Читать книгу Снежная Королева живёт под Питером - Елена Трещинская - Страница 1

Под Старый Новый год после спектакля Мастер закрыл шкаф с куклами и ушёл. А у кукол начался было праздник, но получился настоящий балаган.

Зачинщиком безобразия был Петрушка. Он предложил всем махнуть в декорации пушкинского домика в Михайловском. Это был старый буфет, перестроенный для спектакля о поэте: на первом этаже (полка буфета) как бы жила Арина Родионовна. Там висела иконка с лампадкой, стояла печка и аккуратно застеленная кроватка, на которую все и уселись. На кровати поэта, на втором "этаже" буфета, был страшный беспорядок (по замыслу спектакля): взъерошенная простыня, подушка на полу. Поэт как бы уронил её, и она валяется. Мастер её даже на клей посадил.

Но сначала было не так. Кукла Пушкин всё время молчала, а Петрушка хотел развеселиться и предложил "налить" поэту. На что Пушкин изрёк первые и последние за этот вечер слова: “А где же кружка?”.

И тут все так обрадовались его голосу! Весело толкая друг друга, куклы долго искали кружку или "налить", но не нашли, потому что в театре ни того, ни другого отродясь не было в реквизите.

Тогда было предложено поиграть, как будто все уже во хмелю, но знойная Зарема упёрлась.

– А ты напряги сознание, – посоветовал Петрушка, – и притворись, что ты уже пьяненькая!

– Сознание – штука хитрая, – мрачно заявил Фауст, – фиг сдвинешь.

– А тогда ты его бытиём попробуй, – настаивал Петрушка, – сорвём тормоза! Не актёры, что ли?

Тут Пушкин икнул, все восприняли это как сигнал и уже сразу "пьяные" повалили в буфет, к Родионовне на кровать. Русалке не хватило места, но она уселась на колени к Моцарту. Тот не возражал. Сальери возился в углу с шарманкой, пытаясь её наладить. Родионовна смирно поправила на стене картинку, вышитую бисером, и куда-то запропастилась до утра. Петрушка потряс Пушкина за плечо:

– Хорошо, что он молчит. Сегодня я за него буду его сказки рассказывать.

Куклам, как существам, привычным к тому, что мир полон разных реальностей, было ясно, что Родионовна рассказывала Пушкину одно, он записывал другое, все читают третье, а Петрушка собрался всё это излагать по-своему. И он начал.

– Жил-был царь Дадон в своей земле… Читай: человек, точнее не скажешь. Совершенный дадон. Ни выводов, ни размышлений. Ест, спит и моргает. Сплошная немощь. А с жизнью же так нельзя, – одни авансы иметь. Ну и долежался до испытаний.

Является к нему лучшая треть его существа – Мудрец. Но Дадон и есть дадон, он сам себя не признал, а увидел только постороннего старикашку.  А тот с подарком:

– На, – говорит, – тебе будильник золотой в виде петуха, чтобы ты лихо не проспал.

Дадон по имени и сути понял всё буквально. Нет чтобы внутри себя лихо стеречь, – он птицу прицепил в центре города, чтобы иноземного врага наблюдать. Некоторые многие так с ценными вещами и поступают: приспосабливают к своим глупостям, хоть не доверяй им волшебные вещи! Хорошо ещё орехи металлическим петушком колоть не стал… Ну и ладно петуху, он своё дело знает, заводной.

А лихо всякое не простое: как внутреннее лихо подымается, а на него не обращают внимания, так оно снаружи появляется. Так и тут было. С одной стороны, Дадон опять ленью изошёл, а с другой стороны, иноземцы пошли на царство.

Петух-молодец тут по обоим лихам звонить и начал. Все забегали. Дадон – ну искать на минус хоть какой-нибудь плюс. Поскрёб и нашёл своих двух сыновей, последние сокровища души своей. Одного за другим на иноземного врага напустил.

Ушли дети и не вернулись. А петух опять кукарекает.

– Бедненький Дадон! – вдруг встряла Русалка. – Кто же курий язык понять может? Мало ли что он там говорит? Почему словами не объяснить человеку, где у него лихо?

