Читать книгу Игрушка - Елена Стриж - Страница 3

Рассказ из книги «Непристойное предложение» глава 3

– Чем будешь заниматься?

– Не знаю, – я и вправду еще не знала. Эти дни были так похожи друг на друга, что если их смешать как карты в колоде, то не отличишь, который из них был вчера, а который и неделю назад. В общем, каникулы. – А что ты предлагаешь?

– Хотел с Юркой на моторке сгонять до острова, но его отец не разрешал. В прошлый раз мы почти весь бак бензина сожгли, вот ему и досталось.

Мы начали перебирать, что можно сделать, а что не стоит. Наш пустой треп продолжался еще какое-то время, а после мы встали и пошли по дороге, просто пошли и все.

Валерка – парень смешной, до сих пор боится, что его мать увидит, как он курит. Хотя, похоже, все знали об этом, даже его бабушка, но как раз-таки от нее и меньше было бы проблем. Она как-то призналась, что курит с самого детства, как себя помнит. Бабуле уже за восемьдесят, а бегает не хуже нас.

Валерка огляделся по сторонам, достал свои сигареты и смачно прикурил. Знала, что он не очень любит это делать, но выпендривается, мол, взрослый. Сама я не любила сигаретный дым, он мне казался горьким. Может это воспоминание от того, что отец курит на кухне, и поэтому как бы ни проветривали дом, в комнатах всегда присутствовал кисло-горьковатый запах. Вот и сейчас, стоило ему прикурить, мои ноги сами повернули от него в сторону. Валерка хихикнул, мол, мелочь пузатая, в куклы тебе еще играть, но с пониманием отошел на шаг в сторону, чтобы дым уходил в поле.

– Ты знаешь, я тут на днях прочитал очень интересную книгу, про цифры, – и замолчал.

Выждав момент, я посмотрела на него как ослик Иа на Винни-Пуха, когда тот сказал: «Ну все же не могут…», и погрузился в свои мысли.

– Что цифры? – не дождавшись продолжения начатой фразы, спросила. – Что они?

Похоже, он этого и ждал. Подняв подбородок чуть выше и выпустив струю дыма, соизволил ответить.

– А ты знаешь, что аборигены до сих пор знают только цифру один и все.

– Как это, один?

– Просто у них нет других цифр. Они все считают: один и еще один, а если надо, то еще один. То есть похоже на палочки, а когда палочек уже много, то просто много и все.

Я задумалась.

– А разве так возможно, вот просто один и все?

– Я тоже так думал, но посмотри на детей, что они делают, когда надо считать?

– Что?

– Загибают пальчики, но все же продолжают считать: один, один, один и загибают пальчик за пальчиком. Так вот и считают аборигены.

Я посмотрела на Валерку как на ученого. А ведь и вправду, как все просто, один и один.

– И самое интересное, что египтяне тоже знали только цифру один.

– Что? Не может быть? – моему удивлению не было предела.

Тут он начал объяснять, как можно прекрасно обходиться и с одной цифрой, если знать, что и как делать. И это для меня оказалось открытием.

– Но это еще не все. Вот скажи, какие цифры были у римлян, то есть вспомни про римские цифры.

– А, это те, что палочками пишутся?

– Да, именно, палочками.

– Итак, один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Мне что, все перечислять?

– Ты убежала уже далековато, а назвала всего-то три цифры.

– Не поняла, что значит три? – и, помолчав, осторожно и уже неуверенно сказала. – Десять.

– Нет, не десять, а только три, а именно: один, пять и десять.

Я задумалась, стараясь разложить в уме их по порядку, и тут я осознала простоту цифр. Наверное, он увидел на моем лице улыбку и тоже засмеялся.

– Я тоже так думал, как и ты. У римлян мало цифр, вот к примеру: 1 (I), 5 (V), 10 (X), 50 (L), 100 (C), 500 (D), 1000 (M). И чтобы набрать 1995 год, они делали следующее. – Валерка присел и стал пальцем выводить символы в пыли. – Вот что получается: MDCCCCLXXXXV.

