Читать книгу Яма - Елена Тодорова - Страница 1

Июль, 2012 г.

– Сережа…

Вот оно, ненавистное и все еще неопознанное ощущение – от звуков ее голоса сердце перевернулось в груди.

– Что она здесь делает? – пытался говорить спокойно, на деле же вышло слишком грубо для глухого раздражения.

Мать что-то промычала в оправдание и отвела взгляд в сторону. Вся эта ситуация причиняла ей определенный дискомфорт. В конце концов, Кузнецова по-прежнему оставалась ее студенткой.

Отец промолчал по иным соображениям. Замерев в дверном проеме, наблюдал за разыгрывающейся сценой с неприкрытым изумлением. Очевидно, не ожидал от бестолкового отпрыска столь бурной реакции. В свете последних событий, в принципе, потерял надежду как-то расшевелить сына. Мать мудрее оказалась, задействовав девчонку, которую Сергей с идиотской серьезностью именовал «братюня», «подруженция», «малая». А там уж один черт знал, какие у них отношения… Николай Иванович современной нравственности молодежи не удивлялся.

Едва увидев девчонку, Серега моментально в лице переменился. Смотрел только на нее. Смотрел и ждал ответа именно от Ники, пусть и высказался недопустимо – в третьем лице. Видел ее широко распахнутые зеленые глаза и ничего больше.

Ничего.

В груди сильнее заныло. А там ведь и без того кровавая рана. Это что, контрольный? Чтобы уж наверняка…

«Давайте!»

«Но почему же она так таращится?»

Вид у Градского, конечно, дикий. Совсем не таким его привыкла видеть Кузнецова. Оливково-коричневые камуфляжные брюки-карго в нескольких местах зияли прорехами, темнели пятнами грязи и крови. А у ворота черной тенниски все пуговицы были оторваны. Лицо и вовсе, будто у буйного психопата: недельная щетина, россыпь ссадин и кровоподтеков, взгляд воспаленный.

Пару часов назад, когда Серега явился домой, отец, брезгливо поморщившись, назвал единственного сына помойным котом. Вот и сейчас, жуя губы, источал бессильное презрение к непутевому отпрыску.

«Аристократ, мать вашу!»

– Что это ты удумал, Градский? – вопреки создавшейся странной ситуации, Доминика сумела улыбнуться.

А он – нет.

Так и застыл, глядя на ее губы.

– Каково было мое удивление, – заговорила девушка быстро и нарочито беззаботно, игнорируя царившее в комнате напряжение. – Валентина Алексеевна звонит и сообщает: «Сережа отказывается ехать на защиту». Первая мысль: «Быть такого не может!» – коротко и звонко рассмеялась, но, как и ожидалось, никто ее веселья не поддержал. – Что случилось? Как же так, Градский? А как же великое будущее?

Сердито глянул на мать.

«Ну, как же, заволновалась! Сын останется без диплома!»

Голову склонила, старательно пряча от него взгляд. Но не постеснялась вклиниться, пользуясь удобно предоставленной возможностью:

– Пал Палыч сказал, если ты появишься в университете до двух…

Не дал договорить.

– А тебе какое дело до моего великого будущего, Кузнецова? – снова смотрел только на нее. – Я не пойму, ты что, за меня замуж собралась?

Вздрогнула.

Резанул по больному, знает. Самому тошно стало. И дышать сразу тяжело, будто горло стянуло удавкой.

– Я думала, мы друзья.

«Какие, на хр*н, друзья? Что она, мать вашу, несет? Это он «их» так называл, но, по правде, эти отношения не ограничивались дружескими…»

– Подружили и хватит. Осточертели твои дурости и психи! Каждый раз, как тебе вожжа под хвост попадает…

– А мне девки твои осточертели, – чрезвычайно спокойно перебила Доминика, расправляя трясущимися пальцами свою футболку.

– Не было девок, – отрезал и отвернулся.

Поднял стопку с водкой. Но выпить не успел, Кузнецова вдруг сердито дернула за локоть, и алкоголь расплескался по многострадальной футболке. Вырвав рюмку, она с громким стуком приземлила ее на письменный стол, где до сих пор были разбросаны листы его дипломной работы.

– Ты что вытворяешь, Градский? – спросила уже рассерженно. – Весь мозг пропил? Себя не жалеешь, хоть мать пожалей. Четыре года учебы! Даже если ты понял, что экономика – не твое, можно ведь получить диплом, а дальше – думай… Флаг тебе в зубы!

