Читать книгу Летящая по волнам - Елена Сантьяго - Страница 6

Уильям Норингэм шел между папоротниками и кустами гибискуса к мельнице, на которой производили сахар. Надсмотрщик заметил его приближение и начал подгонять рабов, но под палящим полуденным солнцем никто из них не ускорил шаг, даже когда Уильям оказался в их поле зрения. Рабы понимали, что плеть им не угрожает: их не станут подгонять ударами во время работы. Большинство и так старательно трудилось.

Некоторое время назад Уильям ввел хитроумную систему поощрений и привилегий, которая положительно влияла на производительность труда. Она включала в себя дополнительный рацион, обувь, одежду, кухонную утварь, швейные принадлежности, свечи – все, что хоть немного облегчало неграм жизнь. Рабы, которые уже долгое время трудились на одном месте и выказали усердие, могли получить небольшие наделы и выращивать там фрукты и овощи для себя. Беременным женщинам и больным разрешалось не работать, детей рабов не продавали и не отправляли в поле. На Саммер-хилл жило даже несколько негров, которые уже не были рабами.

Освобождая их, Уильям руководствовался правилами для ирландских работников, трудившихся по долговому контракту: те, кто прослужил семь лет, получали свободу и право идти, куда им вздумается. Он хотел внести эти правила в местный закон, но совет плантаторов помешал ему это сделать. Больше никто не желал добровольно отказываться от собственности и доходов. Кроме того, все и так считали Уильяма мягкосердечным чудаком и непрактичным простофилей, который из-за аристократического происхождения мало что понимал в суровых жизненных реалиях.

Устоявшееся общественное мнение гласило: чтобы получить хоть какую-то прибыль, негров нужно принуждать к работе с особой жестокостью. Владельцы плантаций, которые до смерти мучили рабов непосильным трудом, весьма удивлялись тому, с каким усердием трудятся работники в Саммер-хилл. Здесь было меньше смертей и болезней, чем на других плантациях острова, а учитывая размеры засаженной площади, урожаи оказывались выше.

Рабы и батраки, тяжело ступая, несли огромные вязанки сахарного тростника с полей на мельницу. Дробилку приводила в движение пара крепких волов, ходивших по кругу с утра до вечера. Выжатый сок стекал по деревянным желобам в сахароварню, где другие работники следили за дымящейся в котлах желтоватой жидкостью и очищали ее.

Мужчины и женщины перемешивали патоку в громадных чанах; на рабах были только набедренные повязки или тонкие хлопчатобумажные рубахи, которые липли к телам, вспотевшим от работы у больших, пышущих жаром кирпичных печей. Хижина представляла собой навес, и дым, смешанный со сладковатым запахом патоки, валил во все стороны.

Уильям перебросился парой слов с надсмотрщиком, который отчитался хозяину о количестве произведенной продукции и уведомил его, что несколько мачете выщербились и пришли в негодность.

– Нам нужно чаще их точить, – сказал надсмотрщик. – И еще неплохо было бы приобрести мачете про запас.

– Я закажу несколько штук кузнецу, – ответил Уильям.

Он задумчиво наблюдал за работниками, которые сгружали вязанки тростника на мельнице. Во второй половине дня Уильям ожидал еще одну партию тростника с соседней плантации.

Рейнбоу-фоллз, которая сейчас находилась под его управлением, была еще больше, чем Саммер-хилл, но в прошлом году восставшие рабы разрушили там мельницы, поэтому Уильям приказал доставлять собранный для переработки тростник сюда.

– Нам скоро понадобится еще одна мельница, – сказал он надсмотрщику.

– Лучше не заказывать их у кузнеца, – ответил тот. – Он не разбирается в латуни. Закажите лучше там, где брали эту.

Он указал на валки мельницы, зубчатые колеса которых совпадали с удивительной точностью – лучшая техника, которая была на острове. Уильям сдержанно вздохнул. Мельницу доставил ему Дункан Хайнес. Ее изготовили в Лондоне, как и другие предметы, которые не должны были попасть на Барбадос. Дункан привез на остров много полезных и ценных товаров из Европы, и Уильям купил кое-что из этого. Люстры и канделябры, которые раньше украшали гостиную его матери. Ковер в спальне сестры. Рулоны шелка и полотна. Серебряные столовые приборы. Картины и глобус для его кабинета. Всего этого больше не было – эти вещи сгорели вместе с усадьбой.

Уильям недовольно нахмурился, когда вспомнил тот злополучный день. Дом ему удалось отстроить заново, через несколько недель он будет совершенно готов, но ничто не сможет воскресить его мать.

Черная душа Гарольда Данмора будет вечно гореть в аду. Как только Уильям снова вспомнил о том, как нашел мать в луже крови, он сразу же опять ощутил в душе бессильную ненависть, которая не прошла даже после смерти Данмора. Снимая вечером рубашку, Уильям избегал прикасаться к тому месту на груди, куда попала пуля из пистолета Данмора, едва не отправив его на тот свет. Он не мог избавиться от кошмаров, в которых снова и снова видел, как, получив пулю, лежал на полу. Проклятый убийца склонялся над ним в дыму и жарком пламени. Уильям просыпался в ужасе от мучительного удушья, прижимая руку к груди.