– Что? – я была поражена тому, что такая простая цифра, а получилось ужасно непонятно.

Стояла с открытым ртом. Вот это да, а я всегда думала, что это не так. Мы шли и смеялись над собой, над тем, что никогда не думали о таких простых вещах.

– А теперь вспомни про арабские цифры.

– Ну нет уж, я опять все напутаю, я не знаю…

– Знаешь-знаешь, просто сомневаешься, так?

– Да!

– И все же попробуй.

– Отстань, не буду, – я не хотела выглядеть неучем, хотя знала, что сейчас весь мир пользуется арабскими цифрами, но вдруг и здесь зарыта какая-то подковырка.

– Ладно-ладно, но самое странное, что у арабов не было цифры ноль.

– Не поняла? – захлопала я глазами. – Что значит, не было?

– Просто не было и все. Все было от единицы до девяти, а вот нуля нет, это арабы ее позаимствовали у индусов. То есть, она пришла из Индии, а нам говорят, что это арабские.

– Ничего себе.

– Это, кстати, не так давно выяснилось. Ученые смогли прочитать финансовый отчет, в котором было сказано, что на определенном поле нельзя вырастить ни одной розы, то есть ноль роз.

Потом он начал рассказывать про другие страны и народы, как они обходились без цифр вообще. Что у них не было письменности, но зато они смогли рассчитать продолжительность дня до сотых секунд. И одни из самых первых в мире поняли, что день – это не двадцать четыре часа, а намного меньше. И что есть лишние дни в году, и еще много чего такого, над чем я сама не задумывалась, потому что считала, что это само собой разумеющееся.

Мне было интересно его слушать, наверное, потому, что он говорил о том, чего я не знала. Про то, как вычислялся горизонт, как делался цемент, как римляне с помощью акведуков поднимали воду вверх без всяких мельниц, а только давлением. Он много чего еще мне говорил.

– А зачем ты с собой носишь все время фотоаппарат? – неожиданно для себя спросила я.

– Ну… Даже не знаю, просто фотографирую.

– И что тут фотографировать, коров да баранов.

– Ну почему же. Вот утром бывают сильные туманы.

Я передернулась от возможного холодного утра.

– И ты в такую рань встаешь?

– Ну не каждый день, а только когда хочется, а так…

Я перебила его.

– Зачем тебе это надо?

– А ты знаешь, кто-то и когда-то сказал, что фотограф – это историк. Нажал на спусковую кнопку, и история мгновенно остановилась. Все, ее уже нельзя повторить, она осталось только в том образе, что снял фотограф. Через десять минут этого уже не будет. Фотограф останавливает время. – Валерка показал рукой в сторону домов. – Будет все другое. Но если я сейчас сниму это, то выхвачу тысячную долю секунды из того, что безвозвратно пропадает.

– Жаль.

– Что жаль?

– Что вот так пропадает.

– Нет, в этом есть своя прелесть, – и добавил. – Иначе все жили бы прошлым.

– И все же, порой жаль некоторые моменты.

– Чувства, конечно же, не передашь фотографией, ни запаха, ни тепла. Но у зрителей есть свое воображение и, смотря на фотоснимок, они начинают чувствовать, что плоский огонь горячий, а надкусанное яблоко сладкое. В общем, это фотография.

Я посмотрела в сторону домов, на которые он только что показывал рукой, вздохнула и спросила:

– А что ты еще снимаешь?

– Не знаю, наверное, все.

– А портреты?

– Да.

– И репортажи?

– Иногда, если интересный сюжет.

– А людей?

– Что значит людей, они повсюду, как насекомые.

Он еще какое-то время философствовал на тему фотографии, а потом взял и спросил меня:

– Давай я тебя пощелкаю?

Я уже сама хотела ему предложить, поэтому тут же ответила:

– Давай.

Как будто Валерка знал, что я соглашусь.

