Читать книгу Территория чувств - Елена Ронина - Страница 7

Алексей всё пытался разобраться в том, что произошло в семье сестры. Прошло пять лет с тех пор, как Зоя приезжала к нему с мужем. И всё последующее время Алексей жил приездом сестры. Вспоминал, что, почему, больше себя ругал, почему то не показал, это не купил, здесь одёрнул. А вдруг они чувствовали себя здесь не no-домашнему а вдруг им было у него плохо? В голову бы не пришло, что Василий был уже болен. Наоборот, Зоя всё хваталась за бок и бесконечно говорила про болезни. Вася, как всегда с юмором, похохатывая, осматривал его житьё-бытьё:

– Буржуй, стало быть! Буржуй, Лешка. Да, слушай, у нас и Санька тоже теперь буржуй. Слыхал, как живем? Это тебе не наши ахтубинские восемь соток. Променял я, Леха, свою жизнь на буржуйскую. Да-а!

– Да ладно тебе, – останавливала мужа Зоя. – Плохо, что ли, живёшь?

– Живу в людях!

– В каких ещё людях, у собственного сына! У единственного, и потом в доме, купленном на деньги, которые сам ему и дал.

– Вот, Лёшка, учись у меня, и мой тебе завет: никогда своего дома не отдавай ни сыну, ни зятю, ни любимому, ни разлюбимому!

– Хватит тебе жаловаться! – Зоя нервничала. Вот странное же дело, как сама жаловаться начинала, так её не остановишь, как начинал говорить Василий, тут же заступалась за сына, одёргивала мужа, обижалась, как маленькая.

– Так я не жалуюсь, – Василий и, правда, говорил вроде как смехом, для всеобщего веселья. Но какую-то грусть щемящую Алексей слышал в его словах.

– Ты понимаешь, он нас привёз и говорит: «Живите, всё тут ваше». А скажи, как может быть это нашим, если построено всё не по уму, всё неправильно. Ну, ты понимаешь, всё! Разве это может быть нашим?! Смех, да и только. Я уж не говорю про вентиляцию, руки пооборвать тому строителю. «Ваше…» Было б наше, возьми да посоветуйся: «Папа, скажи, где кладовку делать, куда должны окна выходить, по сколько метров какая комната должна быть». А то: «Мама-папа, всё тут ваше, и вот вам комната, на третьем этаже, самая большая». А как нам туда переться? Ты же знаешь, что у меня ноги? А? Ну что тут поделаешь? Привёз меняна недельку посмотреть, ну, я на месяц остался, попытался что-то исправить, что в моих силах. Но ведь окна не расширишь, лестницу переделывать не станешь! Вот у тебя девки, может, они вникать-то лучше будут? А?

– Девки, Вась, уже не у меня, они принадлежат немецкой системе.

– Ой, слушай, а Алька-то всё улыбается. Неужели по-нашему не выучилась? Это ж позор какой?

– Вася, Вася, – вступилась Зоя, – я вижу, она всё понимает. Буквально всё. Вот вчера говорю: «Отядрит твою», – так она расхохоталась.

– А ты нашла, что говорить!

– Так как же промолчать, Вась, я ж попыталась тарелки в раковине сполоснуть, ну скажи, что из-за одной тарелки машину вашу запускать. Я машину у Саньки запускаю, когда все вместе ужинать садимся, а если сама чаю попила, так уж и сполосну. А Лешка прям как коршун: «Не мой, не смей, зачем!»

– Эх, Зоя, не видишь: экономия у них, воду берегут. Здесь воду берегут, там мусор собирают. Молодцы, что говорить, правильно живёте.

Алексей очень хорошо помнил этот разговор. Целый день родственники провели на речной прогулке вокруг самой большой гавани Европы Дуйспорт, столько эмоций и впечатлений, что спать не хотелось. Вся компания собралась на лужайке перед домом. Алексей расстелил небольшую льняную скатерть, достал складные стулья, и все трое пили пиво, закусывая хрустящими палочками.

– Привык, Леха? – Василий сделал два больших глотка. Алексей от души порадовался, немцы так смачно пить не умеют. Для них что, пиво и пиво, вон каждый день можно выпить. А здесь – праздник!

– Приспособился, Вась.