«Все прошло, – ожесточенно думал он, – все ведь прошло! Я выжил, а он мертв и похоронен!»

Уильям споткнулся о камень и только сейчас заметил, что отошел от мельницы и направляется к усадьбе. Строительную площадку обнесли лесами, на которых работали мастера. Третий этаж рос кирпичик за кирпичиком. Когда он будет готов, строение непременно станет похоже на прежний дом: элегантное здание в греческом стиле с белой штукатуркой, с колоннами, поддерживающими навес над верандой, обращенной к морю, и защищенный от ветров внутренний дворик.

До окончания строительства Уильям вместе с сестрой жил в одном из бараков для работников. Совсем как много лет назад, в раннем детстве, когда они прибыли вместе с родителями на этот остров из Англии. Тогда первые плантаторы в поте лица расчистили несколько наделов, а капитал, заработанный выращиванием сахарного тростника, еще никому и не снился. В те времена они жили в рубленом доме, спали в гамаках, чтобы не кусали красные муравьи, которые валом валили из джунглей. Чтобы разогнать тучи москитов, разводили по ночам дымные костры, выедавшие глаза.

Уильям не испытывал неудобств, ночуя в хижине, – его угнетало то, как тяжело от этого страдает Анна. После ужасных событий последнего года его сестра очень изменилась. Она стала замкнутой, молча сидела почти весь день и притворялась, будто вяжет или читает, хотя на самом деле размышляла и смотрела в пустоту. Она переживала смерть матери еще тяжелее, чем он. Уильям изо дня в день мог хотя бы отвлекаться на бесконечную работу.

Элизабет часто наведывалась в Саммер-хилл, чтобы навестить Анну. Но и ее визиты скоро закончатся, ведь они с Дунканом завтра уезжают и, наверное, больше никогда сюда не вернутся. Они хотели уплыть еще в январе, но из-за внезапной болезни Фелисити отъезд пришлось отложить.

Уильям радовался, когда Элизабет вынуждена была остаться здесь еще ненадолго. Он надеялся, что ее визиты помогут Анне прийти в себя. Однако состояние его сестры существенно не улучшалось. Постепенно Уильям начал думать о том, сможет ли она вообще избавиться от хандры.

Подойдя к хижине, Уильям заметил, что Анна, как обычно, сидит в своем кресле перед домом в тени фигового дерева. Обнаженные корни словно ширмой отгораживали его сестру от надоедливых взглядов. Подойдя, Уильям заметил, что вязанье лежало у Анны на коленях, но она не смотрела на него.

– Ты уже обедала? – спросил он в очередной безрезультатной попытке завязать разговор, хотя было очевидно, что Анна не желала ничего, кроме покоя.

– Селия что-нибудь мне принесет. Наверняка она сейчас придет.

В тихом голосе и выражении худощавого лица читалось безразличие. Аккуратно расчесанные и разделенные на пробор волосы были уложены по бокам в круглые «улитки», наглаженное платье и туфли из нежнейшего сафьяна служили доказательством того, что Анна все держала под контролем. Если бы она плакала, жаловалась или горевала о смерти матери, Уильяму было бы легче с этим справиться. А так он столкнулся с идеальным фасадом и полной душевной опустошенностью.

Пока Уильям раздумывал над следующим вопросом (не слишком ли жарко сестре на полуденном солнце и не знает ли она, когда к ним заглянет попрощаться Элизабет), появилась Селия. Она быстро и решительно шла со стороны кухни – единственного здания, которое уцелело после пожара.

– А вот и Селия с моим обедом, – сказала Анна.

Она отложила рукоделье в сторону, чтобы служанка могла поставить поднос с едой ей на колени.

– Жареная рыба с тыквой и лимонад, – произнесла Селия. – Попробуйте, леди Анна.

Хозяйка даже не взглянула на нее.

– Большое спасибо за твои старания, Селия. Что бы я без тебя делала? Может, и Уильям хотел бы чего-нибудь поесть? Для него что-нибудь осталось?

Уильям почувствовал, что на самом деле сестра хотела сказать: «Не стой здесь как истукан и не смотри на меня так!» Ее напряженные плечи свидетельствовали о том, что появление брата загнало ее в угол. А ведь он ничего не требовал от сестры, еще много недель назад оставив попытки расшевелить ее. Поначалу Уильям ободрял Анну, предлагая ей покататься верхом или позаботиться о больных работниках, чем его сестра прежде занималась, или отправиться в экипаже в Бриджтаун и навестить Элизабет. На все предложения Анна лишь едва заметно кивала, а иногда давала ничего не значащие ответы: «Да, наверное, скоро я так и поступлю». И, конечно, ничего не делала.

– Для милорда у меня на плите есть рагу из ягненка, – ответила Селия.