– Тогда пошли ко мне, дома до двух никого не будет, спокойно проведем, ну, фотосессию.

– Что проведем?

– Ну, то есть, поснимаю тебя.

– А…

Я кивнула в знак своего согласия, фотосессия, значит фотосессия и мы пошли.

Дом у Валерки большой, двухэтажный. В нашем поселке таких не много, все завидовали ему, поскольку он жил на втором этаже, и еще у него был свой, пусть маленький, но балкончик.

В доме действительно никого не оказалось. Он проводил меня к себе в комнату, а сам занялся приготовлением аппаратуры. Я прошлась по комнате, посмотрела картинки, что висят на стене. Потом взглянула на свое отражение в зеркале. Все нормально, провела рукой по волосам, непослушный локон все не хотел лежать вместе со всеми. «А я, впрочем, ничего», – подумала и состроила себе рожицу.

Остановить время, на которое можно смотреть. Эта мысль крутилась у меня в голове. Ну просто машина времени, а не фотографии. Я взяла с полки книгу, открыла ее. В ней были фотографии, этого давно уже нет, и опять мысль о машине времени. Перелистывая страницы, начала их просматривать. Там были в основном репортажные снимки, но попадались и сюжетные зарисовки, одна мне понравилась, про балерину. Она танцевала на сцене, таких я видела, наверное, сотни, они мало чем отличались друг от друга. А на другой странице эта же балерина сидела на кресле, опустив руки, и улыбалась фотографу. Я перелистнула страницу. Следующая фотография была в другой тематике. Балерина стояла у зеркала, на ней была ее черная юбка. Она еще не успела ее снять, но выше пояса девушка была обнажена. Контраст черного и белого тела резал глаза, невольно заставляя смотреть на ее почти плоскую, девочкину грудь. Еще минуту назад она танцевала перед зрителями, и вот теперь. Это было как-то нереально, как из другого мира.

– Ну, я готов, – прервав мои размышления, сказал Валерка.

Я поставила книгу на полку.

– Что мне делать? Куда сесть?

– Это не важно, куда ты сядешь и что будешь делать. Просто ходи, смотри, лучше разговаривай, а я буду снимать. Договорились?

– Давай попробуем.

Я вспомнила, как маме захотелось сделать общий портрет. Они пошли в студию, и фотограф долго пыхтел, передвигал стулья, разворачивал ее то влево, то вправо, а тут… Я пожала плечами. Просто ходила, читала, садилась и думала, потом болтала и снова молчала. Он принес чай, делала вид, что пью его, а он продолжал снимать. Валерка появлялся то справа, то залезал куда-то вверх, почти под самый потолок, то слева ложился на пол. На какое-то мгновение представила себя знаменитостью, которую одолевают фоторепортеры. Правда иногда он меня одергивал, заставлял повторить то или иное движение. Говорил, что я делаю это театрально, что не надо позировать, чтобы я вела себя так, как будто его здесь нет. Попробовал бы он сам себя вот так вести.

А потом я снова пила чай. Казалось, еще немного – и лопну, но ему нравился пар от кружки, а мне сам чай и его аромат, какой-то полевой травы. А потом я просто перестала обращать на Валерку внимание, смотрела ему в камеру, но видела не объектив, а его глаза. Он медленно порхал, как в замедленной съемке, ступал тихо и осторожно, боясь что-то задеть и издать лишний шорох.

Я снова увидела книгу с балериной, подошла к полке, взяла ее и начала листать страницы в поисках последнего снимка. Не сразу нашла его, и все же нашла. Она была красивой в этой странной позе. Вот только что она танцевала, улыбалась зрителям, и вот теперь в гримерной, стоит перед зеркалом и снимает с плеч платье. В комнате девушка одна, а фотограф, что ее снимал, лишь историк, который смог вырвать у времени эту секунду и сделать ее вечной. И теперь я сама стою здесь на втором этаже и смотрю на нее. На душе стало тепло. В этом снимке было что-то необычное, все просто, и в то же время так нагло голо.

