Читать книгу Снежная Королева живёт под Питером - Елена Трещинская - Страница 3

Если обычную воду из-под крана заморозить как следует, она освобождается от вредных примесей и становится чистой. Вот и вся сказка о Снежной Королеве.

Однажды мастер кукол куда-то поехал. Куда – куклы не знали. Он положил в небольшой кожаный чемодан чистую рубашку, носки, записную книжку и двух кукол: плясунью Сиситу и мага Румбóльто.

В поездке куклы несколько раз представали перед публикой. Сисита плясала, а Румбольто превращал её в разные предметы и обратно.

Внутри чемодана было темно. Куклам-артистам не привыкать к этому. И всё же маленькая дырочка в коже чемодана позволяла пользоваться ею как окошком. То куклы видели, как Мастер пьёт чай в поезде, то перед ними мелькали обсыпанные снегом кусты. Ведь была зима.

Очень обидно, что чаще, чем кукол, Мастер вынимал свою записную книжку и что-то писал в ней. Куклы предположили, что Мастер сочиняет новую сказку и, как только блокнот оказался опять в чемодане, деревянные артисты решили его полистать.

Головы у обоих были деревянными с раскрашенными личиками. Маг Румбольто красовался в тёмно-бордовой мантии с золотыми звёздами, чёрном бархатном колпаке и золотых туфлях. Его кудрявая седая борода свисала поверх пышного воротника из алого газа. Сисита блистала золотым корсетом из парчи с двумя клюквенными бусинами на каждой грудке. В пляске она размахивала красной капроновой юбкой, показывая сиреневые чулки и стуча золотыми туфельками.

Мастер действительно сочинял сказку.

Жили-были мальчик и девочка. Девочка по имени Герда, а мальчик по фамилии Каев. Они с раннего детства жили в одном дворе, закончили одну школу. Потом Каев ушёл в армию, а Герда его ждала, учась на компьютерных курсах и подрабатывая в редакции одного журнала курьером.

Когда Каев вернулся, они поженились, сняли комнату и стали жить вместе.

Как-то Герда принесла в редакцию несколько рисунков Каева. Их напечатали в журнале, разместили в Интернете, затем последовала небольшая выставка его графики, заказ на оформление книги, ещё одна выставка, с которой раскупили почти все его работы. Его приглашали на приёмы и презентации, в модных журналах помещали интервью и статьи о нём. Телевидение, встречи, новоявленные поклонники, заказчики, – словом, в короткий срок богемная жизнь слопала Каева, как жаба комара.

Вскоре по "Европам" он ездил один, а Герда всё работала в редакции, по вечерам пила чай с хозяйкой квартиры, интеллигентной старушкой, разводившей цветы сверх всякой меры.

– Богема его съела, – вздыхала Герда.

– Жизнь, а не богема, – прихлёбывала чай старушка.

– Он всегда знал, что он гений. И я знала, – удерживала слёзы Герда.

– Поставил себя выше жизни – получит от неё по носу, – колола сахарок старушка.

Каев возвращался из "Европ" нехотя, тихо раздражаясь дома всему. Ткнувшись поочередно в четыре угла комнаты, сразу же уезжал в свою мастерскую. Он действительно много работал: надо было выполнять контракты, но Герда чувствовала сердцем, что любовь его к ней – увы – остыла. Они виделись всё реже и короче. Вскоре пришло время, когда можно стало сказать, что их отношения совсем прекратились.

Герда по-прежнему жила у старушки, но из редакции ушла, сначала в цветочный магазин, а потом в Ботанический сад, где под руководством специалистов, целыми днями возилась с растениями, участвуя в каких-то выставках и проектах.

Её любовь затаилась после ожога разлуки, превратившись в тихую ноту боли, которая звучала без пауз, днём и ночью. Иногда в саду она намеренно не надевала перчаток, пересаживая цветы: погружала пальцы в прохладную мокрую землю, и боль утихала.

В выходной день Герда собирала вещи Каева в кучу посреди комнаты и ложилась на них. Это был не сон и не бодрствование, не пляски мыслей, не наждак желаний, не смерть и не жизнь. Это было нигде. После этого можно было пить чай с соседкой, стирать, даже читать.

