Читать книгу Материнское сердце. Стихи и рассказы - Елена Сомова, Елена Владимировна Сомова - Страница 4

Ты – океан, ты – голос океана,

Волна и солнце мировых стихий,

Космическое торжество Вселенной!

Ты весь в сердцах людей!..

А зеркало самообмана,

Гнусавя, корчится,

Вставляя лупу в дверь:

Куда мы все идем?

Что сделаем в пути

И чем насолим? Мировым абсурдом?

Или сурдинкой искрометной лжи,

Воняющей ирисками и пеплом?..

Секира критики обносит бахромой

Седалища гранитных истуканов,

Твердящих, кто кому и чем оплот,

Куда его гнездить, и чей

Разворошить исток кровавой ролью

Пилата, Понтия Невинного, как роль

Его интриг со смертью. Зрелый мастер

Глядит из короба, из дырочек для глаз, —

Таков костюм Вершителя, и судьбы

Людей ему – лишь прахом под стопу.

А мы надеемся и ждем благословенья.

Они не знают, что такое хлеб,

Их мусорные комплексы полны им.

Они живут, сося коровье вымя,

Соска не вынимая, цедят свет,

Его меняя на подземный мрак

счетов конторских. Это просто трупы

                                ходячие,

                 сердца повяли тупо,

и разлагая душу, сеют мрак.

Уйди от них. Пускай сгниют скорей

И наградят себя своим тавро,

Заслуженным игрой в рулетку.

Раскладывая на себя таро,

Убьют себя в своей звериной клетке.

Промой мозги им светом и пролей

В их души свет, зерно любви посей,

Господь, ты профи самый меткий.

Вы проспали войну, королева

Голод, смерть остывающих тварей.

Сыпать злато направо – налево —

Не заслуга, увы, государей.

Это кристаллизация воплей,

ваше золото на крови

из харканий – ковидовы сопли.

Вам-то что: «Эй, слуга! Убери!»

Вы растерли сто тысяч рабов,

Что на спинах держали фасады

Ваших загородных дворцов.

Хватка диких зверей зоосада

ваших пальцев уже знакома.

Вы за службу такую награду

насылаете… Смерть пыт. кома *

от труда над убитыми… падаль.

Ваших рук уже не отмыть —

Несмываемы наши слезы.

Вы нам не разрешили быть, —

Вот история или – проза.

Жизни нет на осколках лжи,

так выстраиваемых в пирамиду,

что не видно правды, – зажим

горл и глаз. Мы глотаем обиду

вместо завтрака. Нам ли спесь?!

По рукам дрожь, силки обязательств.

Понимая, кто мы вам здесь,

Умираем от ваших предательств.

Дождь говорит прощальные слова…

Устали боги лить на жернов воду,

С тем промывать уснувшую природу.

Останусь дома. Чаша солона.

Из памяти колышится волна:

Вы пили с пивом соль, поставив горку

На острый кружки край.

Нам дали «порку»

И по пирожному. То был мой рай.

Я молодость-фитиль держала в пальцах,

В груди стучали ходики. Мы, зайцы

автобусные,

ехали за край

горизонтальных линий, что сгорали.

А молодость как будто бы украли,

Но музыка поэзии вела

Сквозь камни в гору,

Избегая зла.

Писать стихи в священном уголочке

отмахиваясь от противных осок,

пока бегут божьи коровки строчек,

по выступам земли, как многоточья.

Когда нахлынет майская забава,

раскрашивать очаг, писать по стенке,

как скачут озадаченные белки,

когда земная кончилась потрава —

тот миг затишья, облегченный полдень,

когда свирель перебивает знаки

восторга при налаженной погоде.

А облачко повыше, как собаки,

внезапно в травах лета растворилось, —

так снизошла чудесно Божья милость…

И виноградные глаза моей судьбы

вбирают неба облачную складку

в гористой местности скопленья облаков,

реально видимых глазами в тайне

от гусениц, ползущих по листам,

грызущих яблоко, оброненное Евой

после того, как надкусил Адам.

Листва по осени слоится. Королевой

приказано земле принять листы,

копить, покуда помыслы чисты,

а после жемчугом листву накроет,

земле положит пастилу на брови.

Сей драгоценный груз полегче пуха,

и радует глаза и душу,

осваивая части новой суши.

Сквозь меня протекают не просто стихи – кровь.

Я гуляю в роли ищейки себе работы,

износила сосуды колен, – это будет новь

для владельцев мира, постигающих судьбы соты,

жарко черпающих мед. Получить диплом

в бывшем СССР – не просто билет в автобус.

Дальше – быстро греби искать на бездонной лодке – пешком

По суглинку днища, забыв, где скончался глобус.

Ощущая ступнями осколки створок и дат,

Обещаний денег на жизнь, сносив голенища,

без синхронного переводчика выдашь мат,

в просторечье ввернув из культуры два слова.