– Хочешь, я сниму тебя также?

Тихий голос Валерки оторвал меня от снимка. Посмотрела в его глаза, затем закрыла книгу и поставила на полку.

– Заманчиво, но нет, – и повернулась к балкону.

– Да брось ты, это будут твои снимки.

– Нет, – опять ответила я.

– Не понравятся, выбросишь.

– Нет, – в очередной раз ответила.

– Я поставлю новую флэшку с памятью, и ты ее заберешь, а потом сама решишь, да или нет, все снимки только у тебя.

Я повернулась к нему, подошла и уставилась ему в глаза.

– Нет, и у тебя тоже, – и показала пальцем на его голову, давая понять, что человеческий мозг не хуже той самой компьютерной флэшки, а у этой памяти есть еще и эмоции.

– Я ведь только фотограф, иначе никак не получится.

Я подняла палец к его губам и прижала его.

– Молчи, не искушай.

Постояв какое-то время, я отступила к столу, взяла уже почти пустую чашку чая, осторожно отхлебнула, как будто он еще был горячим.

– Ага, – тихо произнес он, – есть сомнение.

Я опять посмотрела на него, он замолчал. Взяла в руки фотоаппарат, что лежал на столе, он оказался тяжелым. Посмотрела на маленький экран, на котором можно было как на компьютере просматривать снятые кадры. Это не то, что старые аналоговые фотоаппараты с пленкой. Этот умный, сам рассчитывают выдержку, диафрагму и сам же наводит резкость, твоя задача только подобрать ракурс и нажать на кнопку.

– Принеси еще чаю, – попросила его.

Валерка взял чайник и пошел вниз. Я осталась одна. Слышала его шаги, как поскрипывают доски внизу. Я стояла одна посредине комнаты. Повернувшись, увидела себя в отражении зеркала, сделала шаг назад, теперь я почти вся входила в него. Как то зеркало в гримерной, подумала я. Странно, но мне хотелось расстегнуть на себе пуговички, хотела, но боялась. Или, верней, не боялась, а сомневалась. А может просто горела от нетерпения это сделать, но не могла найти повода. Тогда я решительно расстегнула пуговицу на юбке и, как ни в чем не бывало, перешагнула через нее. Сняв ее с себя, я посмотрела. Она как-то нелепо смотрелась в моих руках, как будто была чужой, хотелось спрятать и как можно скорей. Подошла к двери, рядом стоял стул, а на нем лежали Валеркины вещи, я подняла их и засунула юбку под самый низ. Прислушалась, было тихо, стало легче.

На мне была белая блузка с множеством белых пуговичек, что застегивались спереди, но расстегивались только до пояса, а дальше шла мини-юбка из той же белой ткани. Пальчики скользнули под юбку и заученными до автоматизма движениями я стянула трусики. Их я спрятала туда же, куда и юбку. В тот момент даже не задумалась, что я в чужом доме и стою уже почти раздетая. Меня смущали пуговички. Теперь, подойдя ближе к зеркалу, начала их расстегивать. Это получалось легко, одна за другой они снимались с петелек. Вот обнажилась грудь, на мгновение я замерла. Посмотрела на выпирающие вишенки, взяла лямку, слегка потянула ее вверх. Почувствовала, как улыбнулась, разжала пальцы и в следующее мгновение приподняла свою мини-юбку. Из-под белой ткани появился слегка взлохмаченный черный треугольник. Я повернулась перед зеркалом, прогнулась в талии и удовлетворенно улыбнулась себе, отпустив юбочку, выпрямилась.

Валерка подынимался по ступенькам. Я начала лихорадочно застегивать пуговички. Скрипнула дверь. Он остановился.

– Молчи! – приказала ему. – Бери свою флэшку и снимай, только ничего не говори. Ты понял?

– Да, – еле слышно ответил он.

