Читать книгу Ангельский зов. Стихотворения - Елена Сомова, Елена Владимировна Сомова - Страница 3

Акулий сверхразум вершит, как он думает,

судьбы столетий.

И горькое эхо гудит от запекшейся крови.

Сквозняк многолетний попался в рыбацкие сети

и горлом выходит большой переменой в истории.

Болтали-болтали… сквозь пепловые сплетневища

Утиные клювы корм рвали людской с голубями,

Топча крокодилов ногами на пепелищах

И тухлые байки обменивая местами.

Крикливое рыло вытягивалось наружу,

откусывая головы простолюдинам,

И был звездопад, и из звезд хрустовой недоужин,

И шёл напопятную вождь, притворясь крокодилом.

О как разворочено право любить человека,

замена глагола на рифму «убить человека».

Но слишком уж много убийц австралопитеков,

И плачущим воском горит в честь него дискотека.

– Разве я умер?

Лизетта не умерла, —

слышен под крышкой ее долгожданный зуммер,

кашель и плач, расхлестанные слова.

Медные стрелы буквами полоснули.

Буквы немного могут уже сказать,

если их численность, уменьшая зренье,

выложена в циферблате недоуменьем,

раз выше букв и чисел скажет слеза.

И вопреки буквоедам жуткий их произвол,

давящих ступней жесты неумолимы:

падающий слог, вытоптанное имя —

не достиженье, – глобальное разрушенье

там, где идут ураганный вихрь и гроза.

Лизетта:

– Много бутонов ливнями унесло.

Ты поддержи последний, пока не умер.

Этот впотьмах надежд зарожденный зуммер,

как диалог уже. Не могу сказать

то, что сейчас отгоняет слепым веслом.

Роланд:

– Не говори. Вот роза нашей любви

и родники – бутонов ее малютки.

Нас насыщали святостью соловьи

и высотой, но все обратили в шутки

жест буквоедов и догмы. Змеиной тропой

шествует яд прямо к ливню слез по мишутке.

Он смотрел с сожаленьем,

Как она поедает бабочек :

Тонкие чипсы из морской капусты,

как темно-зеленые крылья для хруста.

Не ешь наготу собственных мыслей,

не придирайся.

На корабле под луной не до сальсы.

В темноте на столбы натыкаясь,

Крылья съеденные в животе порхают.

Я любила, но в этом теперь покаюсь,

и под всхлипы крылатой бестии мир светает.

А без бабочек в доминушках пусто :

Просто окна, голая сущность – пребудет смысла

в этих квадратах

без поцелуев и секса.

Люди в экономике – акробаты,

их партитурам не хватит места.

Но какое-то мелкое крошево

из крупно-капустных крыльев

умирает во рту капустной принцессы

И в его килобайтном мозгу

На предмет вспоминания грязи и ила.

Медленные колючки растут на спине.

Вырождение. Человеческий облик сменился.

Бабочек съела, да крылья собственные проморгала,

потому-то и речь выросла до металла,

и глазные гильзы – в потухшем кино.

Рассветало,

но для крыльев и бабочек этого мало.

Лизетта:

– И для души осталась только музыка —

Ни слов любви, ни вымысла её.

Безбрежной нежности расходное рваньё

Лавина гнева океаном вынесла.

В отчаянье, в подлейшей из наук,

Один лишь постулат игры без правил

И в нолики сыграл, и мне оставил

Отчаянье – дырявый бубен мук.

Отчаянье – мой смертный грех и трон.

Я гордо покидаю мир без правил,

Свой создавая. Кто меня оставил —

Умрёт в блескучей тьме своих корон.

Внезапно благость жизни потеряв

И отрицая ложь, как панцирь века

рекламных вихрей,

смявших человека

Там, где колдует адская заря.