– Дорогая рыба, сказка эта про несознательность человечества, – пояснил Петрушка. – Будильников у него было – хоть пруд пруди, хотя бы и писателей, которые своим творчеством старались человека ото сна избавить. Будили, будили! Толстой всей глыбой наваливался, Достоевский доставал, Горький горечью сыпал, – авось поедят, проснутся, Блок – блоками, кирпичами, Маяковский маячок давал, Чехов чехвостил мягко, как врач, Крылов крыльями махал, чтобы туман рассеять для ясности, Зощенко тоже хорошо писал, а Пушкин – пушками палил!

– Ладно, продолжай, – распорядилась Зарема.

-Так вот. Петух звонит опять, а послать некого. Сам собрался Дадон. Доехал до шатра в блёстках и уже дивится. А когда из шатра тётка в прозрачных штанах вылезла, так и готов стал.

Не привыкши в жизни всё мудро рассматривать, Дадон видит только Шемаханку в сапфирах и кольцах и больше ничего в ней не видит.

– А что это за загадка? – спросил Моцарт.

– Шемаханка эта только с виду иностранная красавица-царица, а так – это Майя.

– Чего? – Зарема нахмурила чёрные брови.

– Встретился, братцы, Дадон, как и все люди в жизни встречаются, с Майей. А это – мишура, все губительные прелести мира, как то: чрезмерные удовольствия, шипучие страсти, жизнепрожигание, иллюзии и мгла. И всё это олицетворяла собою Шемаханка. Сплошную ловушку. Дадон попался. Ну что? Сел и поехал, держа в объятиях всю эту дрянь. Но тут, в надежде спасти остатки его разума, на помощь является его внутренний Мудрец (Дадон думает, что он внешний) и просит:

– Отдай мне, – говорит, – Шемаханку, хотя бы как плату за петуха.

Хотел он не Шемаханку, а, как друг, желал Дадона от иллюзии избавить. Но царь Дадон-то видит бабу! Рассердился и последние свои мозги вышиб: убил палкой Мудреца. В себе. И снаружи.

Шемаханка, как и положено иллюзии, тут же растворилась в никуда, а петушок видит такое дело: вроде был Дадон, человек, а стал, даже в глазах петуха, совершенным ничтожеством, вроде червячка.

Ну, петух его и склевал.

  Все молчали.

– Ай да Пушкин, – затявкала злая петрушкина собачка Муха из спектакля "Балаган".

– Не тронь поэта! Это петрушкина шизофрения, – сказала Русалка.

На что собачонка злобно ответила:

– А ты хоть бы в общество титишник надела!

После этого сразу никто не посмел взглянуть на сто раз всеми виденные голые грудки Русалки. Только пару минут спустя, кое-кто таки глянул украдкой на них, но сразу увёл глаза от всем ясной мысли: Русалка в бюстгальтере – это гадко. Всё-таки природа, пусть будет самой собою.

– Почему, собственно, прелести жизни обязательно губительны? – чмокнул Русалку Моцарт.

– Есть прелести, а есть радости, – натявкала опять собачка Муха.

– Думаю, так, – поскрёб шапку Петрушка. – Прелести губят, а радости спасают.

– А как их различать? – озадачился по своей привычке Фауст.

Подала голос Зарема:

– Эх, богослов, это твоя сказка. Только сам ты не Шемаханке поддался, а кому похуже. Выводов так и не сделал?

– Братцы мне не в радость эти разговоры. Вся эта нудная внутренняя метаморфоза…

– А я любуюсь толстухами, выбирающими выпечку!

– У кого будни, а у кого – блудни. Вот и вся разница.

В этот момент пришла Арина Родионовна. Она, игнорируя вечеринку, молча подошла к задремавшей кукле-Пушкину и подоткнула ему под спину вышитую подушечку. Потом окинула всех строгим взглядом и вздохнула:

– Мелете, мелете, что молоть? Всё же ясно, как в сказке. Каждый сам себе всё выбирает. Только сначала знай, что за всё, что выбрал себе, сам и отвечаешь. И нечего на прочих пенять.

В этот момент Сальери починил шарманку. Она фальшиво заныла и заквакала что-то приятное.

И Пушкин засмеялся.