Читать книгу Ниже бездны, выше облаков - Елена Шолохова - Страница 3

Вчера били Кристину Волкову. Всем классом. Вот где реальный ужас! У нас и раньше случались разборки, но такой трэш впервые. Стараюсь не думать, но…

Ещё боюсь, как бы нам это потом не аукнулось. Почему-то мне кажется, что если всё всплывёт, то нас за это по головке не погладят. Хотя Женька Запевалова убеждена, что опасаться нечего.

Волкова – новенькая, пришла в наш класс в самом начале года. Она сразу всем не понравилась. У нас вообще к новеньким относятся предвзято, поэтому, наверное, они не приживаются. За всё время прибыло к нам человек десять, а может, и больше, и только один Эдик Лопырёв – он у нас с седьмого класса – влился. Даже Запевалова его признала и допустила в нашу компанию. А она, вообще-то, судит людей строго. И почему его включила в «свои», даже без прописки, – не знаю. Лично мне Лопырёв не очень симпатичен – мелкий, белобрысый, неспортивный. Папа про таких говорит: «Три щепочки сложены». Мне нравится, когда парень высокий, крепкий и видный. Не дылда, а именно рослый. Ну хотя бы как Марат Айрамов, другой мой одноклассник. И на лицо чтобы был симпатичный. Хотя, в общем-то, рост и внешность – не самое главное. Вон Антон Бородин тоже невысокий. Ещё и очки носит. Но к нему у меня хорошее отношение. Он умный, добрый, много всего интересного знает, шутить умеет смешно. И родителям моим нравится. А Лопырёв… он какой-то фальшивый, что ли. Вроде улыбается, а глазки по сторонам бегают. Так и кажется, что пудрит мозги, а у самого на уме что-то гадкое. Говорить с ним особо не о чем, разве что о модных шмотках и крутых тачках. Но с Запеваловой не очень-то поспоришь. Сказала, что он будет с нами ходить, – и точка. Так же и тут: она решила, что с Волковой никто из класса общаться не должен – никто и не общается. А попробуй скажи ей хоть слово против! Себе дороже. Она ведь у нас – мега-звезда. Все ей в рот смотрят и, если честно, даже побаиваются. Как Запеваловой это удаётся – не понимаю. Внушила всем, что она одна знает, как лучше, а все подчиняются и даже не пикнут. Вот и мы с Ольгой Лукьянчиковой, Антоном Бородиным, ну и с Лопырёвым, раз он теперь в нашей компании, ей поддакиваем.

Считается, что мы дружим. Но ведь дружба – это когда все равны. А мы перед ней на цыпочках ходим, что Женька скажет, то и делаем. Просто она почему-то выбрала в «друзья» именно нас. А хотим мы или не хотим, даже не спрашивала. Позвала однажды к себе и сказала, что хватит вечерами сидеть дома и держаться за мамину юбку. Надо компанию организовать. С кем попало ей дружить неохота, а мы ей вполне подходим. Так мы и стали собираться вместе, в основном в выходные и по вечерам. Но и в школе если она с кем и общалась по-человечески, то только с нами. При этом, могу поспорить, Женька считает, что тем самым оказала нам великую честь и мы должны до пенсии гордиться, что мы – «избранные». Антон Бородин уверен, что не случайно она облагодетельствовала именно нас. Он так и говорит: «Критерием селекции были наши предки. Банально, но я не возражаю». Вечно он из себя умника строит. Хотя доля истины в его словах, конечно, есть. Потому что старший Бородин – известный в городе адвокат. Денег – куры не клюют. Мой папа – лет десять как гендиректор машиностроительного завода. Лопырёв тоже не из бедных. Папа у него бизнесмен. И не какой-нибудь ларёчник-чебуречник среднего пошиба – у него целая сеть очень даже недешёвеньких кафешек (удобно, кстати, – в одном из них мы регулярно зависаем, и с нас там денег не берут). У матери Лукьянчиковой тоже свой ресторан на Тихвинской. А Запеваловой отец, можно сказать, с Бородиным-старшим в одной сфере, но на разных полюсах. Он у неё – полковник полиции.

Впрочем, выбирала нас Женька не только «по одёжке». Например, с самого начала она звала в компанию меня и Антона Бородина – без Ольги. Но с Олей Лукьянчиковой я дружила ещё с детского сада. К тому же мы с одного двора. Ну а Женька предложила дать ей отставку, мол, она – «плебейка и дура». Оля, конечно, не голубых кровей и не мегамозг, но дура и плебейка – это чересчур. Я сказала, что не могу так. Запевалова дёрнулась. Видно было, что ей неприятно и что она вообще не ожидала такого ответа. Женька, помню, ушла злая. Я и сама весь вечер переживала, потому что уже тогда поняла – обид она не прощает. Побежала к Оле и выложила ей всё начистоту. Мы вместе поахали-поохали, что же теперь будет. А на следующий день Запевалова сказала: «Ладно, пусть твоя Лукьянчикова тоже с нами ходит, раз уж она тебе так дорога». Я думала, Ольга взбрыкнёт, ну или, по крайне мере, будет дуться хоть пять минут – ведь про «дуру и плебейку» я ей тоже передала. Но она обрадовалась! Чуть не завизжала от восторга. Мне даже немного обидно стало.

Теперь же Оля вообще изменилась – не узнать. Раньше была простая, весёлая, смешливая. А сейчас она старается Женьке подражать – с другими девчонками из класса разговаривает свысока, а некоторых и вовсе в упор не замечает. Только с нами, со мной и с Женькой, она вроде как прежняя. Ну и девчонки наши тоже странные. Вьются вокруг них, заискивают. Главным образом перед Женькой, но и Оле заодно перепадает толика внимания. Ко мне, конечно, тоже одноклассницы хорошо относятся, но хочется думать, что это не из-за Женьки. Я, по крайней мере, стараюсь ни перед кем нос не задирать и вроде никого не обижаю. Ну, кроме Кристины Волковой… теперь. Да и её мне лично бить не хотелось. Знаю, многие бы сказали: если не хотела, зачем била? Они просто не учились в нашем классе…

Прибыла к нам Волкова где-то в середине сентября. Вошла на перемене, перед литературой. Но вот как она вошла – это надо было видеть! Ввалилась по-наглому, как домой. Жвачкой чавкала, пузыри пускала. У самой юбка – еле попу закрывает. Чёрные волосы с синими прядками начесала так, что всё колтуном стоит. А макияж – мама дорогая! Подводка от носа до виска – глаз не разглядеть. Черничная помада. В носу гвоздик. Какие-то дешёвые цепочки и браслеты понавешала. В общем, красотка – умереть не встать!

Мы сначала от такого неземного чуда едва с мест не попадали. В нашей школе по поводу внешнего вида и одежды очень сурово. У Анны Карловны, директрисы, на этот счёт прямо пунктик какой-то. А директриса наша – это самый страшный человек. Я не шучу. От неё даже учителя трепещут, а меня вообще в дрожь бросает при встрече. Папа говорит, старой закалки человек – отсюда и все её закидоны: не краситься, короткие юбки и джинсы не носить и вообще школьная одежда должна быть серая или чёрная. И, видимо, чтобы показать всем, как надо одеваться, сама директриса всегда ходит в чёрном платье почти до пят, с длинными рукавами и воротником стоечкой. Даже в жару! С причёской та же история: вечно залижет волосы назад и скрутит в фигушку. Никакого разнообразия. Хотя в её возрасте – а ей, наверное, под семьдесят – просто уже не до причёсок и нарядов. Девчонки говорили, что она даже нашу классную, Майю Вячеславовну, отчитывала за розовую блузку: мол, в школе надо думать только об уроках и ни о чём больше, а она, классная, своим примером детей с толку сбивает. Правда это или нет, но Майя Вячеславовна одевается теперь уныло и невзрачно, как и все. Хотя она у нас всё равно красавица.

