Читать книгу Таинство. Стихи - Елена Сомова, Елена Владимировна Сомова - Страница 3

Дождь, и какой – то смысл —

кашель небытия

выбирает регистр

обреченного «я»

В смысле смыслом поправ искрометную взвесь

из дождя в январе проступаемом здесь

каждой каплей в стекло,

умножающей свет,

рвется Бог к нам в окно,

чтоб узнать, чего нет

и вдогонку додать,

повернуть к себе лик

человеческих просьб.

Человек, ты велик!

Память жжет до угла, а потом в стеарин

уходящий поток скажет, ты не один.

Я с тобой, я твой Бог,

сотворитель судьбы.

Пожалей меня здесь,

чтобы там в полвины

рассмотрел я тебя

на предметном стекле,

как бактерию дел умноженья в уме.

Память не сотворит,

где уже сотворен,

человек в сумме тел —

узел, заговорен.

Метет поземка, теплится метель,

храпит усатый нянь в подушках снежных.

В ветрах поет бессонная свирель,

пушистый кот мурчаньем душу нежит.

Боготворю с утра такую тишь

и медленных снежинок белый танец,

и солнца богородичный румянец,

когда в прозрачный мир окна глядишь.

Как хорошо, что теплый Новый год

так щедро покрывает крыши снегом!

Соседний дом как белый пароход,

мигает окнами, уютом и ночлегом.

И далеко война, и ну ее —

мы разве жили хорошо и гладко?! —

Распятий золотая шоколадка

и список вычеркнутых дел, – живем,

черкая чистовик слепым углем.

Везде огни, еда —

никто не вспомнит,

как за едой ходили поезда,

и тощая, как сервис – дама, зла,

прочерчивает рельсы судеб, молний,

мгновенно разделяющих сезам

на две однушки.

В порванном пространстве

на шве горбато запекалась кровь,

и слово запрещенное «любовь»

варилось в дыме, – мягче, чем морковь

внезапно становилось. Лёд и воля,

и мгла, зовущаяся доля,

горчила, наперченная портным,

спецом по саванам и куклам заводным:

из спин ключи, но с вызовом, торчат,

и голодает стайка злых зайчат,

потеряны в лесах, все плачут: «Мама!»

Спаси от злых людей, владельцев хлама

из наших оброненных вниз совков

и пупсиков.

Вот пупсиков без слов

ведут в полицию, пугая всех конвоем

и слухи множа, как их было двое,

но стал, по меньшей мере, злой отряд.

Охотно принимающий с пеленок,

рос каждый безотцовщиной ребенок, —

шнурки несвязанны. По пластиковым снам

скользил, съезжая, родственный сезам,

и ударялся там, внизу, о камни.

Расхлопался сквозняк, разбиты, ставни

напоминали дом, печь теплую и дым

Отечества.

Дадим еды родным,

по кругу дел – всех воровских сиделок

без косвенных – не зорче мглы – гляделок.

Оглядываясь, видим только срам

в пугливых зарослях с мечтами пополам.

Сквозь четкое мигание гирлянд

в испепеленной полночи души

котенок плачет, как любовь, спеши

взять на руки его – к чему погляд?

Он замолчит в желанье молока,

поищет родника тяжелый ход —

и повторится пламенный восход

рождением лилового цветка.

Не прощальное солнце – а яркий осенний финал,

не последние листья – а лишь очищенье пространства

для души, – этот высверк небес луч мне дал,

он и есть осязание счастья, любви постоянства.

Но буравит мой слух, как стозевая куцая дрель,

скрип стальной карусели из детства детей, а не внуков,

и не месяц зимы, а безудержный редкий апрель

с поцелуями.

                          Тихих витийств озорная наука.

По щелчку резко включено счастье – почти в 1000 ватт,

и зеленые кудри березок взметнули подолы, —

мы семьей едем за город. Вкус ожидания новый —

от порога до леса и сада магический лад.

В далекой Турции на коврик на полу

садишься – там тепло и сухо, нет метели.

Тебе там лучше, чем в российской карусели,