Но однажды, противная, как температура в сорок градусов, к Герде явилась компания: негодование, отчаяние и жалость к себе. Троица орала свои песни: за что? всегда был рядом, а теперь нет!? И прочее, в том же духе, переворачивающее внутренности. "Дружки" знали, что делали, потому что через несколько дней этого ора в голове, Герда схватила трубку, набрала телефон мастерской и, конечно же, услышала женский голос, который любезно удалился звать Каева. И это не был голос уборщицы.

Благоразумная Герда, очаровательная, спокойная Герда, похожая на ангела Герда никогда и не предполагала, что её может сдавить стокилограммовым осьминогом ревность.

Валил снег, болела голова, пропал аппетит, и Герда опять пробыла нигде целый месяц, только теперь эта боль напоминала зубную. А в новогодний вечер она сказала хозяйке, что приглашена в гости, надела изящные замшевые туфли, пальто, шарф, и вышла на расцвеченную огнем набережную. Она пошла по ней, намереваясь в конце свернуть на центральную площадь к большой ёлке, но по дороге, видимо, замёрзла на ходу. Потеряв сознание, Герда оказалась в реке.

Каев и в самом деле очень много работал и почти забыл о Герде, а когда он познакомился с какой-то женщиной, которая привлекла его, Герда окончательно стала воспоминанием детства. Таких женщин, которых он выбирал, оказалось несколько. С ними всё было одинаково, под копирку. Тех дам, что "охотились" на него, он не воспринимал, даже если они хорошо маскировались: Каев интуитивно их распознавал и не приближал к себе. С теми, что "под копирку", он тоже виделся всё реже. Больше всего ему нравилось ощущение свободы.

Жажда свободы, была, пожалуй, единственной причиной его разрыва с Гердой и дальнейшего одиночества. Он чувствовал, что Герда страдает, но не обижается. А боль – пройдёт.

В речке оказалось тепло, легко и приятно. Ещё было не всё ясно видно, – только весёлые огоньки в тумане, – пахло сдобными пирогами, где-то слышался праздник – смех и музыка.

Герда почувствовала, что опрокидывается на спину, как-то мягко и сладко, как в наполненную золотым светом лодку, и плывёт.

– А это не гроб? – спросила она с улыбкой, и лодка ей ответила:

– Полежи здесь свободно, почувствуй себя женщиной, наконец.

Герда увидела на себе тонкое, словно парящее платье из сияющей перламутром сеточки, усыпанное живыми белыми розочками. Вдруг платье растаяло, и Герда ощутила себя обнаженной, голой, лежащей на мягких белых розочках. Она потянулась, тело словно разломило в неге, как раскрывающийся цветок.

– Мы плывем к нему? – спросила она добрую лодку, но вдруг всё исчезло, и Герда оказалась на зелёной лужайке. Она села, оглядываясь. В это время чьи-то ароматные ладони закрыли её глаза. Это была старушка – хозяйка квартиры. Она улыбалась и придерживала рукой разрисованное цветами платье "помпадур" – старое, но очень красивое.

Герда, оказавшаяся теперь в длинной белой рубашке, встала и пошла за старушкой в её садик. "И здесь цветы, как на работе и дома", – подумала Герда, усаживаясь в беседке к столику с чаем.

– Попробуй вишни, – сказала старушка, не снимая за столом своей шляпки, похожей на плетёную сковородку.

– Я хочу пить, – сказала Герда, словно кто-то выдавил из неё эти слова, а потом повторяла их, как кукушка в часах.

– Пей! – сказала хозяйка и расколола сахарок. С этим звуком всё опять переменилось. Герда лежала в своей кровати дома, а соседка поила её липовым чаем.

Выяснилось, что Герду сразу же выловили из речки и отвезли в реанимацию. Несколько дней назад её вернули домой долечивать воспаление лёгких. Герда изредка приходила в сознание; добрая старушка ухаживала за ней, как родная мать. Жизнь казалась Герде не совсем необходимой, а всё самое интересное – во сне – длилось дольше и было очень реальным.

– Он умер? – спрашивала Герда ласточек над рекой.

– Его нет на небе, – чирикали они.

– Наши корни в земле, – говорили цветы, – но там его нет.