Анна Карловна, естественно, контролирует не только внешний вид. За учёбу, а особенно за дисциплину, тоже гоняет. То есть не гоняет. Не совсем верное слово, учитывая её преклонный возраст и то, что сама она – сухая и тощая, как египетская мумия. Просто каким-то образом умудряется держать всех нас – и учеников, и учителей, и даже завучей – в кулаке. Даже самые отпетые двоечники при ней слова лишнего сказать не смеют. Вот такая она.

К счастью, директриса – за глаза все зовут её Карга – в нашем классе не ведёт, поэтому видеть её приходится нечасто. Кроме того, она подслеповата и лёгкого макияжа не замечает. Но такую писаную красавицу как Волкова не заметить невозможно, даже издали.

В общем, в первый момент от вида новенькой мы все обомлели. А она встала перед классом, лопнула очередной пузырь и выдала:

– Хай, пипл. Это ведь девятый «А»? Я буду у вас учиться. Зовут меня Кристина Волкова. Можно просто Кристина.

Все покосились на Запевалову – как она отреагирует. А Женька почти равнодушно, во всяком случае, беззлобно протянула:

– Слушай ты, побочка, не знаю, из какой ты помойки выползла, но тебе лучше поскорее вернуться обратно. А как тебя называть – решать нам.

Волкова сперва смутилась, даже покраснела слегка. Но потом, видать, решила проявить характер:

– От побочки и слышу. А как меня называть, уже решили мама с папой. Тебя не спросили.

Вот это была сцена! У всех челюсти отвисли от такой неслыханной наглости, а Запевалова аж лицом потемнела и ноздри раздула – верный признак скорой бури. Вышла из-за парты и направилась к новенькой. Та сразу струсила, хоть и старалась виду не показать. Правда, не слишком убедительно. А все аж из-за парт повылезли, чтоб ничего не пропустить. Но Женька до неё не добралась, даже рта раскрыть не успела – раздался звонок, и в кабинет влетела Майя.

Нашу классную мы зовём Пчела Майя. Как в японском аниме. Прозвище приклеилось к ней, в первую очередь, из-за имени. Ну и отчасти потому, что она вечно вся такая деятельная, суетная, везде торопится (и, кстати, всё равно постоянно опаздывает).

– А-а, ты у нас новенькая, – бросила классная мимоходом. – Секундочку.

Добралась до своего места, кинула на стул сумку и журнал, подвигала ящики – ничего оттуда не достала, беглым взглядом пробежалась по классу и только тогда успокоилась. Она всегда так дёргается. Урок не начнёт, пока всё не потрогает и не осмотрит. Только затем она по-настоящему обратила внимание на новенькую. Хотела что-то сказать, да так и застыла. Ещё бы, в нашем «монастыре» эта новенькая смотрелась как чёрт.

– Та-ак, ты у нас… Кристина Волкова… – Майя так удивилась, что натурально округлила глаза, да ещё и рот открыла.

– Ага, – кивнула новенькая и снова выдула мутный пузырь.

– Ты ничего не перепутала? – наконец проговорила Майя. – Адресом не ошиблась?

– В смысле? – не то сказала, не то чавкнула Волкова.

– Ты в школу пришла или куда? Что у тебя за вид? У нас так не ходят. И жвачку убери.

– А чё не так с моим видом? Чё вам не нравится?

Новенькая с классной была посмелее и принялась спорить, что вид у неё вполне себе нормальный и вообще закона об обязательной школьной форме нет.

А Майя только повторяла: «Так нельзя, так нельзя». В другой раз мы бы, может, и позлорадствовали – у нас многие Майю не любят, по крайней мере, с некоторых пор, но Волкова уже успела заработать минус сто очков к карме. Так что это был поединок как бы двух наших неприятелей, и все просто с любопытством наблюдали, кто кого уделает. Если бы такая ситуация возникла в начале прошлого года, Запевалова, а следовательно, и весь класс встали бы без раздумий на сторону Майи и заткнули рот этой нахалке. Но в прошлом году у Женьки с классной вышла ссора. Вроде и небольшая, но с тех пор Запевалова Майю ненавидит и всех против неё настроила. Ссора и правда была ерундовая: Майя поставила ей за сочинение «пять/четыре». Пять – за грамотность. Четыре – за содержание. И прокомментировала на уроке её оценку так: «Ты, Женя, пишешь всё правильно, но так сухо, так невыразительно, так шаблонно, будто у тебя ни грамма собственной мысли нет». Надо знать Запевалову, чтобы понять, какой смертельной обидой стали для неё слова Майи. А потом ещё и на олимпиаду по русскому языку классная отправила не Женьку, а Антона Бородина, что Запевалова тоже восприняла как удар по собственному самолюбию. И при первой же возможности Майе отомстила. Это было как раз накануне Восьмого марта. Так вот, Женька запретила всем поздравлять классную с праздником. А ведь именно Запевалова всегда заставляла нас скидываться учителям на подарки. Многие сдавали неохотно, поэтому только обрадовались. Но это ещё полбеды. Тогда же мы должны были выступать на школьном смотре художественной самодеятельности. Вообще-то, мы усердно готовились, полтора месяца репетировали, а тут, прямо в день смотра, Женька заявила, что если Майе этот смотр нужен, то пусть сама и выступает. А нас потащила за собой в боулинг, даже на пиццу и напитки для всех расщедрилась. На следующий день Майя нас ругала и стыдила, но Женька ликовала, хоть и старалась состроить невинное лицо. А после уроков сказала: «Жаль только, я не видела, какое у Майи было выражение лица, когда объявили восьмой „А“ и никто не вышел». Позже мы узнали, что за наш демарш директриса на педсовете отчитала Майю, как двоечницу. Сама Майя нам об этом и сообщила. Думала устыдить нас, но Запевалова только сильнее обрадовалась.

С тех пор откровенных стычек между Женькой и классной пока не было, хотя Запевалова при каждом удобном случае повторяла, что не переваривает Майю.

Мне пришла эсэмэска от Женьки: «На ринге Чучело vs Пчела. Делаем ставки! ☺».

Наконец Майе надоело препираться:

– Всё, Волкова, хватит. Завтра чтоб пришла как положено, а сейчас садись на любое свободное место.

А у нас всего трое сидят по одному: Слава Умрихин, Егор Зубков и Женя Запевалова. Женька принципиально никого к себе не даёт подсадить – ей нравится сидеть одной. Раньше Майя возмущалась, но потом махнула рукой на этот её закидон. А Умрихина и Зубкова специально рассадили на задних партах поодиночке, чтобы не мешали и уроки не срывали.

Волкова замешкалась, но всё-таки двинулась к парте Запеваловой, третьей во втором ряду. Только подошла поближе, Женька пересела на соседний стул и сказала: «Чеши отсюда». Все захохотали. Майя на нас прикрикнула, укоризненно взглянула на Запевалову, а Волковой велела сесть к Зубкову.