Нищей

трудно книгу продать, трудно свои стихи

прочитать без воя, не захлебываясь слезами

изнутри. Царапает глубина души

угольями выжженных сил любви. Не старуха,

и моя проруха —

искать работу спешить

за два года до нищенской пенсии,

чтобы жить,

видя воздух ртом, и глотая глазами землю.

В атмосфере жить, которую не приемлю.

Дождь говорит губами сентября,

Нашептывая листьям тьму без края,

И головные шарфы отрывая,

Как лепестки цветов, из-под зонтов,

Деревьям дарит капельку вранья

И наливает пунш пунцовых басен,

Поверх листвы стыдом призолотя.

Сей труд ветров, поистине, напрасен,

И что с того: отнял, передарил…

Ведь главное, что был тогда любим…

Волшебна осень с высоты листа :

От ветки отрываясь, молвит имя,

и наполняя чувства неземные

сокровищем души, летит листать

календари для странников, свистать

и звать наверх, на мачты, разливные

печати ставить жизни на листах,

цветах, что припозднились расставаться

и засыхать в балете из оваций,

и принимать за землю божий страх,

не разбиваясь, но летя на птах

и яблоки, скрывая их впотьмах.

Очнутся зерна, выспавшись в земле

под снегом. И запомнив сны, проклюнут

скорлупку, к жизни выпрастав листы,

и проживут всё заново: кресты

кленовых вертолетов, шелк надтравный,

поющий днем хлебам земли салют

и думая: «А может, не убьют,

как мы, родится заново с листвою,

полюбит жизнь, и выйдя в свет с тобою,

еще годков пятнадцать почадит,

настырно тикая в свой тайный динамит!».

Огненной прозой написано море

В памяти – сне о первоначале,

Там альбатросы – как сердце – кричали

И разбивали о рифы горе…

Солнечный плен золотого дурмана

В кольца свивался под облаками

И увивался за мотыльками…

А за горами живет саламандра.

Там и зимой апельсиновым краем

Солнце так манит в ловушку ветра —

Как не взлететь над лесными горами,

Густо размазанными над раем!

И пролетав лет пять нанометры —

И невозможно и очевидно —

Стать, как легенда, очень красивой

И притягательной, как повидло

При аромате бешеной сливы.

Рождение слов нежности, пока

Певец молчанья высотой наполнен,

И сквозь стекло звенящая вода

Зовет к вершине быстрокрылых молний.

И трепета летящий бумеранг

Все умножает возвращенья токи.

Уверена: жизнь побеждает так,

Давая чахлым листьям свои соки.

Так откровенья тайного родник

Мерцает в небесах обетованных.

Сюда мольбы о счастье луч проник

И вспыхнул светом – замерцала манна.

Мы чудо за веревочку ведем

Сквозь вспыхнувшую арку озарений.

Необходим душе такой подъем —

Узнать желает явь благоволений.

Где – то там, на острове, на лугу

Облака зеленые лежат,

Я по ним спускаюсь в полдень в сад

И дыханье рая берегу.

Облака расцветшие висят

И сбивают пульс крутой волной,

На хлопушках крыльев – сны наяд

И восторг любви растет стеной.

Так, построив храмы и дворцы,

Из любовных песен свет плели,

Открывали царские ларцы

И бежали по коврам зари.

Где-то там живу, здесь – только ад,

Алкаши зеленые лежат,

Что им сладость вишни, в полдень сад?!

Хоть дыханье рая сберегу.

Облака расцветшие висят

И сбивают пульс крутой волной,

На хлопушках крыльев – сны наяд

И восторг любви растет стеной.

Этим же уродам – хоть дворцы,

Корабли, – лишь сядут на мели,

Красномордый пропил все ларцы, —

Сберегу хотя бы луч зари.

Как плакала белая роза в пространстве стола, когда

Мой внук вырезал машины по чертежу…

Влад вырезал двери, взял пальцами, и следа

Не видел – заметила я – сок розы бежал по ножу.

С тех пор вспоминаю волшебное Рождество

И папы дыханье на розе – нет, запах розы и дух —

Пылающий дух отца в торжестве наук

И боль оттого, что дыханье кончилось вдруг,

Но всё же осталось, как слезы мои, волшебство,

И я собираю всю жизнь на бумагу его,

Как ртуть – серебристые шарики градуса слов

И белые розы, как рыбы, летят – улов, —

Ершистый плавник по стеблю прорезал путь,

Но время возврата, увы, никогда не вернуть.

Снежно и влажно, и стуки по подоконнику

влажных комков, —

будто повод слепому разбойнику —

хлопнуть с размаха лавинами о землю грешную,

не плодородную на южный фрукт,

не балованную черешнею.

Зябнущих стаек пернатый поклёв следообразно —

всё на снегу выписано и прозвано —

вышел в мозаику на снегу: лапки-крестики,

хлеба расклеванного пуховый платок, цвета пестики…