Это его слова. Нахваталась.

Поверх головы Ники встретился взглядом с матерью.

– Все рассказала? Или выборочно?

– Сережик, я же волнуюсь, ты знаешь, – слабо защищалась женщина, нервно перебирая пальцами крупные жемчужины бус.

– А почему не все? Я не понимаю, – вопрошал сын с горькой иронией. – Стыдно, что ли? Еще есть надежда сохранить лицо, да? Будто ничего не случилось? Как же!

В этот момент вмешался отец. Ступив в комнату, обхватил мать за плечи и осуждающе посмотрел на сына.

– Совести у тебя нет.

Помимо выдержанного хладнокровия, мелькнуло в его взгляде какое-то мучительное чувство.

«К черту! Все к черту!»

– А у тебя? У тебя есть? – заорал во все горло. – Ты сейчас что делаешь? Ника же тебе никогда не нравилась, а как жареным запахло – готов сам подложить ее под меня? Лихо ты! Самостоятельно в «пролетариат» съездил или этого своего «чернорабочего» Павлика припряг?

– Сережа, – обратно запыхтела мать, нервничая и краснея.

Неудобно ей, видите ли, перед Кузнецовой стало! В то время как Ника лишь поджала губы и снисходительно приподняла брови. К тому факту, что не по нраву отцу Градского, она давно привыкла относиться спокойно.

– Что Сережа? Не будет диплома! Я сказал. Точка. И холдинг свой, – смотрит отцу прямо в глаза, – Леське с мужем передавай.

– Я горбатился всю свою сознательную жизнь не для того, чтобы отдать нажитое зятю, – последнее слово отец едва не выплюнул.

– Что ж… Тогда подумай хорошенько, может, где наследил за годы своего благородного добрачного бл*дства!

До этого дня никогда бы себе не позволил бросить отцу подобное оскорбление. Невзирая ни на что, даже мысленно не сформулировал бы предложение подобным образом. Но сейчас, когда все внутри огнем горело, головой вообще не думал. Не соображал, что говорит. Выплескивал задавленную боль, срываясь на самых близких.

И мать с отцом, видимо, понимали. Не реагировали должным образом. Стойко выдержали шквал его оскорбительных заявлений.

– Ой, дурак ты, дурак… – махнув рукой, беззлобно выдохнул Николай Иванович.

Отвернулся.

А потом и вовсе, увлекая за собой крайне расстроенную жену, покинул комнату.

– Да что с тобой такое? – ошарашенно выдохнула Доминика, едва они с Градским остались наедине.

Его Ника-клубника… Его республика. Независимая. Близкая. Родная.

«Это ведь не я на тебя запал. Ты первая на меня обратила внимание…»

Смотрела с неосторожным любопытством и чистосердечной простотой.

«А я уж после… После тебя».

Поманила своей незапятнанной чистотой. Неизученной иными красотой.

Расправив грудную клетку навстречу ветру, Град и не думал, что такая скучная пуританка, как Ника, способна его остановить.

«Она же неделю назад уехала на каникулы в это свое родимое захолустье… Помахала ручкой, мол, даст Бог, как-нибудь свидимся».

«Кто ее, мать вашу, звал обратно?»

Сам и звал.

Как бы она отреагировала, если бы Градский признался, что думал о ней всю эту неделю? Особенно там… В ту ужасную ночь, как только пришло осознание и мозг принял необратимость последствий.

– Сереж… – чувствуя неладное, обеспокоенно выдавила Доминика. – Что произошло?

Приблизилась, осторожно коснулась ладонью его щеки.

– Отвали, ясно? – выдохнул слишком тихо, уязвимо. Дернулся, избавляясь от обжигающих прикосновений. А внутри все затрещало, нуждаясь в этой близости, как никогда сильно. – Почему ты решила, что сможешь повлиять на мое решение? Думаешь, какая-то особенная? Не выдумывай! Шуруй назад в свою деревню!

Отшатнувшись, она попятилась.

Слишком наивная, чтобы понимать, что он в действительности чувствовал. Как противоречил жестоким и грубым словам, впиваясь в ее лицо жадным горящим взглядом. Больше всего на свете желая прикоснуться к ней. Больше всего… Прижать к груди. Зарыться лицом в волосы. Чтобы ни о чем больше не думать. Не помнить. Слышать только ее дыхание. Самому ею дышать. Знать, что, несмотря ни на что, она его любит.