– А чего-о сразу ко мне-е? На-афиг она мне нужна-а, – загнусавил Зубков.

Вообще-то, он и нормально может разговаривать, но когда спорит с учителями всегда так противно тянет гласные.

– Поговори у меня ещё! – пригрозила Майя.

Но Запевалова быстро повернулась к Зубкову и подала ему знак – мол, так и действуй дальше. Теперь, чем бы там Майя ему ни угрожала, Зубков скорее умрёт, но Волкову к себе не пустит. Он выдвинул второй стул и смачно плюнул на сиденье. Майя не заметила, зато новенькая всё прекрасно видела и, конечно, садиться не стала. От её гонора не осталось и следа. Чуть не плача, она направилась к Умрихину, но тот уже поймал волну и тоже взъерепенился: «Не пущу. Иди отсюда. Я не буду с такой страхолюдиной сидеть!»

Весь класс падал со смеху, Майя истерила, а Волкова стояла совсем потерянная – вот-вот разрыдается. Смотреть жалко.

Как Майя ни билась, как ни кричала, становилось только хуже. Тогда она отсадила Жанку Корчагину от Эли Смирновой к Умрихину. А Волкову посадила на место Жанны. Умрихин против такой соседки возражать не стал: Корчагина у нас самая красивая и многим мальчишкам нравится. Ну а Эля – дочь Майи Вячеславовны. Разумеется, она слова не скажет, хоть кого к ней сажай. Все сразу зашикали, зафыркали, но Майя, не на шутку рассвирепев, так рявкнула, что мы затихли.

– Вы – бездушные, безразличные, избалованные донельзя. Считаете себя взрослыми, права тут качаете. А что вы собой представляете? Взглянули бы со стороны – вы же на людей не похожи. Зверинец какой-то!

Раньше мы классную такой не видели. И с нами она никогда так не разговаривала. А затем вообще объявила:

– Если думаете, что я это так оставлю, ошибаетесь. Для начала напишем самостоятельную работу. Проверим, читали вы «Бедную Лизу» или нет. Вообще-то, я планировала рассказать вам малоизвестные факты из жизни Карам… Впрочем, теперь неважно. Доставайте тетради. Учебники убрать. Итак, пишем эссе. Первый вариант описывает характер Лизы, второй – Эраста. Кто не выполнит задания, двойка пойдёт в журнал.

– Так нече-естно, – затянул Зубков. – Вы нас не предупрежда-али.

Классная его даже взглядом не удостоила.

– Но уже почти пол-урока прошло, – возмутилась Запевалова. – Мы физически не успеем.

– Во-первых, я не прошу вас писать целое сочинение. А набросать четыре-пять предложений о героях несложно, если вы, конечно, читали. А во-вторых, кто в этом виноват? Кто здесь цирк устроил и не давал мне урок вести? Так что, мои дорогие, пожинайте теперь плоды.

– Это непедагогично! – не унималась Запевалова. – Такое ощущение, что вы нам просто мстите. Можно подумать, что вам легче станет, если мы все получим двойки.

– Ну, если кто-то не читал произведения, которое, между прочим, было задано на дом, если в голове нет никаких разумных мыслей, то вполне заслуживает двойки. И это, Запевалова, не месть. Это наказание. Понимать надо разницу.

Потом у Майи затренькал мобильник, и она вышла из класса. Только она за порог – Женька быстро проговорила:

– Никто не пишет сочинение! Ясно? Сдаём чистые листы! Все! Пчела побесится и успокоится. А двойки всему классу она всё равно не поставит. Тебя, Смирнова, это тоже касается!

Эля Смирнова зарделась, вся вытянулась в струнку. Помедлила, но тетрадь отложила. Не позавидуешь ей в такие моменты! У неё ведь выбор какой? Или маму предать, или класс. Жалко её. Иногда представляю себя на её месте, как бы я поступила в подобной ситуации. Наверное, так же. Мама-то простит, а класс – нет. Но на душе-то от этого в сто раз хуже.

Когда Майя вернулась, мы притворились, что пишем, но со звонком сдали чистые листы.

* * *

За все годы учёбы это была моя первая двойка. Майя, как оказалось, не просто стращала – она действительно влепила пары всему классу. И не карандашом выставила, чтобы можно было исправить, а сразу ручкой. Но сильнее двойки на меня подействовало то, что произошло на другой день после того злосчастного сочинения. Майя вошла в класс после звонка. Мы поднялись, а она так и оставила нас на все сорок минут. Нет, она не говорила нам стоять, но и не просила садиться. Она вообще ничего нам не сказала, ни звука не произнесла. И сама простояла у окна, на нас даже ни разу не взглянув. А когда урок закончился, так же молча вышла. Дело даже не в том, что мои бедные ноги еле выдержали, главное, всё это время я ощущала себя каким-то ничтожеством. Ей-богу, лучше бы она орала.

А позже, на английском, Сову, то есть Наташку Шошину, отправили в учительскую за журналом, и она подсмотрела, что у всех действительно выставлены двойки.

И чёрт бы с этими оценками. Двойку запросто можно было бы утаить. В электронный дневник мои родители заглядывают раз в полгода, да и Майя выставляет туда оценки не намного чаще. Ну а через какое-то время я бы двойку исправила. Но на последнем уроке – это была алгебра – Майя заглянула в класс, что-то пустяковое сказала учителю, а потом обратилась к нам:

– За сочинение все получили двойки. Кроме Волковой. В связи с этим, а также из-за вашего безобразного поведения и преднамеренного срыва урока послезавтра в шесть вечера состоится родительское собрание. Явка строго обязательна. Зная вашу порядочность, я сама обзвоню всех родителей.

Сказала и ушла, а мы остались переваривать услышанное. Кому-то было вообще без разницы. Например, Зубкову. Лопырёв тоже и бровью не повёл – всем известно, что он из матери верёвки вьёт. Я, конечно, огорчилась – стыдно ведь будет перед мамой и папой, они же думают, что их дочь чуть ли не идеальная ученица. Но Запевалова прямо побелела вся, напряглась, и буквально на миг в глазах у неё мелькнула… тревога, что ли. Испугалась? Но чего? Какого-то собрания? Неужто так боится ударить лицом в грязь перед собственными родителями? Потом Женька обернулась к Волковой и прямо вслух, при математичке, сказала:

– Это всё из-за тебя, тварь! Ты за это заплатишь!

Поднялся гул. Правда, ненадолго. Математичка – не Майя, умела наводить порядок в классе. Но исподтишка, когда она отворачивалась к доске, в Волкову плевали и стреляли из трубочек – это Зубков вспомнил забавы прошлых лет, а все остальные вдруг подхватили. Эдик Лопырёв, он сидел сразу за новенькой, принялся тыкать её ручкой между лопаток, а когда она, вздрогнув, оборачивалась к нему, говорил ей похабные слова (а с нами-то, с нами-то весь такой интеллигентный).

Кстати, Волкова была уже без своего боевого раскраса и одета не так вызывающе, как в первый день. Если бы не синяя прядь и не пирсинг, её вообще не узнали бы. Видимо, попалась-таки директрисе и та ей вправила мозги.

После уроков мы всей толпой шли следом за Волковой. Не трогали её, но давили морально: улюлюкали, смеялись, обсыпали ругательствами и даже матом. Довели почти до самого дома, заодно и узнали, где она живёт. Это жуть! В старом облупленном бараке, все удобства – на улице. Вокруг сараи-развалюхи, грязь, кучи мусора, невыносимая вонь. Чумазые полуголые ребятишки копошились прямо в луже, а ведь не лето уже. Откуда-то из окон барака доносились пьяные вопли.