Молодая мулатка в ожидании застыла у дерева. На ней было обычное серое хлопчатобумажное платье без рукавов, подвязанное на талии веревкой. Темные кудрявые волосы она заплела в тугую косу на затылке. Носить чепчик Селия отказывалась из-за зноя, к тому же на кухне было еще жарче, чем снаружи. У мулатки было пропорциональное лицо, кожа цвета корицы и дикого меда и слегка раскосые глаза светло-янтарного оттенка. Она всегда ходила босиком, и вид ее изящных лодыжек и худых рук немного возбуждал Уильяма.

Он не мог бы сказать, когда именно стал воспринимать Селию как женщину. Возможно, после той ночи, когда она убила Гарольда Данмора – своего родного отца. С тех пор эта мулатка иногда казалась Уильяму совершенно чужой, словно он никогда не был с ней знаком. Было в ее лице и осанке нечто такое, от чего девушка казалась одновременно дикой и благородной, словно богиня мести из языческих мифов. Уильям давно замечал в ней нечто эдакое. Иногда в глазах Селии вспыхивали искорки, словно отблески далеких зарниц, и в эти моменты он спрашивал себя: может, так было всегда?

Уильям не разговаривал с ней о событиях той кровавой ночи. Ему казалось, что Селия, как и его сестра, хочет запереть прошлое внутри себя и больше никогда к нему не возвращаться. Однако, в отличие от Анны, мулатка вела привычную повседневную жизнь. Селия вставала с первыми петухами, готовила еду для работников, а также для Уильяма и Анны, прибирала в хижине и лечила больных собственноручно приготовленными лекарствами. В солнечные дни она сопровождала хозяина и его сестру в Сент-Джеймс на мессу. Тогда Селия надевала свое лучшее платье из голубого набивного ситца и подаренные Анной поношенные туфли, которые после возвращения домой сразу же снимала. По традиции во время посещения церкви мулатка прятала волосы под чепчик, который прикрывал и часть ее лица. Она держалась позади, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание. Любопытство и страсть к сенсациям со временем сошли на нет. Хотя кое-какие слухи все еще ходили: все знали, что Селия была дочерью сумасшедшего Гарольда Данмора и чернокожей рабыни и что она собственноручно вонзила кинжал ему в грудь, чтобы спасти Анну – свою хозяйку.

Но, к счастью, и эта сенсационная новость отошла на второй план и наскучила людям. Они перестали бросать на Селию любопытные взгляды, и шумиха постепенно улеглась. Девушку снова оставили в покое, и Уильям облегченно вздохнул. Прежде всего потому, что теперь едва ли кто-нибудь смог бы выведать еще более опасную тайну, которая могла бы привести Селию на виселицу: она была любовницей Акина – вожака восставших рабов. Те в прошлом году сеяли на острове смерть и разрушение, пока их не одолели в кровопролитных боях и не согнали в кучу, как разбежавшийся скот. Некоторых в наказание повесили прямо на месте. Акина, громадного негра из племени йоруба, постигла ужасная судьба: Гарольд Данмор посадил его в клетку и сжег живьем. Селии пришлось беспомощно наблюдать за этим.

Ей и Уильяму не повезло: их любимые люди погибли от руки одного и того же убийцы. Возможно, именно этот факт связал их сильнее, чем воспоминания о раннем детстве, которое они оба провели в Саммер-хилл.

– Положить вам, милорд? – нетерпеливо спросила Селия.

– Что? – растерянно произнес Уильям, отвлекшись от своих воспоминаний.

– Немного рагу.

– Ох, нет, я не голоден. Поем позже. Но от лимонада я бы не отказался.

Служанка развернулась, чтобы отправиться на кухню, но, пройдя несколько шагов, остановилась.

– Хозяин, недавно приезжал Пенн, – бросила она через плечо.

– Джордж? Что ему было нужно?

– Как обычно. Он навестил леди Анну и снова уехал.

На ее лице появилась гримаса отвращения. Селия отвернулась и ушла. Она терпеть не могла Джорджа Пенна.

Уильям тяжело вздохнул. Казалось, Анна позабыла о том, что была помолвлена с Джорджем, впрочем, как и о своей прежней нормальной жизни. Пенн беспомощно намекал ей на их общие планы, но Анна отвечала на это, как и на многое другое, лишь вежливой безучастностью.

Уильяма удивляло то, что Джордж вообще к ним приходит. Хоть он и стал навещать их реже, но пока что не предпринимал попыток расторгнуть помолвку, чего Уильяму в сложившихся обстоятельствах хотелось бы больше всего. Хотя бы потому, что он знал: его сестре Пенн не слишком симпатичен. В прошлом году его предложение было принято исключительно потому, что на Барбадосе не хватало достойных мужчин.

К тому же Анне скоро исполнится тридцать, что резко уменьшало ее шансы на счастливый брак. Джордж был вдовцом и уважаемым плантатором в расцвете лет. Он считался одним из немногих завидных женихов. Конечно, если забыть о том, что Джордж нажил двух детей с одной чернокожей рабыней. Он тут же продал ее с приплодом, когда решил сделать предложение Анне. Этим он сильно разозлил негритянку. Женщина не могла поверить, что кто-то способен продать собственных детей.