Застегнув последнюю пуговичку, я повернулась к нему. Он рылся в своей аппаратуре, было видно, что волнуется. Чего это он? Это я должна переживать. Валерка посмотрел на меня, еле заметно улыбнулся и продолжил дальше копошиться в своем фотоаппарате. Наконец-то он выпрямился и гордо произнес:

– Я готов.

– Ну, тогда говори, что мне делать? – спросила я и застенчиво покрутила пуговичку.

– Не знаю.

– Что значит не знаешь? Кто из нас фотограф, ты или я?

– Ну, может, тогда ты присядешь, – и он указал взглядом на стул. – Или можешь стоять, или делай то, что ты хочешь сама, а я буду только снимать, – и, помолчав немного, добавил. – Так, наверное, будет лучше.

– Ну что же, постановщик из тебя никудышный, – я даже немного обиделась на него. – Сама так сама.

Я прошлась по комнате, как бы привыкая к своей роли. Немного было неловко. Не знала, куда деть руки, хотелось что-то взять, занять их, но стоило это сделать, как тут же хотелось избавиться от ненужной вещи. Перестала думать о руках, чувствовала, как горит лицо. Подошла к окну, но теплый воздух стал обжигать меня, и я почувствовала, как по спине стекла струйка пота. Как-то все нелепо получилось.

Повернулась к Валерке, он слился с фотоаппаратом. Его большой объектив заменял ему глаза, я посмотрела в него и увидела свое слегка искаженное отражение. В нем увидела испуганную девочку. Неужели это я, совсем не похожа. Я закрыла глаза и вздохнула. Вместе с выдохом ушло оцепенение. Ощутила свое тело, почувствовала руки, их мышцы, живот и лицо. То, как странно стою, развернув носки друг к другу. Я улыбнулась, открыла глаза, посмотрела в объектив и, весело развернувшись, шлепнулась на диван.

От моего падения юбочка задралась, обнажив то, что все так старательно закрывают и считают самым запретным для постороннего глаза. Даже не поправив ее, я серьезно посмотрела в объектив. Сквозь толщу линз почувствовала его раздевающий взгляд. Ноги сами сомкнулись. Но зачем я это делаю? Ведь хочу другого. Хочется, чтобы Валерка наоборот смотрел на меня, чтобы его сердце билось не как всегда. Чтобы он перестал дышать и чтобы смог запечатлеть в своем мозгу каждую секунду, каждое мгновение.

Я выдохнула воздух, и с тела как волной скатились остатки напряжения. Руки стали тяжелыми, голова легла набок, а ноги в коленях сами чуть разошлись. Мои пальчики одну за другой начали расстегивать пуговички. Они выскальзывали из петелек, стукались друг о друга, как будто здоровались. Снова посмотрела в объектив. Валерка то приседал, то вставал на ноги, но не отрывался от фотоаппарата.

Расстегнув до конца все пуговицы, я рукой отодвинула часть блузки, тем самым демонстрируя ему свою грудь. Вишенка начала темнеть, но я не взглянула на нее, я продолжала смотреть в объектив. Он меня притягивал, наверное, не меньше чем я его. Пошевелилась, вместе с движением пришла уверенность, руки стали легкими. Я уже ощущала, как мои губы чуть улыбались, а глаза прищурились, как волосы ложатся на плечи.

Двигалась плавно, чтобы он успевал все снимать. А впрочем, я и не знала, как двигаться, наверное, поэтому мои движения и были столь медленными. Руки приподняли юбочку. Специально сделала, чтобы он посмотрел на мои ложбинки. В животе что-то заурчало и стало горячо. Я встала, прошлась по комнате, посмотрела в окно и сняла с себя остатки одежды.

Чистота. Да, чистота тела, вот что я ощутила. Чистота мыслей и легкость во всем, никаких сомнений или угрызений. Я была моделью и платила ему за съемки своим телом. Он пожирал меня своим взглядом. Я чувствовала его пульс, то, как он вспотел и как дышит. Сейчас он ничего не думал. Валерка был даже не в состоянии этого делать. Его взгляд гладил меня, и, поворачиваясь к нему то одним боком, то другим, я подставляла себя под объектив.