Роланд:

Сердце человечье в лебединой боли —

Шарики бильярда – птицы на просторе —

Отражают неба тонкую науку,

Убегая в поле за пределы звука :

Песня Песней в бусах тянется по нитке,

Раскрывая душам берестовых свитков

радужные кольца в солнечной короне —

и трепещет птаха – пульс ее в ладони.

Сердце бьется в сердце – бесконечность эха —

лебединый остров длится, словно веха…

Лизетта:

Так значит, уксус – старое вино?

Из гулкой бочки и под лунной крышкой,

закрытое… Пудовая задвижка,

подвал загадочный, и паутине быть?

Такой экзотики не пережить

и запаха удушливых гулянок.

Средь возгласов дебилов пьяных

цветок у Музы в волосах умрет

и растворится, как в стакане йод,

с водой до края чистоколыханной.

Там пропадают навсегда желанные,

в тоскливых байках о любви, да по складам

полощут имя розы тут и там…

Лизетта отходит от окна, встряхивает волосами, и будто удаляет часть грустных мыслей о жизни, но главная мысль о несостоявшемся замужестве не перестает ее терзать:

Аистиная слякоть, чушья благодать…

Сколько любви любовной… долго еще скрывать?..

Пепла нежная ощупь —

это конец кино.

Высосанные рощи

тощих берез – одно :

Выломанные доски

в чащу соседских дач —

киноэкран – полоска

в мир, где не спит палач.

Орудийный топорик —

сердцу стальной клинок, —

выруби рощу, дворик

и забирай свой сок.

Роланд:

Лети же, лепесток моей любви,

Через восток и запад – от зари —

Через моря – свою диагональ

Стрелой полета вынеси за край

Бытийности, вторгаясь в изумруд

Листвы живой – в ней чувства не умрут,

Как ты, сорокадневный лепесток,

Но ты любовь – сон памяти – сберёг —

И умер, схваченный словесным льдом

Не голоса, а рыка.

Телефон,

Передавая боль души как мысль,

Ушел с любви вселенской на регистр

Утехи пьяной, где за пять минут

Убийцы чувств ломают мой маршрут, —

Убийцы золотого лепестка,

Любви гонца, небесного цветка.

Лизетта:

– Я знала, где растет клубника

На озере в деревне Эйтвайпуры,

В густой траве упрятанного лика,

В любви по-детски, когда ветки хмуры

И хлещут по замотанным в клубок

Дорогам леса с деревом всесильным.

Я здесь – ребенок. Волшебство тактильно:

Шевелится во тьме, растет цветок.

Меня здесь бросили. Высок порог,

Не ведом всем, но я вам покажу,

Где белые цветы живых арбузов

Рождают бурю. Снежному ножу

Не покорить. Земля укроет в лузы

Тигровый плод. И станет неба свод

Мне выше, чем улиточным созвездиям

Недосягаемый звезд хоровод.

И будет всем фантазиям возмездие,

Оно в вершинах омута любви,

Когда оглянешься на озеро и видишь

Издалека лишь лужу, – градом Китеж

Микрорайонные сметает все дома

И вместе с ними счастья закрома.

Нам к сердцу ближе миф – не эта явь,

Где в воду окунешься – станешь в пятнах

И заболеешь чем-то золотым,

Что берегут от всех.

Здесь в рупор рявкнут —

И все послушались, картинки жизни смяв.

Важней душа, не тот рутинный смех,

Но выбираем попушистей, покрасивей, —

Мы сами – шкуры.

В нас оденут всех,

Страницы – под седалища…

Роланд:

– Не смей

Отчаянием убивать любви,

Она и так в рябинной вся крови —

Настойкой усмиряет алкашей:

«Смирись, поквакай!». Лужа – космос, миф.

Это лишь нам раскрылись все фрегаты, —

на бледной скатерти раскинув карты,

фата-моргана – образ в море спрятал риф.

И мы на рифах рыбками сидим,

Едим и курим свою спесь, ликуем,

Что победили змия поцелуем,

Так что печалиться? Где наш приблудный мим?