И все же Уильяму было немного жаль Джорджа Пенна. Он был честным малым, старательным и умелым плантатором, который хорошо обращался со своими работниками, в том числе и с неграми. Он просто хотел угодить всем, и прежде всего Анне. К тому же тот факт, что он не переставал ездить в Саммер-хилл, хотя Анна не проявляла к нему ни малейшего интереса, говорил в его пользу. Может, когда-нибудь эта пара все же будет вместе…

Услышав топот копыт, Уильям очнулся от размышлений. На повороте за хижинами он увидел белую лошадь, и его сердце замерло.

Элизабет приехала, чтобы попрощаться. Несмотря на то что ее мучили собственные заботы, у нее заболела душа, когда она увидела Уильяма под старой смоковницей. В его осанке было что-то унылое, и причина была совсем рядом: наполовину скрытая выступающими корнями, в своем любимом кресле сидела Анна и меланхолично ковыряла вилкой обед. При виде Норингэмов у Элизабет заныло сердце. Каждое движение Анны свидетельствовало о том, что она все еще сильно переживает последствия несчастья. Элизабет очень хотелось сделать что-нибудь для них, и прежде всего для Анны, но, как ни старалась, она не могла найти к подруге правильного подхода.

Фелисити считала, что Анне просто нужно время, и Элизабет не оставалось ничего иного, как поверить своей кузине. Фелисити знала, о чем говорила. До того как она приехала в Рейли-Манор, вся ее семья погибла во время резни, а саму девушку изнасиловали. Потребовались годы, чтобы оправиться от потрясения, но Фелисити пережила это.

– После такого некоторое время ощущаешь себя мертвой, – описывала она свои чувства. – Не хочется ни говорить, ни думать, ни выносить присутствие других людей рядом с собой. Постепенно становится лучше. Дай Анне еще несколько месяцев, и она придет в себя.

Элизабет с готовностью последовала этому совету, но у нее уже не было времени на ожидание. Они собирались уезжать, а Анна оставалась здесь, и, скорее всего, они простились бы навсегда. По крайней мере, так обстояли дела до того, как Дункана бросили в тюрьму.

Элизабет натянула поводья и хотела слезть с коня, но Уильям тут же оказался рядом и без лишних слов помог ей спешиться: крепко взял ее под руки и поставил рядом с собой. Его миловидное лицо снова засияло от радости.

Элизабет почувствовала, что его взволновал ее визит. Уильям никогда не умел скрывать свои чувства.

– Элизабет! Ты еще раз навестила нас перед отъездом! – Он взглянул на гостью, взяв ее за руки. – Я так рад!

– А ты как думал? Могла ли я исчезнуть, не сказав ни слова? – Элизабет не стала говорить о том, что это едва не произошло.

Она быстро одернула платье. Ей казалось, что из-за выступающего вперед живота она похожа на кита. Элизабет сильно вспотела, платье промокло и липло к телу. Недавно прошел дождь, один из тех сильных ливней, которые начинаются неожиданно и идут недолго, но после них воздух превращается в стену из липкой теплой влаги. Когда небо вновь показывалось из-за облаков и проглядывало солнце, совершенно невозможно было дышать, особенно если дождь прошел после обеда. Тропический зной укрывал все пеленой тумана и затруднял любое передвижение.

Элизабет положила руку на поясницу. Ей захотелось снова стать стройной. Однако она сразу же укорила себя за эгоистичные мысли. На самом деле у нее были проблемы посерьезнее, чем увеличившаяся талия и связанные с этим трудности.

– Где Деирдре? – немного встревоженно взглянул на нее Уильям. – Тебе больше нельзя выезжать одной.

– Она заботится о Джонни. Прошлой ночью у него был сильный жар, некоторое время мы даже опасались, что… Ну, теперь ему уже лучше, хвала небесам, но мне спокойнее, если за ним приглядывает Деирдре. А Фелисити… Ну, ты же знаешь, она боится лошадей.

Элизабет вздохнула, и в тот же миг в ее глазах отразилось отчаяние.

– Дункан в тюрьме.

– Что ты говоришь? – растерянно взглянул на гостью Уильям.

– Юджин Уинстон явился на рассвете вместе с дюжиной солдат и взял Дункана под стражу. Предположительно по постановлению губернатора.

– Этот жалкий интриган! – Уильям стиснул зубы от злости.

– Еще вчера я разговаривала об этом с Дунканом. Он думает, что плантаторы позарились на наше золото. Муж сказал, что это ты сообщил ему об этом.

– Именно я, – мрачно подтвердил Уильям. – Но, пожалуй, я не ожидал такой подлости со стороны Юджина Уинстона. На собрании совета о конкретном обвинении вообще речь не шла. Дальше разговоров плантаторы не продвинулись. Наверное, Юджин прознал об этом и взял ситуацию в свои руки.

– Да, все зашло слишком далеко. До того как ехать сюда, я получила известие с «Элизы». Эта крыса Уинстон приказал арестовать корабль, предполагая, что наше золото на борту. Солдаты уже начали обыскивать судно.