Дальше мы не пошли, только Женька крикнула новенькой:

– Так вот где отбросы общества обитают! Самое место!

Потом чуть тише добавила:

– Убила бы её!

Когда шли домой, уже впятером, Ольга спросила Запевалову:

– Женька, а ты чего так напряглась сегодня? Из-за этой дурацкой двойки или из-за собрания?

Выходит, не я одна заметила её странную реакцию.

– С чего ты взяла? – голос у Женьки сразу сделался резкий. – Вечно какие-то глупости выдумываешь!

Я не стала поддерживать Лукьянчикову – ну хочет Запевалова казаться пуленепробиваемой, и пусть.

На следующий день поводов для издёвок над Волковой прибавилось – нищенский барак никто не забыл. Стоило ей появиться, как все дружно заткнули носы и сделали брезгливые гримасы: «Фу-у, помойкой воняет».

На перемене Запевалова спросила её: «Тебя на вши-то проверили?» И тут же все стали звать новенькую вшивой. Нарочно шарахались от неё. А Эле Смирновой недвусмысленно намекнули, что и она может заразиться. Корчагина на полном серьёзе возмущалась, что мы должны находиться рядом с бичихой.

Во время уроков, конечно, соблюдали внешние приличия, но при каждом удобном случае мальчишки её обстреливали. И если накануне трубки заряжали жёваной бумагой, то на этот раз запаслись гречкой, чтобы больнее было. Запевалова снисходительно фыркала, мол, детский сад, но всё-таки этот обстрел одобрила. Волкова старалась не реагировать, только едва заметно вздрагивала при каждом попадании.

Последним уроком была физкультура. Раздевалки у нас по давней традиции используют не только для того, чтобы переодеться. Корчагина говорит, например, что там нередко запираются парочки из одиннадцатых классов. Но ещё чаще в раздевалке выясняют отношения. Я сама не раз видела, как какая-нибудь «звезда» со своей свитой – типа нашей Запеваловой – затаскивала туда «жертву».

Не понимаю, зачем вообще Волкова пошла на физкультуру после всего, что было. Могла бы просто уйти домой – ведь Свисток, наш физрук, про неё ещё не знал. Ну и, конечно, наши не растерялись. Только Волкова переступила порог раздевалки, девчонки окружили её так, что даже захоти она сбежать – не получится.

Смирнову поставили на стрёме снаружи у двери – на случай незваных гостей. Всё равно в таких делах от неё толку мало. Я под шумок отошла в сторонку, примостилась на подоконнике.

Волкова занервничала. Завертелась на месте.

– Вы чего?

Но девчонки молчали – заранее, на перемене, договорились – и медленно подступали ближе, сжимая круг, в котором трепыхалась наша несчастная новенькая. У всех лица были насмешливые, у неё – испуганное. Мне стало жаль беднягу. Вспомнилось, какой она явилась к нам всего три дня тому назад. Ни за что бы не подумала, что за такой короткий срок можно сломать человека, превратить его в жалкое, затравленное существо.

– Что я вам такого сделала? – взвыла она, когда девчонки, подойдя почти вплотную, стали толкать её из стороны в сторону.

– А ты не догадываешься? Весь класс из-за одной тебя получил двойки! Ещё собрание завтра – тоже из-за тебя. Или этого, по-твоему, мало? – Запевалова говорила негромко, с полуулыбкой.

Мне кажется, что ей просто нравятся такие моменты, когда можно кого-то унизить, растоптать, показать собственное превосходство. А всё остальное – только повод прицепиться. Волкова ведь не первая в нашем классе, кого травят.

– Но я тоже не писала это сочинение!

– Тупая уродка! Откуда ты вообще взялась? Если бы не ты, никакого сочинения и не было бы!

– Но я ведь не знала, что так получится. Я же не хотела… И не хотела… тогда… грубить тебе.

– Оправдываешься! Значит, чувствуешь свою вину перед нами. Уже лучше. Может, ещё не всё потеряно. Может, если ты попросишь у нас прощения, мы тебя простим великодушно. А, девочки?

– Это смотря как просить будет, – захихикала Лукьянчикова.

В такие моменты я Олю просто не узнавала. Мы ведь с ней в детстве всех собак во дворе подкармливали, брошенных котят, если получалось, пристраивали, галку с подбитым крылом, помню, выхаживали. Не выходили. Оля рыдала, как и я. Откуда теперь в ней столько жестокости? Впрочем, я тоже хороша, участвую в этом вместе со всеми. Но хотя бы удовольствия не получаю. Я просто… боюсь.

– Думаю, будет просить как следует, – заверила Запевалова, – ведь иначе мы не простим, а если мы не простим, ей же будет хуже. Ну так что, Волкова? Ты же хочешь, чтоб мы тебя простили?

– Простите меня, пожалуйста. Я не хотела, – пролепетала новенькая.

– Ты что, Волкова? Проси прощения как сле-ду-ет! Всё-таки весь класс из-за тебя пострадал.

– Простите, – ещё тише промямлила она, опустив голову.

– До неё не доходит! Волкова, на коленях надо прощения просить.

– Как на коленях? – она недоумённо уставилась на Запевалову.

Честно говоря, я и сама думала, что это шутка. Не верилось, что Женька может всерьёз такого требовать.

– А вот так. Встанешь на колени перед нами и попросишь. Или смотри… Считаем до десяти, а потом пеняй на себя. Раз, два, три, четыре, – начала Запевалова, и все хором подхватили: – Пять, шесть, семь…

И тут Волкова в самом деле бухнулась на колени. Я даже не ожидала.

Скрипнула дверь. Мы вздрогнули, но это оказалась Смирнова:

– Девчонки, сюда наши пацаны рвутся. Пускать?

– Нет! – крикнули мы.

– Пусти, – разрешила Запевалова.

Волкова испуганно дёрнулась, хотела вскочить с колен, но Запевалова толкнула её, не дав подняться:

– Куда? Мальчикам тоже досталось из-за тебя. Ты и перед ними виновата, так что и у них проси прощения, – потом повернулась к мальчишкам, которые уже набились в нашу раздевалку, и позвала: – Идите сюда! Волкова прощения просит.

Мальчишки оттеснили девчонок и выстроились перед Волковой, глядя на неё сверху вниз с глумливыми улыбочками. Ну и физиономии у них были! Особенно у Зубкова и Лопырёва. Фу-у, даже противно стало. Один Бородин, как порядочный, смущённо отвернулся. Недаром всё-таки я его выделяю…

– Простите меня, – каким-то глухим, не своим голосом повторила новенькая, не поднимая головы.

– Ну что ж, Волкова, – воскликнула Запевалова, вытряхивая из пакета кроссовки, – теперь мы видим, что ты раскаиваешься. На первый раз мы тебя прощаем. Можешь подняться. Всё, пацаны, марш отсюда, нам ещё на физру переодеваться.

Мы побежали в спортзал, а Волкова так и осталась в раздевалке.

Когда возвращались из школы, как обычно, впятером, Женька, Ольга и Эдик ухохатывались, вспоминая, как изводили Волкову, будто комедию вспоминали. Особенно смаковали момент, когда та стояла на коленях. При этом Лукьянчикова и Лопырёв пели дифирамбы Запеваловой, мол, какая новенькая была и какая стала, и всё благодаря Женькиным талантам: «Здорово ты её укротила! Всего за три дня!»