Запарим веник в луже и глядим

На шоу мыльных пузырей последних,

В немолчной стае лысых голубей,

Готовых к жарке. Белого не бей,

Он Дух Святой. Не воевал в передних —

Лез прямо в кухню, к зернам, —

Херувим.

Лизетта:

– Спасибо за страдания любви,

Мой опыт драгоценен, как копыто,

что выбило здесь форму для питья.

Нам не гадать на стынущей крови.

И пусть я как любимая забыта, —

не ходит под ногами полынья —

живу. Я – кубик льда, тобой забытый

Там, за седьмым, за шейным позвонком.

Любви страданья нынче под замком.

В краплаке осени кочующая грязь

Геройски держится на расстоянье,

А тучи в сетке и слюде сиянья —

Букет авангардиста, в нём продлясь,

Ликует золотой солнцеворот.

Спасают голуби: танцуют – клювом в клюв.

А пища – не на днищах сковород, —

Огнем живу, огонь люблю и длю.

Посланник лета бабьего, – короче

Свиданий с жаркой патокой любви.

К чему, оставленной, такие ночи —

Длиннее летних, – в них звенят огни.

Кленовую перчатку подбери,

Как золото под черною корой,

Как вызов самого огня любви —

Не для афиши и игры, пари,

А лишь для сердца и души. Настрой

На ветках скрипку жизни. Клен – скрипач,

Береза – пианистка, ветер – альт.

Решит оркестр любую из задач

И озарит чернейшую из смальт

В оттенки радуги. Товарищ мой,

Друг сердца и души,

Кронштадский плач

Ветров осенних пережду с тобой.

Лимонно-мармеладных листьев свет

На счастье так божественно похож.

Танцуют голуби, – оживший парапет —

Площадка старта против подлых рож.

Клен летом цвел, но под пилу попал.

Зияет смерти бешеный прогал.

Молчанье. Пустота. Закрыта дверь.

Стой, человек. Замри, несчастный зверь.

А что любовь? А больше нет ее.

Лишь золото, осеннее былье,

Прошедший листик пляшет на ветру.

Себя я обману: нет, не умру.

Я буду жить. Я – лист под башмаком.

…Любви страданья нынче под замком.

Себя терять в тоскливой этой тьме

Недопустимо. Сонные обмылки

нелепых дней

считать,

как горсть углей,

И сильных мира дерзкие ухмылки

Как жатву собирать…

О, снеговей, нашлешь своих заботливых гусей —

Укроют землю расторопным пухом,

И ночь забудет злые вспышки дня.

Не пойманный мотив ищу я слухом,

И воскресает вдруг любовь моя.

В ней жизни нет, она обречена,

Поскольку из предательства восстала

Коса, удобства ищущая – смерть.

Я вижу день, который был кресалом

Для чувств, подняв до эмпирея твердь.

Я не предательница, но искала смысл

В любви и верности, снижая до похлебки

Забот о счастье тон, – без глупых числ.

А вышел крен по мачте корабля

судьбы,

энергоемкий

расход впустую.

Солью слез кропя

Листы тетрадные, познав, где скрытый риф,

Веду корабль в изведанные дали

По звездам. Ценностный ориентир

Теперь один, он – святость. Мир назвали

Мечтой фанатиков. Где замок Иф —

Там только смерть. Беги, среди развалин

Оазисов не строй на свой мотив, —

Руины не воскреснут. От вранья

Тюльпаны не растут – в золе и прахе,

В кострищах кабачки не зацветут.

Где слез моих ходила полынья,

Кружили хороводом зодиаки —

Там стрелы смерти отправленья ждут.

Роланд:

– Не дегустируй нравственных отрав.

Как можно применять к себе лихое

И бренное, сверять часы могил!

Ликуй, кровавым опытом не став

Там, где рвалась мечта в объятьях боли —

Беги, живи! Предатель – кто прогнил.