– Я смотрю на твое решительное лицо и понимаю, что на самом деле золота там нет.

– Ты прав. – Элизабет повернулась к Жемчужине и, открыв седельную сумку, достала оттуда увесистый мешок.

Уильям и тут пришел ей на помощь.

– Святые небеса, ты привезла его с собой!

Он поставил тугой тяжелый кожаный мешок у своих ног.

– В другой сумке еще один такой же.

Элизабет обошла кобылу и открыла вторую седельную сумку. Уильям вытащил оттуда еще один туго набитый мешок, положив его рядом с первым. Он взглянул на них и нахмурился. Здесь было больше золота, чем у всех плантаторов Барбадоса вместе взятых. На острове в основном расплачивались сахаром, табаком или индиго. Прежде, если партнеры достаточно доверяли друг другу, происходил обмен, но с этим давно было покончено. Золота и серебра на острове было так мало, что весть о богатстве Элизабет пробудила у плантаторов алчность.

Ее мезальянс с гнусным, вероломным пиратом Дунканом Хайнесом послужил хорошим поводом, чтобы выдвинуть против него обвинение и таким образом наложить лапу на это золото.

Анна поднялась со своего кресла и подошла к ним. Она даже не заметила мешков, лежавших у ног Уильяма.

– Элизабет… Как хорошо, что ты нас навестила. Я попрошу Селию принести тебе освежающий напиток.

Эти слова прозвучали вежливо и нейтрально, словно Элизабет была не ее лучшей подругой, а обычной гостьей.

Провожая Анну взглядом, женщина испытывала смешанные чувства – озабоченность и злость. Ей очень хотелось схватить подругу за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы та пришла в себя. Хотелось накричать на нее, объяснить, что, возможно, они с ней больше никогда не увидятся. Но Анна знала об этом. И, казалось, это ее совершенно не волновало, как и все остальное, что происходило вокруг.

Элизабет вновь обратилась к Уильяму.

– Анне не становится лучше, – тихо произнесла она.

Он в ответ лишь пожал плечами, а потом указал на золото:

– Что с этим делать?

– Ты должен сохранить золото для меня, чтобы Юджин и губернатор не добрались до него. Все, кроме той части, которая потребуется для реализации нашего плана. Честно говоря, это план Дункана, он придумал его на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. Но для его осуществления понадобится твоя помощь.

– Ты можешь рассчитывать на меня в любое время, ты же знаешь. – Уильям указал на кресло: – Но сначала присядь, и мы спокойно об этом поговорим.

Селия, склонившись над плитой, помешивала рагу из ягненка, которое томилось в плоской кастрюле на слабом огне. Уильям сказал, что поест позже. Это означало, что аппетит у него появится, когда он справится с угнетенным состоянием, возникавшим после разговора с сестрой. Селия выросла вместе с Уильямом и знала, что он никогда не мог долго предаваться печали. И не потому, что был оптимистом, а скорее оттого, что не позволял себе слабости. Он считал, что человека всегда в какой-то мере охватывает сочувствие, если он видит мучения другого. Уильям делал все, что было необходимо. Каждый день он работал до изнеможения: вставал на рассвете и трудился до захода солнца. Он был везде, где кипела работа: на полях сахарного тростника, на мельнице, в сахароварне, на стройке.

Селия попробовала рагу и добавила немного перца, чтобы подчеркнуть вкус блюда. Уильям ценил ее стряпню, часто хвалил ее, и девушка радовалась, что хоть таким образом может сделать для него что-то хорошее. В последнее время у Уильяма было мало поводов для радости. Слишком редко рядом с ним были люди, которые понимали, что у него на душе. Не было никого, кто бы утешил и подбодрил Уильяма, когда он переживал смерть матери. Некому было восхищаться тем, что он успел сделать за последние месяцы. Никто, кроме Селии, не видел, скольких усилий ему стоило отстроить дом заново, управлять огромной плантацией и в то же время со всей ответственностью принимать участие в политической жизни острова.

Никто не замечал, как он прихрамывает при ходьбе. Спасаясь во время пожара, Уильям выпрыгнул из окна. Нога зажила, но он слишком рано приступил к работе. Уильям просто не мог себя беречь, ему необходимо было постоянно обо всех заботиться. Как, например, сейчас о леди Элизабет, хотя ей это было нужно меньше всего. Уильям бросил сердце к ее ногам, а она взяла его, растоптала и оставила кровоточить. Почему он не понимал, что совершенно ей безразличен?

Из кухни, у которой не было двух торцевых стен, Селия хорошо видела хижины и место перед ними с узловатой старой смоковницей. С тихой ненавистью девушка наблюдала за тем, как леди Элизабет опустилась в кресло Анны, а Уильям присел перед ней на корточки, чтобы ей не приходилось задирать голову. Его нога наверняка болела, но вежливость, очевидно, была для него на первом месте.

Анна пришла в кухню и поставила на стол тарелки с почти нетронутой едой.

– Обед был очень вкусный, спасибо, – вежливо произнесла она. – У нас гости – приехала Элизабет. Думаю, мы предложим ей чай и немного выпечки.