«Любит же?»

«Любила?»

Теперь уже не суждено узнать. Нельзя.

Неделю назад надо было спросить, а не, ухмыляясь, как придурок, делать вид, что разлука с ней не разрывает ему сердце. Она бы ему не сумела солгать. Насчет такого, нет. Не смогла бы.

Только теперь уже неважно. Нельзя вернуться назад. Нельзя.

Горечь растеклась в груди едкой теплотой. Протолкнулась вверх, забивая горло. Нос и глаза вдруг зажгло, словно воздух стал отравленным.

Но, на самом деле, отравленным был только он.

– Проваливай, Кузнецова. Давай, не заставляй меня выражаться более понятным способом. Не хочу тебя обижать, короче. Просто, сама понимаешь, это конец, – небрежно указал рукой в сторону дверей. – Теперь иди.

Обижать? Да он ее убил своими словами. Убил!

Грудь пронзила настолько сильная боль, что в какой-то момент Ника решила, будто этот свирепый недуг имеет физическую подоплеку.

Невыносимо.

Вдохнуть бы… Вдохнуть… Вдохнуть не получалось. И надо ли?

К щекам прилила кровь, глаза заполнили слезы. В то время как сознанием все еще руководили сомнения, в душе сгущались мрачные сумерки. Инстинкты и чувства быстрее разума. Тот еще питал надежды, что все сказанное – лишь взрыв ярости Градского, и искал в его глазах тени сожаления.

Но ничего подобного не было.

По всей видимости, Сергея злило то, что она никак не понимает очевидных слов. Эта злость пылала в его взгляде, отражалась в напряженных мускулах лица.

Когда Нику совсем накрыло, он свои глаза прикрыл, избегая даже смотреть на нее. Это задело сильнее всего.

Пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы не расплакаться. Не хватало еще, чтобы Град смягчился из жалости. Зажмурившись, яростно растерла глаза.

Сглотнула. Вдохнула. Выдохнула.

– Почему? – с силой толкнула его в грудь.

Еще раз. Еще. Пока он не открыл глаза и не посмотрел на нее.

Нелепый и пропитанный обидой вопрос. В нем вся ее боль, растерянность и отчаяние.

Ответа не было. И уже не будет.

Она не стремилась, как сказал бы Сергей, «сохранить лицо». Не пыталась использовать какую-то определенную тактику. Какой вообще смысл беречь гордость, если душа разбита?

Ника только пыталась дышать. А еще – понять.

Убеждала себя не анализировать ситуацию сгоряча. Оставить все чувства и размышления на потом. Вспомнились утешения мамы, в которых она и искала истину.

– Все пройдет, милая. Образуется. Будет все хорошо, вот увидишь.

– Как? – ранимо выдохнула Ника. – Он не звонит… А мне солнце не светит, мам.

– Засветит, Ник. Обязательно. Это только лишь первые чувства. Первые. Еще, знаешь, сколько их возникнет, непрошено-негаданно? – улыбнулась женщина, крепко обнимая дочь. – Смеяться еще будешь!

Ну, что она, маленькая? Надо же понимать! Надо. В самом деле, не набиваться же Градскому насильно. Ему ведь тоже наверняка непросто разрывать эти недоотношения.

«Не кричи».

«Не плачь».

«Дыши…»

Она и замолчала. Только в душе кричала. Оглушая саму себя этой внутренней истерикой, дождалась, когда возникнет первая контузия.

– Окей… Поступай, как знаешь, Сережа… – заговорила с паузами, отрывисто вздыхая между словами.

Тяжело. Больно. Адово.

Завтра ведь уже точно «без него»… Навсегда… Это конец, он сам сказал. Конец.

Внутри трясло от этого осознания. Колотило. Отчаяние и паника, возвращаясь, топили с новой силой.

И Кузнецова неожиданно выдала разумные мысли вовсе не теми словами, которыми должна была.

– Да, делай, как хочешь. Мне с тобой детей не рожать. Знаешь, сколько еще таких будет? И налюбуюсь, и наплачусь… Все, Сережа. Пока.

Не подозревала, что этим запальчивым выпадом выбила весь воздух из его груди. Внутри Градского завибрировала ярость вперемешку с той чертовой болью, от которой он так надеялся избавиться.