– Вот и я о том. Вот жили мы с Зоей, был у нас домик, небольшой, сад был. Ну, ты помнишь, виноград у меня рос, абрикосы. Ты помнишь мои абрикосы? А виноград помнишь?

Леша кивал, он был бесконечно рад своим гостям. Почему они так долго не приезжали, или он их не приглашал? Да нет, конечно, приглашал, только собраться ведь – это целое дело, не говоря уже про приглашения и получение виз. И потом, вот именно, был этот дом, и сад, и виноград, и нельзя было тот дом бросить. То за урожаем ухаживали, то его собирали, потом стерегли дом, чтобы не обокрали. И вот переехали к сыну в Москву, чужое стеречь неохота, сразу и выбрались к Алексею в гости.

Друзья любовались на яркие звёзды в немецком небе, удивлялись необыкновенной тишине – даже собаки не лают – и вспоминали, вспоминали.

– А вино, вино моё помнишь? Ни у кого такого вина не было! Продали дом слету. Очередь стояла, аукцион устроили!

– Вася, да ладно тебе! – Зоя пыталась перевести разговор на другую тему. – А смотрю, у вас никто огород не разводит, одна трава сплошная, Алеша, почему, а? Ленивые, я так думаю.

– Немцы? Ленивые?! – Вася аж подскочил на стуле. – Ну, ты, мать, даешь! Ты посмотри, какая везде чистота, стерильность прямо-таки. И все улыбаются, у всех прекрасное настроение. Даже в Ахтубинске не так. А сейчас как мы живем, я тебе, Лёшка, передать не могу. Посадил Саня нас с матерью за высокий забор, и сидим там, друг на друга целый день смотрим. Ни выйти, ни войти. Дурдом. Нет, ну я не выдержал, в первый же день пошёл стучать в соседские калитки. Так ты представляешь, чучмек какой-то выскочил, на поводке у него волкодав, и кричит: «Уйди, уйди!» Говорю: «Почему я должен уходить, я Ваш сосед, молодой человек, пришел с Вами познакомиться». А он сквозь лай этот звериный: «Уйди да уйди». У вас тоже тут так?

Алексей посмеивался и потягивал пиво.

– У нас чучмеков нет. Собак, конечно, тоже на тебя не выпустят, только в калитку никто звонить не будет, позвонят, если нужно, по телефону, чтобы договориться о встрече.

– Так где ж телефон взять? Вот если мы, к примеру, только приехали?

– Справочники телефонные есть, можно записку в почтовый ящик бросить, такое красивое приглашение, всё продумано, чтобы соседи жили дружно, не нарушая чужой покой.

– Ты хочешь сказать, что я нарушаю чужой покой? Вот и сестра твоя меня ругала: «куда прёсся, куда прёсся»? Жить я сюда приехал, и не могу я за забором сидеть, как собака какая. Ну, позавтракали, ну, в доме прибрали, ну, чай попили, телек посмотрели, обед приготовили. Дальше что? Жизнь, что ли? А Санька обижается: «Чего вам не хватает, что ты, пап, нервничаешь?» Не привыкли мы с матерью без дела. Вот ты меня понимаешь?

– Я понимаю, не кипятись ты, Вась.

– Это страшно, Лёшка, на старости лет остаться без своего угла.

Алексей понимал родственника, как никто. Он и в Россию не ездил, домой, потому что вроде немного привык к новой жизни, вроде приноровился. Совсем не его угол, чужой, холодный, неродной, дети чужими стали, но здесь он уже нашёл себе место. Может, не кресло, так, табуретка не по размеру, но это уже была его табуретка. Но всё-таки приехал он сюда в сорок, а не как Василий, в шестьдесят. И характер у Алексея другой, терпимее он. А Василий – он смолоду резкий, непримиримый, всю жизнь парторг, всех на собраниях разбирал, прорабатывал, и Зое от него доставалось, и сыну Сашке. И вот теперь нужно подстраиваться под чужую жизнь. Хочешь не хочешь. И обратной дороги нет.

– Вась, Алёша подумает, что и вправду Сашка нас в клетке держит. Всё у нас хорошо, скучновато, конечно, это правда. Но ведь сыну дом помогли купить? Помогли! Теперь они с Галей уставшие с работы приходят, а в доме у них полный порядок: и прибрано, и приготовлено. Ну чего ж детям не помочь!