«Ну конечно, – с сарказмом подумала Селия, – мы предложим миледи выпечку. Это самое малое, что мы можем сделать, чтобы продемонстрировать свое гостеприимство».

Селия недавно испекла целый противень особых кексов, потому что знала: Уильям их любит. В прошлом месяце прибыл торговый корабль и привез какао-бобы – дорогой деликатес, который пользовался все большей популярностью. Нужно было размолоть бобы с кокосовым маслом, миндалем, сахаром и смешать их с мукой, и тогда можно печь вкусные кексы. Селия положила парочку на поднос и, немного подумав, добавила еще один. Если бы она положила всего два кекса, Уильям наверняка не притронулся бы к ним и оставил все для Элизабет. Мулатка налила чай в кувшин, сняла с огня кастрюлю с рагу и повесила вместо нее котел с водой.

Наблюдая за служанкой, Анна стояла у сервировочного столика. Она в растерянности оперлась на тяжелый кедровый стол и соединила перед собой руки, словно для молитвы. Было в этом жесте что-то странное, детское. Если бы мать Анны была еще жива, они наверняка бы вместе с леди Харриет сидели на веранде господского дома и пили чай. И не лежало бы у них на коленях никакого вязанья, и шла бы веселая болтовня обо всем на свете. Потом Анна, может, отправилась бы в спальню вздремнуть или позвала бы служанку, которая умела шить, и стала бы с ее помощью подгонять по фигуре новое платье. А уже совсем под вечер, когда тени удлинились бы, снова сидела бы с леди Харриет на веранде, на этот раз с книгой. Анна наслаждалась бы окончанием дня, пока к ужину не пришел бы Уильям. Он в своей забавной манере рассказал бы матери и сестре о том, что произошло сегодня в поле. Втроем они сидели бы долго, до самой темноты. Сама Селия бесшумно появлялась бы на веранде время от времени и спрашивала, не нужно ли господам чего-нибудь.

– Пожалуйста, принеси еще чаю, дитя мое, – произнесла бы леди Харриет. Или: – Нет, спасибо, у нас есть все, что нужно. Можешь отправляться в постель, дитя мое.

Уильям взглянул бы на нее и мило улыбнулся. А Селия сделала бы книксен и удалилась.

Теперь она больше не делает книксенов. Больше не опускает голову и ни перед кем не преклоняет колен. Она стала свободной.

Почти два месяца назад в один прекрасный вечер Уильям шел по пляжу, опираясь на костыли. Он присел там, на утесе, чтобы полюбоваться морем. Когда зашло солнце, Селия отправилась за ним, чтобы спросить, как обычно, не нужно ли ему чего-нибудь. Уильям взглянул на нее покрасневшими глазами:

– Селия, а тебя кто-нибудь когда-нибудь спрашивал, что нужно тебе?

Она лишь удивленно помотала головой.

– В будущем тебе больше не придется задавать мне этот вопрос, Селия. Я уже давно хотел тебе сказать… С этого момента ты больше не рабыня. Ты свободна.

Да, она была свободна. Селия горько улыбалась, когда в сопровождении Анны несла чай и кексы к смоковнице и не в первый раз задавалась вопросом, что для мулатки означает свобода. Возможность уехать с Барбадоса? Эта мысль родилась очень просто, но с кем ей ехать? Акин хотел увезти ее отсюда, далеко-далеко, в страну своих предков, но теперь он был мертв. У Селии не осталось никого, кроме Уильяма и Анны, поэтому она жила здесь. К тому же сейчас она была нужна этим двоим, ведь у них тоже никого больше не было. Странно.

Осознание этого помогло ей сделать выбор. Селия получала за свою работу деньги наравне с остальными служанками – слишком мало для жизни, но слишком много для смерти. Она знала, что Уильям с удовольствием платил бы ей больше, но ураган уничтожил бóльшую часть последнего урожая. Средств в Саммер-хилл было в обрез. Ко всему прочему, нужно было заново отстраивать дом. Нужно было кормить десятки рабов, батраков и слуг; многим давно требовалась новая одежда и обувь, но с этим можно было подождать, пока не продадут следующий урожай. Конечно, можно было бы поискать свое счастье в порту, где молоденьким женщинам всегда были рады. Клер Дюбуа, известная хозяйка бриджтаунского борделя, уже несколько лет предлагала Селии работать у нее.

Селия едва не плюнула от отвращения. Вместо этого она холодно улыбнулась и подала гостье чай с кексами. Элизабет выглядела взволнованной и усталой. Ее волосы растрепались, щеки раскраснелись от жары, платье безнадежно помялось и пропиталось пóтом. Но ни усталость, ни беременность не могли уменьшить ее красоту. Грация амазонки, белокурые волосы, бирюзовые глаза, кожа, нежная, как персик… Неудивительно, что Уильям так долго думал о ней. Элизабет одним своим присутствием без труда добивалась того, чего не мог сделать никто. И уж тем более с помощью какого-то банального рагу и кексов. Элизабет приносила Уильяму радость, заставляла его глаза светиться.

