту. Если допустить такую последовательность событий для Андрея Майко, то он стал дьяком примерно в 1457–1459 годах. И если в это время ему исполнилось около сорока лет, то мы получаем примерный год его рождения: между 1417 и 1419 годами. Это значит, что Андрей был намного старше своего брата Нила.

После смерти Василия II в 1462 году Майко перешел на службу к его жене – Марии Ярославне. Монограмма, похожая на ту, которой дьяк обычно заверял княжеские грамоты, стоит на жалованной грамоте княгини игумену Кирилло-Белозерского монастыря Игнатию. Согласно этой грамоте, датируемой 1471–1475 годами, монастырские лодки, суда и возы с товарами освобождались от пошлин за проезд через шехонские волости Марии Ярославны²¹. Осенью 1477 года великая княгиня отправила Андрея Майко в Кирилло-Белозерский монастырь с важной и деликатной миссией. Дьяк должен был договориться с игуменом Нифонтом о монашеском постриге Марии Ярославны. 2 февраля 1478 года, в праздник Сретения Господня, игумен Нифонт постриг княгиню в монашество на ее дворе в Москве и нарек ей имя Марфа²². После пострига двор великой княгини был, видимо, распущен, а Андрей Майко стал служить ее сыну – Ивану III. Однако возможно, что возвращение Андрея ко двору великого князя совершилось не так скоро. Жалованная меновная (обменная) грамота вологодского князя Андрея Васильевича Меньшого игумену Спасо-Каменного монастыря Нифонту, составленная около 1480/1481 года, заверена следующим образом: «А подписал дьяк Федор Мячков»²³. Однако на обороте документа близ княжеской печати значится – Майко. Грамота сохранилась в поздней копии. Если текст был скопирован правильно, то это значит, что Андрей Майко некоторое время служил при дворе вологодского князя, который скончался 10 июля 1481 года.

Послужной список дьяка имеет ряд особенностей. Нетрудно заметить, что первые десятилетия его службы были связаны с Белозерьем и Вологдой. Вероятно, Майко хорошо знал эти земли: расположение владений и угодий, их владельцев. Интересно, что родственники Ивана Гавриловича Заболоцкого, с которым дружил Андрей Майко, имели княжеское пожалование в Белозерье. Дед Заболоцкого, Иван Иванович, по прозвищу Молодой, в 1400–1420 годах владел на правах кормленщика волостью Киснема на северном берегу Белого озера. Эти права впоследствии перешли к его детям Льву, Дмитрию и Гавриле (отцу Ивана Гавриловича)²⁴. Возможно, какие-то земельные владения в Белозерье были и у Майковых.

И еще один неожиданный штрих к биографии Андрея Майко. Мы уже упоминали, что он иногда вместо подписи ставил свою монограмму. Однако далеко не все дьяки заверяли подобным образом княжеские грамоты. Современные исследователи установили, что некоторые монограммы образованы из букв уйгурского алфавита, на котором велась документация в Золотой Орде²⁵. Иногда монограммы представляли собой зашифрованные имена дьяков, как, например, у дьяка Кулудара, иногда целые фразы. Вполне вероятно, что Андрей Майко знал уйгурский язык; не случайно при его участии составлялись «списки казанские старые и грамоты посыльные» в Царском архиве²⁶, то есть формировался фонд архивных документов, связанных с Ордой.

С 90-х годов XV века начинается новый этап в биографии Андрея Майко, его карьера делает крутой виток вверх: отныне он принимает участие практически во всех важных переговорах с иноземными послами, сам ездит с посольствами. Но речь об этом еще впереди.