Нет, я не была бесчувственной в этот момент. Очень хорошо помню, как покалывало в груди, как комок в горле с трудом давал мне дышать. Очень хорошо знала это состояние, за ним шел холод, который можно было спутать с жарой, но это был холод. Хотелось сжаться, обнять себя. А потом внутри все начинало накаляться, гореть. Я знала это состояние блаженства, и оно было где-то совсем рядом. Это ощущение давало мне неописуемый восторг.

Я легла на пол. Валера завис надо мной, будто повис в воздухе. Еще раз посмотрела в объектив, а затем закрыла глаза, давая возможность смотреть на меня бесконтрольно. Хотелось потянуться, будто долго спала. Тело слегка ныло от напряжения, расслабилась, а после дала волю своим мышцам. Я потягивалась как в детстве, до боли в суставах, до легкой судороги. До момента, когда наступало состояние невесомости, когда тело уже не слушается тебя.

Я согнула ноги в коленях, теперь ко мне вернулась реальность. Чувствовала, как объектив смотрит на меня, как он шарит по моему телу в поисках самого запретного. Поднесла коленки к подбородку, раскинула руки в стороны, повернула голову вбок, чтобы не было соблазна открыть глаза. Осторожно, как тогда в душевой, развела в стороны ноги. Я чувствовала свой стыд. То, как его взор был невольно прикован к раздвоенному холмику. Отчего-то мне было стыдно, но мне хотелось насладиться этим состоянием.

Лежала на полу, широко раздвинув ноги. Время летело. Обхватив руками коленки, я медленно повернулась и легла на бок. Открыв глаза, увидела, что Валерка сидит напротив меня, фотоаппарат на коленях, глаза молчаливые. Подождав немного, спросила его:

– Ну как?

Он не сразу нашел, что сказать.

– Это здорово, – а потом добавил. – Снимки будут потрясающими.

«Какие еще снимки, глупый», – подумала я. Почему-то мне хотелось большего, но есть грань дозволенного. Съешь конфетку и вкус будешь помнить еще долго, но если ты съешь сразу с десяток, то сладость сменится горечью. Мне не хотелось испытывать этого второго чувства.

Он ушел вниз заваривать чай. Я подошла к фотоаппарату, открыла ячейку памяти, достала флэшку. Время, вот оно, тут, у меня в кулаке зажато. Подошла к столу, открыла шкафчик и взяла оттуда еще теплую вторую флэшку. Потом села на пол, сжимая в руке эти два кусочка пластика, в которых спрятано мое прошлое.

Я никогда не задумывалась над временем. Мне казалось, время – это морщины, это прошлое, это история. Но я никогда не видела себя в нем. Сейчас же я была вне его досягаемости. Оно осталось у меня в руках, в этой маленькой тюрьме под названием флэшка. А может быть, мы сами в тюрьме времени и относимся к нему как к чему-то неизбежному. Которое нельзя изменить. И поэтому мы считаем, что ему надо подчиняться. Но правильно ли мы думаем?

Я разжала ладони и посмотрела на пластинки в руках. Время. Теперь его не вернуть, а я там осталась такой, какой была. И даже если захочу повторить, то все равно не смогу. Интересно, а есть ли все же машина времени, или это вымысел наших фантастов для утешения будущих поколений?

На улице хлопнула входная калитка, кто-то пришел. Я соскочила на ноги, в голове загудело и в глазах потемнело. Не дожидаясь, пока снова смогу нормально видеть, начала быстро шарить рукой в поисках одежды. Да, одеваться, это не то, что раздеваться. Пальцы цеплялись за все подряд, иногда я теряла равновесие, и казалось, что вот-вот грохнусь на пол.

В дверь постучались. Я поправила волосы и, повернувшись, открыла ее. Валерка стоял с подносом, а на нем стояли две кружки с чаем, над которыми поднимался пар, и еще мед и батон.

Мы пили чай и смеялись.