Под внимательным взглядом Элизабет Селия чувствовала себя неуклюжей и беспомощной. В прошлом году они пережили судьбоносные события, когда вместе позаботились о том, чтобы Гарольд Данмор отправился в ад. В тот миг, когда Элизабет выстрелила в него, а Селия вонзила кинжал в его черное сердце, между ними не было ощутимой разницы. Не было черной и белой кожи, нищеты и богатства. Только две женщины, которые сражались за свою жизнь и победили. Вместе. Но потом Элизабет вновь вернулась к своей выстеленной шелковыми простынями постели в Данмор-холле, а Селия – к циновке в негритянской хижине на краю поля, на котором рос сахарный тростник.

– Чай и выпечка, миледи, – с холодной вежливостью произнесла девушка.

– Спасибо, Селия.

Элизабет взяла чашку и сделала глоток, не сводя глаз со служанки.

– Я как раз разговаривала с хозяином Норингэмом. В том числе и о тебе.

– Обо мне? – удивленно и недоверчиво переспросила Селия, отвечая на этот ясный взгляд, который, казалось, проникал ей в самую душу.

Уильям откашлялся и встал в полный рост. Он потер ногу. Было видно, что она болит, и это разозлило Селию. Почему Уильям никогда не обращает внимания на себя?

– Селия, мы с леди Элизабет уже когда-то обсуждали это, и сейчас вот тоже… Сначала я думал, что это можно не принимать в расчет, но потом изменил свое мнение.

– Какое мнение?

Мулатке стало не по себе. Ей не нравилась серьезность, с которой он говорил.

– Ты можешь сопроводить леди Элизабет во время путешествия в Англию.

Ошарашенная этой новостью, Селия уставилась на Уильяма.

– В Англию?

– Ты же знаешь, что мы хотим туда уехать, – сказала Элизабет. – Мой муж, моя кузина, мой сын. Нам потребуется служанка, и мы подумали, что ты отлично нам подошла бы.

– Но у вас ведь уже есть служанка. Деирдре.

– Деирдре, скорее всего, останется на Барбадосе.

Селия молча приняла эту информацию к сведению, лихорадочно размышляя о том, почему Уильям изменил решение. Если он действительно с самого начала не хотел отправлять ее в путешествие с Элизабет, то почему передумал?

«Он желает избавиться от меня, – подумала девушка. – Но почему?» И сразу после этого у нее промелькнула мысль, которая ударила ее, словно пощечина. Как она могла не замечать этого? Гарольд Данмор – злейший враг Уильяма. Этот человек отнял у него мать и дом, едва не убил его сестру. И этот человек – ее отец. В жилах Селии течет его кровь, хочет она того или нет. Уильям пытался не придавать этому значения. Но, возможно, со временем понял, что больше не в состоянии это терпеть. Он просто не хотел ее видеть. Всякий раз, когда они встречались, Селия напоминала ему об убийце.

Ее ужас от осознания этого вдруг сменился приступом ярости: «Что он о себе возомнил? Я свободна или нет?»

– Мой отъезд неизбежен или я могу решать сама?

– Конечно, ты должна сама принять решение, – ответил Уильям. – Мы просто подумали, что для тебя будет лучше переехать отсюда в страну, где нет рабства. Элизабет будет хорошо с тобой обращаться…

– Вы считаете, что в Англии мне будет лучше, чем здесь? – Селия постаралась скрыть сарказм, но ей это не удалось.

– Ну конечно. – Уильям был неприятно удивлен. – Там тебе будет лучше, чем у нас. Сама подумай! Тут ты надрываешься с утра до ночи. Не брезгуешь никакой работой, ни слишком тяжелой, ни слишком грязной; ты постоянно трудишься и никогда толком не отдыхаешь. Ни разу ничего ты не попросила для себя. Ты заботишься только о других.

Селия пристально взглянула на него. Эти слова звучали так, словно Уильям описывал себя. Он видел ее точно так же, как и она его. Это вызвало у девушки изумление.

– У меня тебе придется заниматься стиркой и заботой о моем маленьком сыне, – сказала Элизабет. – На самом деле у нас тоже нелегкая жизнь, но рядом с тобой всегда будем я и Фелисити. Во время путешествия мы станем делить обязанности между собой. А на Рейли-Манор у нас есть отдельная прислуга для черной работы. Тебе не придется там тяжело трудиться, и ты всегда будешь сыта.

И она добавила, поясняя:

– Рейли-Манор – это мой родной дом в Англии, где я родилась и выросла. Мы хотим немного пожить там, может, до следующего года, а потом снова вернемся на Карибы и подыщем другой остров, где и поселимся. Ты сможешь к нам присоединиться, если пожелаешь, или же остаться в Англии, как тебе будет угодно.

– В Англии все совершенно по-другому, – глухо произнесла Анна за спиной Селии.

Она оперлась о корни дерева и задумчиво смотрела в пустоту.