– Куда он денется? Вернётся! Мы его подождём здесь, да? – ворковала старушка-садовница и взбивала для Герды красные шёлковые перинки, набитые синими фиалками.

Со временем Герда, видимо, так надоела всем окружающим существам своими расспросами "о нём", что был устроен мягкий цветочный суд.

– Чувствуешь ли ты к нему страсть? – жарко спросила огненная лилия.

Герда представила себе "страсть" и сказала:

– Нет.

– Он – твой рыцарь, и уехал в далёкие края. Ты сможешь ждать его на балконе много лет? – коварно обвился вокруг ноги розовый вьюнок.

– Нет, не смогу, – с ужасом призналась себе Герда.

– Представь себе нежнейшую семейную идиллию с тремя хорошенькими детками, собачкой, качельками… – напевал подснежник.

– Нет, наверное, – с удивлением обнаружила Герда.

– Может быть, как-то очень красиво умереть вместе? – всхлипнул гиацинт.

– Упаси Бог!

– Может, лучше любить себя? – предложил нарцисс.

– Не знаю, – устало ответила девушка.

– Значит, он тебе как брат, – заключила старушка-прокурор, и суд закончился.

Приговор суда был так ужасен своей неожиданностью, что Герде захотелось убежать, что у неё легко получилось. Теперь вокруг были одни камни. Не то что травы, но даже деревьев не было видно. Зато на одном камне сидели две фиолетовые вороны, каждая размером с медведя.

– Где Каев? – спросила Герда.

Вороны, оказавшиеся в роликовых ботинках с серебряными шнурками, с ветерком двинулись по дороге к вершине горы, где возвышался замок. Герда побежала за ними. Её старинное красное платье трепал ветер. Когда стемнело, и зажглись звёзды, они добрались до ворот замка и проникли в кромешную тьму.

– А Каев здесь?

У ворон в темноте светились глаза. Здесь всё было из камня: лестницы, стены, мебель, стража. Вдруг вороньи глаза исчезли. Герда стояла на пороге комнаты, озарённой жаром камина. Ступая по мягкому ковру, она вошла и увидела на высоком ложе, устланном шелками, под алым балдахином красивую голую женщину, с раскинутыми руками-ногами, а с нею рядом… Каева! Голого и прекрасного, ласкающего эту женщину!

Они не видят Герду, а она стоит и мысленно говорит осьминогу внутри себя: "Пошел же вон, наконец". Ей становится просто неудобно, как нечаянному свидетелю чьей-то близости.

Вдруг женщина замечает Герду, а та делает почтительный реверанс и произносит:

– Простите. Я вижу, как вы прекрасны, и как он любит вас. Ещё раз простите меня, я искренне желаю вам счастья!

Герда склоняет голову и чувствует только благоговение перед любовью. Уходя, она замечает, что это был не Каев, а другой, совсем не похожий на него мужчина. Он вместе со своей возлюбленной одаривает Герду роскошной серебристой шубкой и сапожками, а дама дарит шкатулку с драгоценностями и маленькую тёплую карету.

– Я еду к Каеву, какое счастье! – думает Герда и правда испытывает счастье.

Вся карета заставлена корзиночками со свежими фруктами и сахарными крендельками. Герда сладко дремлет. Но стук в дверцу прогоняет сон.

– Войдите! – с удивлением сказала Герда, ведь карета неслась быстро и весело. В тот же миг напротив Герды проявилось существо женского пола, ничем не примечательное. Оно не вызывало жалости, но и не пугало. Попросило бесцветным голосом отдать "ей" всё: шубу, еду, карету с лошадками. Герда отдала. Человек же просит. Одна мысль не давала ей покоя: как двигаться к Каеву? Словно прочитав эту мысль, существо подарило Герде глиняную фигурку зайца и растаяло вместе с каретой, крендельками и всем остальным.

Вдруг глиняный заяц на ладони Герды чихнул и раздулся до размеров автомобиля. Он оказался, к тому же, липким: Герда никуда не упала, когда с нею на спине, он рванул скачками в поле. Когда до леса осталось несколько скачков, у зайца вдруг вытянулись рога, и он стал совсем похож на оленя. Следующий скачок был последним, ибо "олень" со всего маху врезался лбом в дуб и взорвался, а у Герды в глазах вспыхнуло очень красивое северное сияние.