Крутанувшись, Доминика с высоко поднятой головой зашагала к выходу.

Градский – за ней.

– Ты меня, бл*дь, не провоцируй! – проорал на весь дом.

Шлепанье ее вьетнамок не сбилось с ритма. Она уверенно продолжала путь через дом к выходу. Понимала, что останавливаться нельзя. На ходу бросила «до свиданья» застывшей родне Сергея, махнула на прощание разинувшей рот добросердечной домработнице. Выскочив во двор, пронеслась мимо охраны.

До ворот не добралась.

– Стой!

Дернув за руку, развернул слишком грубо. В тот момент не сумел по-другому. Ника громко охнула и пошатнулась. Машинально схватилась за его плечи, чтобы удержать равновесие.

Лучше бы упала.

Вдохнув его запах, посмотрела, не скрывая чувств. Они плескались в ее серо-зеленых глазах – кричащие, дикие, уязвимые.

Душу свело. Размазало. И он сломался. На эмоциях скрутил и сжал девушку так сильно, что у нее кости затрещали.

– Кузька…

– Пусти, придурок… – надломленным голосом попыталась потребовать Ника.

«Отпусти ее…»

«Отпусти!»

Требовал сам у себя. Чувствовал, Ника на грани. Не желал доводить до слез. Не хотел ранить еще сильнее… Хотя, куда больше? Сам себя ненавидел. Но не мог ее отпустить. Пытался, но ни черта не получалось.

Какие-то механизмы заклинили. И все. Теперь только ломать. И он сломает, себя не жалко.

«Сейчас только воздуха в грудь побольше…»

Уткнулся лицом в изгиб девичьей шеи. Внутри безумно заколотилось сердце. Зашлось. Понеслось. Грудная клетка затрещала под напором эмоций.

– На*рена ты пришла? – тихо и тяжело выдохнул.

«Нафига сделала все еще сложнее?»

Прижался губами к нежной коже, глубоко вдыхая ее неповторимый запах.

Плечи Доминики ощутимо затрясло. Он слышал, как она шумно вдыхает и выдыхает, в попытках вытеснить из себя все те эмоции, которые он в ней пробудил.

Забавляясь, он порой называл ее «женщина». Вот только… Ника еще не умела играть и лукавить, как-то скрывать свои истинные чувства. Она была его девочкой. Его хорошей девочкой. Его.

Градский понимал, что действует словно долбанный псих. Сначала выставил ее за дверь, а сразу за этим – погнался за ней и удержал.

Да, это было ненормально. Но не мог остановиться.

Изнутри так и рвалось горячее: «Не уходи. Побудь со мной. Просто побудь рядом, в последний раз».

Ника его оттолкнула. Яростно ударила по лицу. Больно. Но не больнее, чем болело в груди. Там расползлось ядовитое жжение. По ощущениям казалось, живой плоти уже не осталось.

Подняв взгляд, в ее глазах увидел слезы.

– Проваливай к чертям, Градский! – пухлые губы мелко задрожали. – Ты, вместе со своими перепадами настроения, мне до смерти надоел!

– Это у меня перепады настроения? Строила из себя, не пойми что! Втиралась в доверие, чтобы потом докладывать все моим предкам?

– Втиралась в доверие? – разинув рот, повторила Доминика. – Это ты втирался ко мне в доверие! Господи, ты заявился к нам домой на Пасху и с чистой совестью уселся с моими родителями за один стол… Тогда как… Уже тогда… – надломившись, ее голос резко оборвался. Когда он думал, что она больше не заговорит, все-таки закричала, будто из последних сил: – Меня тошнит от тебя, Градский!

– Аллилуйя! – возвел руки к небу.

Уже не важно, как они выглядели, выясняя отношения на виду у всех. Во дворе сновала охрана и тот самый водитель отца, которого Серега окрестил «чернорабочий Павлик». На пороге замерли выбежавшие следом родители. И Алеся. А ведь в доме он даже не заметил сестру.

«Значит, примчалась тоже…»

«Интересно, какую версию событий выстроили для нее?»

«И где ее интеллигентно блеющий Слава? Он же от нее ни на шаг… Прихвостень!»

Хотя, о чем он вообще? Не интересно все это. Сейчас не важно. Ничего теперь не важно.

– Мир круглый, Градский. За углом встретимся.

Такими были последние слова его хорошей девочки. Слова, которым суждено было висеть между ними долгие шесть лет.