Бородин хранил молчание. Я тоже. Последнее время всё чаще ловлю себя на том, что Запевалова раздражает меня своим самомнением и командирскими замашками. А её выходки раз от разу становятся всё более пугающими. Взять, например, ту сцену в раздевалке – это же дикость! Хоть я и не вчера поняла, что Женька жестока и беспощадна к любому, кто ей слово поперёк скажет, но всё равно была шокирована. По крайней мере, раньше она так далеко не заходила. Запевалова, словно почувствовав, что я думаю о ней, внезапно смолкла и повернулась ко мне:

– Кстати, а почему наша Танечка сегодня в сторонке проторчала?

– Вас и так там была толпа. Зачем ещё мне было толкаться? – Я смутилась и едва нашлась что ответить.

– А не в этом дело. Тут либо ты с нами, либо против нас. И сегодня ты была не с нами. Вот интересно, случайно так получилось или ты просто не захотела ручки марать? Может, ты вообще за Волкову? – говорила она с полуулыбкой, а глазами так и сверлила меня насквозь.

Сердце заколотилось. С огромным трудом мне удалось взять себя в руки и не поддаться панике. Знаю я, к чему такие провокационные вопросы приводят. Сегодня ты со всеми, а завтра все против тебя. Стоит ей только слово сказать. Волкова не первая жертва в нашем классе и наверняка не последняя. Никто этой травли не выдерживал. Кто-то раньше, кто-то позже, но все в итоге уходили от нас. И я бы не выдержала, знаю точно. Поэтому больше всего на свете не хочу, даже нет, не так – больше всего на свете боюсь (особенно когда она так смотрит) стать изгоем в своём классе. Вот и опять струсила и поспешила её разуверить:

– Да ты что! Ничего я не с ней! Я её тоже терпеть не могу.

Запевалова самодовольно ухмыльнулась и больше не привязывалась.

* * *

Родительское собрание было разгромным. Но это я узнала позже, от наших. А вечером, после собрания, мама пришла вся больная. Села на банкетку в прихожей, как будто сил у неё совсем не было, даже раздеваться не стала. «Я тебя совсем не знаю, оказывается», – вот и всё, что она мне сказала. Я же настроилась на долгий и тяжёлый разговор. Придумала оправдания. Напрасно. Мама даже не спросила ни о чём. Не воскликнула, как же я так могла поступить. Не стыдила. А лучше бы мы поговорили. Пусть бы даже мама отчитывала меня и укоряла, чем так, когда я даже не знала, о чём она думала.

Повезло ещё, что папа был в командировке. На собрание он, конечно, не пошёл бы, но наверняка стал бы у мамы допытываться, что да как. А потом бы горячился, ругался, причём больше на маму, чем на меня.

У него вечно она во всём виновата. Даже в тех моих проступках, о которых она ни сном ни духом. Например, именно так и было, когда я самовольно прекратила посещать музыкальную школу, – мне там совершенно не нравилось – а признаться родителям не решалась. Я уходила когда положено, и гуляла, пока шли занятия. Чуть позже они всё равно узнали правду – от преподавателя. Папа мне ни слова не сказал, зато маму изводил целую неделю. И на этот раз выдал бы примерно следующее: «Это всё твоё воспитание! Ты виновата! Я работаю, кормлю вас, одеваю, обеспечиваю всем. А ты не можешь справиться с собственной дочерью!»

Но и без папиного ворчания было совсем тягостно и уныло. Мама весь вечер молчала, сколько раз я к ней ни подступалась. Такой расстроенной я давно её не видела. А ведь она даже не знала о том, что после этого дурацкого сочинения мы стали травить Волкову ещё жёстче.

Спала я плохо. Мне казалось, что я несусь на бешеной скорости к краю обрыва и ничто меня не спасёт. Во сне я плакала, даже рыдала, и среди ночи ко мне пришла мама. Напоила тёплым молоком с мёдом, утешила. Так мы и помирились.

* * *

В семь утра позвонила Запевалова. Я ещё ни одеться, ни позавтракать не успела и очень удивилась, к чему такая срочность, – ведь меньше чем через час увидимся.

– Привет. Встречаемся у твоего подъезда. Выходи через десять минут.

– Но я ещё не готова.

– Давай, поторопись. Дело важное. Всё, пока. Жду.

Мама помогла мне надеть платье, а несъеденные бутерброды сунула в портфель. О вчерашнем собрании и двойке больше не вспоминали.

Когда я вышла, на скамейке у подъезда уже сидели Запевалова, Бородин и Лопырёв, а через двор семенила Лукьянчикова. Она полноватая и, когда торопится, выглядит забавно. Ещё и огромный помпон на шапке смешно подпрыгивал. Лопырёв хихикнул:

– У колобка на голове колобок…

Женька на него шикнула, и он сразу замолк. Но когда Ольга подбежала, сама состроила гримасу не лучше.

– Ну наконец все в сборе, – Запевалова метнула недовольный взгляд в сторону Ольги. – Задубеть можно, пока некоторые раскачаются.

– А что за важное дело? – не утерпел Бородин. – А то я даже позавтракать не успел.

– Я тоже. Но у меня бутеры есть, так что угощайтесь. – Я развернула фольгу – там оказалось четыре бутерброда с ветчиной.

Все замялись.

– Я не буду, – отказалась Запевалова. – Аппетита что-то нет. А вы ешьте, если хотите.

Мы расхватали бутерброды, но, пока их поглощали, она ни слова не проронила. Заговорила, только когда мы перестали жевать.

– Дело такое: я считаю, что от новенькой нужно избавиться.

– Ага, завалим её. Киллера искать будем или своими силами обойдёмся? – пошутил Лопырёв, но Запевалова взглядом велела ему заткнуться.

– Эдик, я, вообще-то, серьёзно. «Оно» не должно учиться в нашем классе.

– А что ещё она натворила? – ахнула Лукьянчикова.

– Припёрлась к нам, вот что. Из-за неё вот эта ситуация сейчас, – Женька неопределённо повела рукой.

– Так ты её не простила? – удивился Бородин.

– Я не поп, чтобы прощать, – Запевалова ни с того ни с сего вдруг разозлилась. – Нужно, чтобы она как можно скорее свалила. Пусть в другой класс переведётся, а ещё лучше – в другую школу. Ненавижу её!

– Я думаю, зря ты, Женька, напрягаешься. Если все будет идти в таком духе, как сейчас, она сама скоро от нас сбежит. Она уже как загнанный зверёк. А времени прошло всего ничего. Больше чем уверен, надолго её не хватит, – рассудил Бородин.

Я думаю, Бородин, как и я, не любитель всей этой жести – разборок, травли, гонений, но тоже боится лишний раз высунуться, чтобы самому не попасть под прицел.

Но выжидательная позиция Запевалову не устроила:

– Оставить как есть? Ещё чего! У меня из-за неё проблемы, а ты предлагаешь об этом забыть? Ну нет. Не собираюсь я ждать, когда до этой овцы дойдёт, что она здесь лишняя. Её надо выжить. И чем скорее, тем лучше.

– Я не говорю забыть. Я предлагаю переждать. Ну, пока страсти не улягутся. Рискованно сейчас разборки лишний раз устраивать. Мать говорит, на собрании вчера чёрт-те что творилось. Полный разнос.