– Зимой там идет снег и иногда по всей стране дует пронизывающий ветер. Людям приходится укутываться в толстые накидки из шерсти, чтобы не замерзнуть. Вечерами англичане разводят огонь в камине. А когда ложатся спать, им не нужно бояться ни москитов, ни муравьев. По воскресеньям мать иногда брала меня за руку, и мы прогуливались по городу. Там возвышаются дома, над крышами которых вьется дым. По улицам ездят экипажи со слугами в ливреях, а у лошадей на уздечках крошечные колокольчики. Там нет рабов и полей с сахарным тростником. Все совсем… иначе. – Она умолкла и подняла глаза. Ее лицо было печальным. – Там мы были счастливы. Ты помнишь, Уильям?

– Анна, я был тогда еще маленьким, – вымученно улыбнулся он. – Я совершенно ничего не помню.

– Но я старше тебя, и мне многое запомнилось, – ответила Анна. В ее голосе послышались нотки отчаяния. – Мы были счастливы.

– Сегодняшняя Англия тебе, возможно, вовсе бы не понравилась, – произнесла Элизабет. – Там действительно довольно холодно, по крайней мере, по сравнению с Барбадосом.

– Да, это так, – кивнул Уильям. – Во время последних визитов туда эта страна показалась мне серой и унылой. Дома в городе стоят вплотную друг к другу, в воздухе витает дым, на грязных улицах – толпы попрошаек.

– В сельской местности гораздо лучше, – возразила ему Элизабет. – Там хорошо жить. Если бы ты побывал не в Лондоне, а в Рейли-Манор, ты бы понял, что я имею в виду. Открытый горизонт, заросшие травой поля. Весной наступает чудное время, все зеленеет и цветет. Леса и усадьбы залиты солнечным светом… – Она запнулась. – Ах, когда я говорю об этом, то замечаю, как истосковалась по своему старому дому!

– Да, – тихо произнесла Анна. – Люди должны иметь возможность вернуться домой.

Элизабет поддержала внезапный порыв подруги:

– Анна, ты ведь тоже можешь поехать с нами!

– Ее дом здесь, – запротестовал Уильям. – Новое здание вот-вот будет готово. Тогда мы заживем как подобает. Скоро мы сможем позволить себе нанять портниху, которая сошьет моей сестре много красивых нарядов.

– Уильям, я не думаю, что речь идет об этом, – сказала Элизабет.

Казалось, он хотел возразить, но лишь опустил голову. Через некоторое время Уильям вновь задумчиво поднял взгляд, машинально взял один из кексов и, раскрошив его в руке, посмотрел сначала на Элизабет, потом на Анну и неожиданно кивнул.

– Возможно, там тебе действительно будет лучше, – произнес он, обращаясь к сестре. – Если все это на некоторое время… В новом окружении у тебя появятся новые мысли. И там ты будешь вращаться в обществе. Рядом с тобой будут Элизабет, Фелисити, малыш… Да, да, думаю, что это пойдет тебе на пользу.

Уильям заметно повеселел. Чем дольше он говорил об этом, тем больше нравилась ему эта мысль. Селия заметила, что Анна возбуждена, – этого не случалось уже долгое время. Ее обычно бледные щеки порозовели, и лицо вдруг вновь стало оживленным.

– Тогда мне нужно быстро собирать вещи, не так ли? Вы ведь уезжаете завтра! Или послезавтра?

Элизабет и Уильям переглянулись, словно не хотели раскрывать тайну. Тут Селия заметила два туго набитых кожаных мешка, которые лежали в пыли в нескольких шагах от кобылы Элизабет.

Вопрос Анны словно послужил сигналом. Элизабет неуклюже поднялась с кресла.

– Пора. Мне нужно ехать.

Она подошла к подруге и сердечно обняла ее за плечи:

– Я очень рада, что ты хочешь отправиться вместе с нами. Почему бы тебе не упаковать вещи сегодня? Прикажешь отправить их в Данмор-холл?

– Я отвезу их в экипаже, – ответил Уильям. – Тогда мы сможем и попрощаться.

Он выглядел печальным.

Селия смотрела то на него, то на Элизабет. Эти двое говорили о чем-то, пока она не подошла, и хотели сохранить это в тайне. Наверное, речь шла о содержимом мешков.

– Но как же быть с тобой? – обернувшись, спросил Уильям у Селии. – Ты тоже отправишься в Англию?

На секунду девушке захотелось согласиться только для того, чтобы посмотреть, как изменится выражение его лица. Воспримет ли Уильям ее отъезд с облегчением? А может, в его глазах отразится разочарование или даже озабоченность? Ведь он останется совершенно один! И может, для нее действительно будет лучше начать новую жизнь на новом месте? Здесь, на Барбадосе, она навсегда останется рабыней. Селия не знала другой судьбы. По документам она была свободной, по мнению Уильяма – тоже. Но в глазах остальных она была не больше, чем животное, участь которого белые могут решать, как им заблагорассудится.

Момент неопределенности, казалось, превратился для Селии в вечность. Выражение лица Уильяма никак не изменилось. Девушка выдержала его испытующий взгляд и медленно покачала головой:

– Нет, милорд, не думаю, что хочу уехать с этого острова. Так мне подать вам рагу или нет?