– На старости лет к детям в прислуги, – Вася никак не мог представить картину их с Зоей жизни хоть в каком-то удобоваримом свете. Всё у него выходило не так, всё плохо. А может, пиво виновато. Ясно же, выпил немножко человек и давай себя жалеть, да на жизнь жаловаться, да виноватых искать.

– Да побойся Бога! Почему «в прислуги»?! Если я для нас с тобой готовлю, стираю, это что – «прислуги»?! Вот ведь мухомор старый.

– Ну, это да, это я лишку хватил, – Вася виновато посмотрел на жену. Но, сделав ещё один глоток и крякнув как следует, продолжил: – А вот ещё эта краля. Лёшка, вертит она хвостом, чует моё сердце. А наш олух ничего не соображает. Она с работы придёт, а глаз у неё прям горит. Я же вижу.

Зоя заёрзала на стуле.

– Ну что ты плетёшь, куда он там у неё горит? – она уже начала Леше подавать сигналы, мол, прячь ты это пиво! А Алексей не очень даже и вслушивался в брюзжание Василия, он наслаждался этим вечером, тем, что сидит с родными людьми, тем, что они так много говорят, да и жалуются! А это на немецкой стороне ой как не принято. Нельзя! Всё и у всех «о'к»! И про себя лишнее не моги сказать, и других своими проблемами не отягощай. А тут вон чего, аж жену сына обсуждать начали!

– Да на сторону он у неё горит, вот куда!

– Тьфу, – только и могла отреагировать Зоя.

В душе Алексея поднималась целая гамма чувств: от грусти и радости до раздражения. Он отдавал себе отчёт, что скучает. Столько всего намешалось за это время в его сердце. И хотелось ему поехать посмотреть, что там у них и как, и боялся теребить себе душу. И радовался он приезду сестры, и нервничал, что вот сейчас он бы просто молчал, и думал о предстоящем рабочем дне, о новых приборах, куда не подошли микросхемы. Василий с Зоей ураганом ворвались в его размеренную жизнь, заставили его посмотреть на всё по-другому. Вернулось щемящее чувство тоски и ностальгии, которое просто по капле и с таким трудом выдавливал из себя. Только где этот дом, по которому он как будто бы тоскует? В Ахтубинске, откуда сразу уехал после окончания института? Раньше там хотя бы жила Зоя, можно было приехать к ней. Но сегодня она москвичка. Город, который Алексею нравился, в который он всегда с удовольствием приезжал в командировки. Но это не его родной город. От сестры слышал, что нет улицы Горького, станции метро «Лермонтовская», даже гостиницы «Украина», в которой он каждый раз останавливался, приезжая в Москву в частые командировки. Алексей любил гулять по Кутузовскому проспекту, широкому, суматошному, с шумным движением машин, потом спускался в метро и ехал до «Проспекта Маркса», обязательно пил кофе в кафе «Космос» и дальше шёл неторопливо вверх по улице Горького, любуясь монументальными зданиями послевоенной постройки, отделанными красным гранитом. Вроде бы этот гранит доставили в Москву сами немцы, собирались из него отгрохать монумент в честь победы. Дойдя до памятника Пушкину, обязательно сворачивал налево, и дальше по бульвару, а потом к Патриаршим прудам. Есть ли та Москва, существует ли она, или всё осталось только в его памяти? Тогда к чему эти возвращения, разочарования? Странно, но вспоминается Ахтубинск, Москва, в которой был только гостем, и никогда Иркутск. А ведь там он встретил Нину, там родились обе их дочери, именно в этом городе он встал на ноги, раскрутил собственный бизнес, они купили дом и стали даже принадлежать к какому-то другому классу. Ну, так им всем казалось. Хорошая машина, няня у Алечки, женщина, которая приходила два раза в неделю убираться. Ведь такого обеспеченного существования у него больше не было никогда в жизни. Да уже и не будет. И потом, была в его жизни настоящая любовь, тихая гавань, семейное счастье. Вот в Иркутск, он знал, не поедет никогда. Хватило тех двух раз. Невозможно вернуться в город, который был самым большим счастьем и стал самой страшной трагедией.