– Да-да, – подтвердила Лукьянчикова. – Майя такого наговорила про нас! И урок сорвали, и над новенькой измывались. Короче, вели себя, как полные скоты. Причём сказала, что это ты, Женька, всех настроила. И что сочинение велела не писать и все двойки из-за тебя получили.

– Этой идиотке Майе я ещё припомню вчерашнее собрание! Но сперва разберусь с нашим зверьком.

– С каким зверьком? – не поняли мы.

– Загнанным. Да, Антоша?

Бородин и сам забыл, как назвал Волкову.

– А ещё Майя сказала, – вспомнила Лукьянчикова, – что будет теперь следить, как мы обращаемся с новенькой. И чуть что – сразу поведёт нас к Карге.

– О чём и речь! – подхватил Бородин. – Глупо сейчас лезть на рожон. То есть не глупо, конечно… Опрометчиво.

Бородин взглянул на Женьку с опаской – вдруг та обиделась на слово «глупо». Но она не стала цепляться к неосторожному словцу, а в принципе могла бы – водится за ней такая привычка.

– А ты прав, Бородин. Ты прав, – неожиданно для всех согласилась Запевалова. – Нужно переждать, а уж потом… Но! Совсем не отреагировать тоже нельзя. Поэтому мы не будем с ней общаться. Полный игнор. Никто не должен с ней разговаривать. Ни единого слова. Ни при каких обстоятельствах. Пусть она знает, как мы её презираем.

А то она не знала! Но я всё равно облегчённо вздохнула. Не то чтобы переживала за Волкову – честно говоря, хоть мне иногда и было её жалко, но, по большому счёту, никакой симпатии она у меня не вызывала. Просто участвовать в очередных разборках мне совсем не хотелось. Так что бойкот – это ещё куда ни шло.

Лукьянчикова по просьбе Запеваловой разослала всем эсэмэски с предупреждением. Только с Элей Смирновой решено было поговорить лично – кто знает, вдруг Майя проверяет телефон дочери.

* * *

Сначала всё шло более или менее гладко. Во-первых, после той сцены в раздевалке Волкова недели две вообще не появлялась в школе. Позвонила классной и сказалась больной. Но потом Майя решила навестить её дома и выяснила, что Волкова вовсе не болела, а внаглую прогуливала. Утром уходила, якобы на учёбу, в обед возвращалась. Мать Волковой, как выяснилось, даже не подозревала, что дочь пропускает занятия.

В итоге вернули загулявшую овечку в храм знаний, а за враньё и прогулы её сама директриса вызвала к себе на ковёр и битых два часа «проводила беседу», после чего Волкова и правда выглядела больной.

Ну а во-вторых, за это время негатив немного повыветрился, и когда она вышла, страсти уже не бурлили. Так что вполне получалось просто не замечать её. Да и сама Волкова не рвалась ни с кем общаться. Молча приходила, молча уходила. И вроде бы даже Запевалова успокоилась, перестала, по крайней мере, беситься и восклицать, как она ненавидит новенькую.

Но, как оказалось, это было лишь временное затишье…

Началось всё с биологии. На уроке нам дали карточки с заданиями для самостоятельной работы. Вот только проверять надо было соседям по парте друг у друга – вечно наша биологичка придумывает всякие нестандартные приёмы. Хотя понятно же, что мы сами себе пятёрок понаставим.

Эля Смирнова задание сделала, а когда настало время проверки, до неё дошло, что она в паре с Волковой. Ей и так нелегко приходилось все эти дни – сидеть с человеком рядом и не сметь заговорить. Даже случайно. Эля стала испуганно озираться по сторонам, наткнулась взглядом на Запевалову, которая тоже оценила двусмысленность ситуации и с интересом наблюдала, как выкрутится Смирнова. А та, ни слова не говоря, даже не отпрашиваясь, выбежала из класса. Всё бы ничего, но биологичка после урока подошла к Майе и рассказала ей про Элины «странности». Их разговор засекла Шошина и передала нам. Так что Запевалова успела обработать Элю, прежде чем Майя смогла её расспросить.

– Сболтнёшь про бойкот, с тобой то же самое будет, – пригрозила Женька. – А матери скажи, что живот заболел или затошнило, – в общем, сама придумай.

Эля, видимо, все Женькины указания выполнила, потому что Майя нам этот случай ни разу не припомнила.

Зато спустя два дня, на уроке технологии, ситуация, можно сказать, повторилась. Только теперь напрягаться пришлось не только Эле Смирновой, а всем нам. На уроке мы пекли блины, потом пробовали друг у друга. Ещё и мальчишек позвали угоститься. Те, конечно, примчались с радостью и смели всё подчистую. А к блинам Волковой, естественно, никто не притронулся. Галина Ивановна, наша учительница по технологии, это заметила и велела отведать стряпню Волковой. Никто и с места не двинулся. Как она только нас не упрашивала, а потом и требовала! Но мы упорно отказывались пробовать блины новенькой. Тогда Галина Ивановна рассердилась и влепила нам всем по тройке, ну а Волковой поставила пятёрку. Это было очень несправедливо и обидно! Девчонки, выходя из кабинета, специально толкали новенькую локтями и потом всю перемену возмущённо обсуждали и её, и испечённые ею блины. Я попробовала встрять:

– Ну это же Галина Ивановна поступила несправедливо. Волкова же ничего такого не сделала.

На меня сразу все зашикали. Подошла Женька:

– Ты что, Зверька защищаешь?

– Я просто хочу быть справедливой.

– Ну-ну. Ещё сбегай к Зверьку, пожалей её, бедную.

– Да при чём тут Волкова?! Это же Галина Ивановна…

Тут Запевалова наклонилась ко мне и на ухо прошептала:

– Только потому что мы друзья, я тебе советую, прикуси язык. А то договоришься.

Я сразу же замолкла – ещё бы не замолкнуть после такого недвусмысленного предупреждения. На меня и так стали коситься, как на сумасшедшую.

Последней каплей стал инцидент на уроке английского, на следующий же день после блинов. Алёна Игоревна накануне задала на дом выучить диалог, а рассказывать вызывала по двое, на свой выбор. Мне в пару навязала Умрихина. А он дуб дубом в английском. Я свою реплику произнесу, а он молчит. В общем, через пень-колоду кое-как до конца добрались, но всё-таки мне она поставила пятёрку, а Умрихину – двойку. Потом ещё несколько пар ответили, и напоследок Алёна Игоревна вызвала Запевалову с Волковой. Все затихли – что будет?

Честно говоря, поначалу я даже позлорадствовала про себя.

Волкова начала первая. Женька – молчок. Только желваки туда-сюда ходят и ноздри растопырены – значит, злится. Алёна Игоревна подсказывала-подсказывала и в итоге сама все Женькины реплики рассказала. По правде говоря, Волкова так себе отвечала, спотыкалась, сбивалась, путалась, о произношении вообще молчу. Но Алёна Игоревна тем не менее поставила ей пятёрку. Ещё и речью разразилась, что, мол, ей, бедненькой, пришлось на себе всё вытягивать, потому что кое-кто не удосужился выучить уроки. А Женька, я больше чем уверена, этот диалог знала не хуже самой Алёны. Ну а получила, конечно, пару. В этом отношении Алёна Игоревна выбрала очень странную тактику: двоечников поощряет за любую мелочь, тащит, как может, бессовестно завышает им оценки, за произношение вообще не гоняет. А к отличникам постоянно придирается: чуть какая ошибочка, самая незначительная, – сразу снижает на балл. Говорит: «Я знаю, что ты можешь лучше. А сегодня ты недостаточно постаралась».