Лизетта:

– К чему теперь убогие попытки,

Когда сгорела моя роза страсти,

И приближенье твоё стало пыткой,

И в горстке пепла – мелкие напасти,

Такие как тебя простить навеки,

Хоть раньше мы клялись в любви беспечно,

Ещё не зная, как тосклива вечность.

Грозящая взорвать сердца и реки.

Ты не сгорел – во прахе воплотился.

И стол, как плаха в греческом спектакле,

Мумифицировано чувство в пакле,

И ржёт паяц, как твой обман – напился

из розы – сока,

пресыщая эго.

Смех – это фестиваль бравады сленга, —

Попытки закрутить вновь проводочки —

После обрыва два конца – не точка, —

Не просто точка – противоположность

Двух полюсов. Родиться невозможно

Повторно, – только с пряничным набором

Для загнивающего мухомора.

Роланд:

– Прости, прости, я заблудился в небе.

Вдохнул звезду, ища себе ответа.

Ответила мне боль. Её свирепей

Не знаю. Холодней не видел склепа.

Ты созерцаешь меня, как созвездие,

Но я весь – боль разорванного чуда.

За нарушенье клятвы нам возмездие:

Нас нет, мы порознь – сферы абсолюта.

Не попадают лабиринты взглядов

В одну спираль. И больше нет ответа

И маяков. Я заблудился в этом

Непониманье, где моя Наяда

И волшебство. Где нить из лабиринта —

Любовь, которую не отрицали,

Но ждали, как билетов на вокзале —

Забрать у тех, кто не поедет.

Принтер

Не виноват, что распечатал.

Свитер

Не согревает без любви медведя.

Да я любил, но очень косолапо,

Желая червоточины загадок,

Сжигая вкусом вкус. Да, я был падок

На поиск, выбирая гравицапу

Вместо дивана. Я наказан вдоволь.

Прости за то, что я побеспокоил.

Лизетта:

– В венки вплетала вены, всю любовь

И луговое пенье новых слов,

И бой часов с высокой башни мира,

И сердца бой, но вдруг войны секиру

Над головами жадность пронесла

И наземь бросила огромных два весла,

Что лодочку семьи вели по речке.

Там плакали родные человечки,

И боль текла в открытый океан,

В лагуну праздных, – посмотреть – вне ран

Возможно ли существованье.

Но нет: не галерейный экспонат

Порушенная жизнь людей, – стократ

Сильней не визуальные пределы,

А сам очаг, источник боли, страх

И смерти ужас, что пугает птах.

И это пусть узнают новоделы.

Роланд:

– То дал Господь мне в 21 веке

Узнать, чем плачет утомленный человек,

Раскинув карту мира, в мокрый снег

Вжимая боль нелепого калеки.

Как через вентиляционный винт

Рыдает боль сама в нагрудник человеку

И отрубает щупальца судьбы

Еще за полминуты до беды,

Накликанной в шершавый лабиринт

Пути земного, выжженное млеко

Глотая, углем Родины кормясь,

В стекло иконы жаром слез струясь…

Лизетта:

Ради птичьих секвенций, прозвучавших в твоих глазах,

Я готова миру выше небес сказать

о сладчайшей из мук —

ожиданье твоих шагов,

что по крыльям чаек

угадаю без лучших слов,

обращенных ко мне.

Мы трепались ветром в горсти

Бога Музыки, главной в жизни, в большом пути,

Но любовное чудо

искры мечет, как звезды, – встать

и войти в чертог любви, где не разыграть

ожидаемой нежности. Не бывает игры в любви,

не бросают кубик, чтобы навстречу идти.

За полям фишек есть бескрайнее поле любви —

так лови свой кубик

и держи свое визави.

Роланд:

На этой струне нотой счастья слегка застынь —

объявлены облаками твои ладони,

лицо – луной в облаках. Продолжайся, быль

о чувстве струны и неба. А ветер тронет —