Читать книгу Легким ветром - Елена Щербакова - Страница 10

Всю ночь Павлу Семенычу были тяжелые видения. Приснилось кладбище, в ров проложен какой-то металлический изоматериал. Никитин вдруг почувствовал, как немеют его руки до боли в конечностях, и ужас начал напускать страшные картины в его воображение. Павел чуть не вскрикнул и проснулся.

Раздался телефонный звонок. Это старый приятель, Климентов, почему-то поднял тревогу. Он судорожно перебрасывался словами о грехе реновации, о каких-то возникших судах на этой почве, что людей возвращают в сталинизм, вроде того, что из земли выкапывают похороненные временем исторические вирусы, и они опять поражают людей. Потом о лагерях, о массовой кремации стариков.

– Какой же ценой стариков заселят в новый дом! – возопил Климентов. – Седые старики стряхивают на нас пепел отживших болезней. С такими соседями лучше сразу облысеть и вечно сидеть у окна и курить сигары, даже не реагируя на то, что происходит вокруг. В городе шум, гам. В городе разве люди? Это сырье, материал. Их года уже сочтены!

– Успокойся, Сережа. – Никитин хотел остановить истерику друга, но Климентов давно приобрел личину кретина, и сдержать его было невозможно.

Климентов снова возбужденно возопил:

– Мне каждую ночь снятся утопленники, как они наедаются перед смертью, плюют на других, чтобы насытиться чужим горем и потом унести его с собой в могилу. Пусть пируют, пока плохо другим, давят кости живых ради того, чтобы утонуть в ванной. А я затыкаю себе тампонами нос, уши, перевязываю себе горло: его часто стягивает, как и лицо, будто я в собачьей маске.

– Зачем ты мне все это говоришь?

– Вчера привезли гроб, этот голубой гроб, в котором и лежал самоубийца.

Климентов даже издал протяжный стон.

– С тобой невозможно разговаривать. Тебе нужен очередной вызов, – хотел предложить Никитин помощь, но вспомнил, что Сережа давно привык к госпитальному режиму и ему нужно, наоборот, больше свежего воздуха. Но где им в шумном городе, наводненном стройкой, напитаться?

– Вызовы тебе не помогут. Крепись сам, как знаешь: помощь там, где обретешь себя.

– Друг, что же ты мне можешь сказать?! – Климентов требовательно спросил, точно экзаменуя Никитина.

– Мусорку сжигают в космосе и потопляют города на их станциях тоже. Не ходи ночами по Луне. Зрелище страшное.

– Кто бы постирал мою рубашку? Я опущен страшно, сплю, засыпаю с тяжелой головой. И боюсь проспать, как бомж.

– Твоя карта при себе? Проверь, в порядке ли она.

– Предлагаешь поставить мыльную оперу где-нибудь в Саудовской Аравии или в странах отсталой Африки?

А может быть, в Европе в каких-нибудь Средних веках? Нет, лучше быть садовником, поливать цветочки. И твой пес будет напоминать, как ты десять лет назад пахал на даче.

– Как же ты опустился?! Под тобой уже долговая яма.

– Нет, я часто спускаюсь в подвал ЖЭКа, работаю сам, как домовой, и даже лаю, как и мой пес, только на дворников, что ломают деревья.

– Не скучай, дружище. Остановись. Раз твои больные ноги устали носить тебя по улицам твоей молодости. Ветер сам принесет тебе вести.

– Тебе хорошо рассуждать. Ты писатель, говоришь даже сказочно. Живешь в своей книжной столице, хозяйничаешь в книжном государстве, воюешь на книжном полигоне. Познакомил бы меня с кем-нибудь. Давно я не был Дон Кихотом.

– Челноков тебе мало, фанатов. Выгляни на улицу – стена, плотина живых людей. Прохода нет. На дорогах фуры стоят в пробках. Земля горит под ногами.

– Ну хоть с кем-нибудь, хоть с самой страшной, уродливой, на худой конец, бабой познакомь. Что скрываешь?

Никитин задумался.

– А-а. Могу предложить Глухаря. Он, правда, спичками постоянно чиркает. Или вот Хилыч есть такой. Он, правда, чихает через каждые пять минут. Отчего не знаю. То ли аллергия у него на асфальт, то ли…

– Греческой богини разве нет, писатель?

– Откуда ей взяться? Если кто и нарядился в огромную шляпу, так это значит «беги в общественную столовую». Вот и вся любовь.

– А вот один грек есть знакомый, шустрый малый.

– Слепой, что ли?

– Нет, с абсолютным слухом, с интуицией, вроде как у осы.

– Ясно. Значит, телеграф на дому можно открыть.

– Это дело, а то ведь наши дамы-то одолели меня со своей яичницей. Я ею сто раз уже объелся. А они опять кольца золотые требуют. От них одними яйцами не отобьешься.

– Это все от испорченности твоей. Не строй золотые замки. И Золотая баба не будет стоять в дверях и на проходе.

– Мне б, как у тебя, птичий язык заиметь. Вот это воля! Вот это полет! Фантазии…

– Грек бы в таком случае сразу бы воскликнул «Рак!» А я бы деранул сразу через весь коридор, пулей. Не выдержал бы садизма.

– Вот что значит невесомость. Мне бы так поплавать.

– Ты серьезно? А не боишься, что одна каракатица тебя укусит больно-больно?

– Ладно, не страши, лучше познакомь.

– Потом, попозже. Ты пока успокойся. Пока.

Никитин бросил трубку и с тяжестью выдохнул, будто передвинул огромный мешок и сильно устал. Рука его измождено опустилась, как выжатая тряпка. Никитин бросился в кресло, в котором тонкое его тельце казалось всего лишь тенью от клена из окна.