Вот и для Волковой она явно расщедрилась, потому что за её тык-мык можно было поставить максимум тройку. Ну а Запеваловой вообще шанса не дала. Хотя, если по справедливости, то Волкова ведь в этом не виновата. Просто так получилось. Но у Женьки невиноватых не бывает. К тому же Майя усугубила положение – позвонила её родителям и пожаловалась, что у дочери плохие оценки.

– С Майей я ещё разберусь, – сказала Женька, – а Волковой – конец!

После уроков она собрала весь класс в актовом зале и объявила, что назавтра мы должны устроить новенькой судный день.

– Если кто-то не хочет быть вместе со всеми, пусть скажет это прямо здесь и сейчас, – велела она, обводя каждого подозрительным взглядом. – Ну? Кто желает остаться в сторонке?

Никто, само собой, не пожелал. А может, как и я, просто струсили.

Это было позавчера.

* * *

Расправу над новенькой решили учинить сразу после занятий. Весь день Волкову гнобили как прежде, когда она только пришла к нам. Швыряли в неё всем, чем ни попадя, говорили гадости, откровенно угрожали.

После уроков мы разделились на две группы – таков был стратегический план Запеваловой. Полкласса караулили Волкову у центрального входа, остальные стерегли задний вход. Наша группка во главе с Женькой дежурила в авангарде, как сказал Бородин, на переднем крае. С виду наша компания выглядела вполне миролюбиво. А что здесь странного? Одноклассники сидят после уроков, общаются. Пока мы ждали, когда Волкова выйдет из школы, пацаны острили, пересмеивались, делали ставки, откуда она появится. Девчонки тоже сидели довольные. Наверное, только я и Эля Смирнова не разделяли всеобщего воодушевления. Ну и, пожалуй, Марат Айрамов тоже отчего-то нервничал, поглядывал на часы каждые полминуты, елозил.

Но Запевалова снова прицепилась ко мне:

– Тебе что-то не нравится?

– С чего ты взяла?

– А с того, что у тебя такое лицо, будто ты кого-то хоронишь. Так что тебе не нравится?

Да мне всё не нравилось! Но я опять струсила. В тысячный раз. Перепугалась и принялась оправдываться:

– Да ничего подобного. Просто надоело тут торчать под окнами. Охота, чтобы уж поскорее.

Запевалова хотела ещё что-то мне сказать, но тут подал голос Марат:

– Ребята, я не могу больше ждать. На секцию опаздываю. Женька, правда! Меня тренер убьёт, если я не приду. У нас же на той неделе соревнования…

Запевалова отошла от меня и медленно приблизилась к Айрамову, глядя на него в упор.

– Хочешь чистеньким остаться? А может, Зверька жалко стало?

– Да ты что, Женька? Нет, конечно.

– Тогда сиди и не дёргайся. Никуда твоя секция не денется. Ну а если тебе всё-таки жалко Волкову, чеши отсюда. Ну так что?

– Я остаюсь, – буркнул Марат.

– Вот и чудненько.

Запевалова улыбнулась. Не по-доброму, не примирительно, а самодовольно – мол, пусть маленький, но триумф. Терпеть не могу эту её улыбочку. Мне кажется, больше всего ей нравится подавлять в человеке личность.

Айрамов расслабился и на часы больше не смотрел. Понятное дело – чего бы с ним ни сделал тренер за прогул, это будет мелочь по сравнению с тем, как его наказал бы класс с подачи Запеваловой, уйди он на свою тренировку.

У нас ведь как: того, кто не участвует вместе со всеми в бойкоте или травле, ожидает не менее жестокая расправа. Хотя, казалось бы, вот он, Айрамов, самый высокий, самый сильный парень в классе, первый юношеский по боксу, – и боится Запеваловой. Что уж с меня взять? Поэтому я сделала вид, что тоже жду не дождусь, как бы поскорее разделаться с Волковой. Да и на самом деле это затянувшееся ожидание совсем меня вымотало. Запевалова уже собралась было отправить кого-нибудь на разведку в школу – узнать, где там наша жертва застряла.

Однако мы недооценили Волкову. Даром что новенькая – уже успела где-то прознать, что существует ещё один выход, через столовую. Мы бы о нём даже не вспомнили. Дверь там всегда заперта, и открывают её, только когда завозят продукты. К тому же это с торца школы, так что ни с центрального, ни с заднего входа это место не просматривается. Волкова, видимо, уговорила поваров, чтобы они её выпустили. Так бы она незамеченной и скрылась, а мы бы караулили впустую неизвестно сколько времени, если бы не Сова. То есть Наташка Шошина. Она у нас круглая отличница – прямо ходячая Википедия. Носит уродливые старушечьи очки в широкой оправе с толстенными линзами, отчего глаза кажутся чудовищно огромными и выпученными. Потому её и прозвали Совой.

В общем, подбежала к нам Шошина, красная, взбудораженная, глаза за очками бешеные. Дыхание сбилось, так что в первый момент даже сказать толком ничего не могла, только рукой махала. Оказалось, Сова примчалась к нам сообщить, что Умрихин расхолаживает коллектив. А именно заявил, что не хочет торчать как дурак и ждать Зверька. А некоторые ему даже поддакнули. Сова решила поскорее доложить Запеваловой, и в тот самый момент, когда она неслась к нам и огибала школу, отворилась дверь столовой и оттуда выскользнула новенькая.

Нас как ветром сдуло. Запевалова велела пацанам догнать Волкову, те рванули со всех ног. К тому же она посулила, что тому, кто первый новенькую поймает, даст списать всю домашку. Мы с девчонками тоже поспешили следом. А Волкова со страху неслась, как хороший спринтер. Она уже успела свернуть на свою улицу, но там ее всё-таки настиг долговязый Зубков. Схватил за волосы – она пробовала вырваться, даже царапалась, но уже подлетели остальные пацаны. А вскоре и мы подоспели.

Волкову оттеснили в проход между сараями, чтобы никакие взрослые нас не засекли и не вмешались. Зубков и Айрамов крепко держали её под руки. Сначала она яростно сопротивлялась и выкручивалась, но потом, когда к ней подошла Запевалова, притихла.

Женька прищурилась, пыталась пронять взглядом – её излюбленный приёмчик, но Волкова смотрела себе под ноги, не поднимая глаз. Тогда Запевалова сказала:

– Сбежать хотела втихаря? Что молчишь? Язык от страха проглотила? Ну, молчи, молчи. На этот раз одним испугом не отделаешься.

Не дождавшись ответа Волковой, Женька обернулась к нам и хохотнула:

– Одного не пойму, как она рассчитывала завтра в школу явиться, если бы ей даже удалось сбежать?

– А я и не собираюсь больше ходить в вашу проклятую школу! Никогда! – вскинулась Волкова.

– Пасть заткни! Хотя… это правильное решение, вот только немного запоздалое. Тебе давно надо было свалить от нас. Жаль, что ты так подзадержалась. Допёрла бы раньше – и шкурку бы свою спасла, и нам бы лишних неприятностей не доставила. А так, извиняй, придётся тебя наказать. Ну ничего, зато помнить нас будешь вечно.

– Р-р-р! – прямо в ухо новенькой со всей мочи рыкнул Зубков.

Та вздрогнула и поморщилась, и мы захохотали. Потом она воскликнула:

– Что вам от меня надо?

– Крови.

Понятно, что Женька пошутила, но у неё при этом был такой видок! Одержимая! И, что странно, она вовсе не злилась, не исходила ненавистью, а вообще, по-моему, веселилась, словно этот суд был для неё забавой.

– В общем, так, Волкова, в народе – Зверёк. Ты сделала нам много пакостей, а главное – ты нам мешаешь жить. И за это ответишь.

Запевалова высмотрела за нашими спинами Элю Смирнову и объявила:

– Первой ударить Зверька должна Смирнова.

Эля чуть слышно ахнула и залилась краской. Мы расступились, пропуская её вперёд.

– Чего трясёшься? Подойди и врежь ей, – подначивала Женька.

Та и вправду дрожала. Дважды замахивалась, но так и не сумела ударить.

– Ну, Смирнова, давай смелее! А то привыкла вечно в сторонке оставаться.

Смирнова, не глядя на Волкову, едва ткнула кулаком ей в плечо.

– Ну-у, ты ей руку, наверное, сломала! Размазня. Пинай её. Тебе сказано, пинай! Если не хочешь оказаться на её месте.

Смирнова подчинилась. Пнула Волкову по голени раз, другой.

– Сильнее! А теперь каждый должен врезать этой гадине! Бейте в живот! А вот личико нашей красотке старайтесь не попортить. И не вздумайте снимать на телефон! Ясно, Зубков?

Остальных уговаривать не пришлось. Девчонки и пацаны бойко накинулись на Волкову, молотя руками. И я пару раз стукнула её, потому что Запевалова поглядывала на меня, как мне показалось, с подозрением. Потом Волкова упала, и на неё обрушились удары. Правда, пинали уже не все. Когда наконец остановились, к ней, измученной и растрёпанной, снова подошла Запевалова. Видимо, какую-нибудь поучительную речь двинуть хотела – вполне в её духе. Но Волкова словно обезумела – неожиданно вскочила и с размаху влепила Женьке пощёчину. На лице у Запеваловой остался грязный след.

В первый миг Запевалова даже опешила от удивления, но быстро взяла себя в руки. С абсолютным спокойствием и невозмутимостью она двинула новенькой локтем в солнечное сплетение. Та задохнулась, из глаз брызнули слёзы, она согнулась пополам. А когда выпрямилась и перевела дух, Запевалова повторила удар, затем ещё раз и ещё. Волкову опять держали за руки, так что она не могла ни защититься, ни прикрыться. Каждый раз бедняга сгибалась, судорожно хватая воздух ртом. Это было слишком. Я отвела глаза и старалась не смотреть, желая только одного – чтобы эта экзекуция поскорее закончилась. Но Запеваловой и этого было мало. По её приказу Зубков и Айрамов повалили Волкову прямо в грязь лицом. Зубков отломил от куста длинный прут, задрал ей подол платья и стал стегать её по заду. Через тонкие капронки просвечивали стринги. Многие девчонки от такого зрелища смутились, пацаны, наоборот, наблюдали эту сцену с неприкрытым любопытством.

Волкова пыталась подняться, но Айрамов не давал, прижимая её ботинком к земле. Я отвернулась. Запевалова тут как тут:

– Смотрите, смотрите, что будет с теми, кто против класса попрёт!

* * *

Волкову так и оставили лежать ничком в грязи, избитую и униженную.

– Кто её поймал первый? – спросила Запевалова.

Она шла довольная, и это ещё раз подтвердило мою догадку – унизить или помучить человека ей в радость.

– Я, – гаркнул Зубков гордо.

– Красавчик! Вечером скину тебе домашку по электронке. Что там у нас на завтра – алгебра и физика?

– Мне ещё по биологии сказали презентацию сделать, – не растерялся Зубков.

– Ну ты и борзый! Ладно. Эй, Умрихин, сделаешь Зубкову презентацию!

– А чего сразу я? – возмутился Умрихин.

– Ну-ка, кто за то, чтобы Умрихин сделал биологию за Зубкова?

Все, понятно, были за.

– Вот видишь, Умрихин, весь класс считает, что это должен сделать ты. Или ты против всех?

Умрихин не нашёлся что ответить, только глазами хлопал. Однако почувствовал, что вот-вот может стать очередным изгоем.

– Да сделаю я. Чего сразу против-то?

– То-то, – поучительно сказала Запевалова, и все захохотали.

Когда нас осталось пятеро, Бородин вдруг спросил:

– Женька, а тебе не кажется, что мы на этот раз перегнули палку?

– Что ты имеешь в виду? – сразу же окрысилась Запевалова.

– Мне кажется, что мы с ней поступили чересчур жестоко. Особенно в конце…

– Ты что, пожалел Зверька?

– Да не в Зверьке дело и не в жалости!

– А в чём же?

– В нас. Просто на этот раз мы зашли слишком далеко. Ладно, мы полдня гнобили её, потом гнали, но зачем было… топтать в грязи и стегать кнутом? Нехорошо это…

– Если ты такой правильный, что же ты вместе со всеми гнал Зверька, а потом и бил? Отказался бы сразу, с самого начала. Я ведь спрашивала. Что ты теперь из себя порядочного корчишь? Сказал «а», говори «б». А половинчатых и малодушных я вообще презираю больше всех.

– Никакой я не половинчатый и не малодушный, – начал Бородин взволнованно, – но считаю, что всему должен быть предел! А то, что произошло сегодня…

Он вдруг осёкся. Чтобы его поддержать, встряла я:

– Да, мы слишком погорячились с Волковой.

– И ты туда же! А я считаю, что мы поступили так, как она заслуживает, – Запевалова чеканила каждое слово, – а если вы против…

Женька не договорила, но и необязательно было договаривать. По её взгляду и тону и так всё яснее ясного.

Я-то, наивная, думала, что раз уж Бородин наконец взбрыкнул, то он продолжит отстаивать свою точку зрения, но он умолк. Причём с таким лицом, будто вдруг застеснялся своего выпада. В одиночку я тоже не решилась спорить дальше. Зато Женька не собиралась спускать всё на тормозах:

– Нет-нет. Что ж вы замолчали? Давайте, выкладывайте, что там вы ещё надумали. Я так понимаю, у нас бунт на корабле. Уж от кого от кого, а от своих друзей я такого предательства не ожидала.

У меня всё внутри похолодело от слова «предательство», но Бородин нашёлся что сказать:

– Да никакой не бунт. Не придумывай. Плевать нам на Зверька, если ты об этом. Просто то, что мы сегодня сделали… Короче, нам за это по шапке прилетит, если кто узнает.

– А-а, за шкуру свою трясётесь, – усмехнулась Запевалова, хотя было видно, что такой поворот ей по душе. – Успокойтесь. Ничего нам не будет. Зверёк никому не расскажет, а если и расскажет, никто ей не поверит.

Дома я не могла маме в глаза смотреть. Если бы она только знала, в какой мерзости я сегодня участвовала! Было так стыдно! Старалась гнать мысли, отвлечься, но перед глазами всё время стояла эта картина: распластанная в грязи Волкова с задранным подолом, Зубков, стегающий её прутом, наши пацаны, их жадные взгляды и гадкие улыбки… Такое ощущение, что не Волкову вываляли в грязи, а меня. И никак не отмыться…