Это старушка-хозяйка зажгла на столике у кровати Герды ночник.

– Выпей-ка лекарство, дорогая, – сказала она, подавая Герде чай из трав.

– Спасибо, – Герда почувствовала от чая тепло в спине. – Мне гораздо лучше.

– Завтра приедет мой сын, – улыбалась старушка, пощипывая свой пуловер английской шерсти. – Из Финляндии.

Старушкин сын от мужа-финна жил в Финляндии. Герда поправилась, и он увез её к себе, в большой деревенский дом на берегу залива. Кроме них там никого не было. Финн ловил рыбу и ездил на вызовы (он оказался врачом), а Герда стала разводить цветы. Чтобы не лежать пластом и не думать о Каеве.

Естественное стремление человека к свободе перешло у Каева разумные пределы. В конце концов, он оказался совсем один, испортив отношения со всеми. Но самым скверным было исчезновение Музы. Она как-то незаметно упорхнула, оставив Каева в таком мраке, в каком только бутылку можно было нащупать. К счастью, Каев не пил, не запил и теперь, а выпил всего лишь один раз. Но он напился так, что даже его Муза, находясь в это время очень далеко, содрогнулась, поёжилась и вздохнула печально.

Каев напился в ресторане "Малиновые ручьи", где отовсюду лилась струйками, потоками, ниточками и ленточками подсвеченная розовая вода. Сознание исчезло в момент выдачи Каеву пальто в гардеробе ресторана. Вместо того чтобы взять машину, он спустился в метро. На конечной станции кто-то вывел его на улицу и посадил в пригородный автобус. Каев сошёл с него на какой-то остановке прямо в сугроб и уснул.

Следующий автобус высадил тётку с сумками. Она увидела торчащие из сугроба ноги. И орала от страха, пока из следующего автобуса не вышел мужчина, и они оба начали ловить машину. Как ни странно, но Каева забрала белая "ауди", куда они впихнули его вдвоём. За рулем сидела женщина в белой шубе и белых перчатках.

Утром Каев проснулся от тошноты. Он лежал на заднем сидении "Ауди", под головой у него была подушка, ноги торчали в открытую дверцу. Машина стояла в кирпичном гараже, скорее, похожем на мастерскую художника: на стенах висели картины, под потолком – плетёный абажур. Было тепло, а в окно виделся заснеженный куст калины с ягодами.

Во дворе Каев определил, что находится на чьей-то даче. Толпа заснеженных ёлок окружала каменный дом. Каев прошёл по расчищенной дорожке к крыльцу, немного подумал, толкнул дверь и сразу почувствовал аромат горячего кофе. Его приятно замутило.

– Входите смелее, – услышал он спокойный женский голос, налёг на дверь, вошел и обомлел.

Он оказался в небольшом холле, перед ним стояла большая белая собака с человеческим взглядом телохранителя, а за нею – её хозяйка. "Она была так хороша! Он и представить себе не мог более умного, более пленительного лица". На ней был огромный вязаный халат из кроличьего белого пуха, застегнутый до подбородка, с широкими рукавами и перламутровыми пуговками… Каев-художник отметил большие светло-серые глаза, словно наполненные холодной прозрачной водой северного моря, полноватые бледно-розовые губы, золотисто-пепельные волосы.

"Королева", – промелькнуло у него в голове. Стал ли он её пленником? Добровольно. Он потерял счёт времени, внешний мир – свою значимость. Влюбился? Вряд ли этими словами можно было определить охватившее его состояние благоговейного рыцаря, пажа Королевы. Вот вам Полярная Звезда – попробуйте влюбиться.

На первом этаже пол был белого мрамора с белыми медвежьими шкурами, а комнат всего две: столовая и кабинет. Второй этаж был устлан белым шерстяным ковром: комната и ванная, с короткой лесенкой в небольшую башенку со спальней Королевы. Столовую сторожили белые скульптуры гномов – один на плечах другого.

Корзину с едой приносила какая-то женщина, оставляла её в прихожей на столике и исчезала.

В кабинете, кроме книг и камина, стояло сухое дерево, упираясь ветвями в потолок, кресло и небольшой письменный стол.

Всё в этом доме было удивительно и просто, а роскошь заменял вкус. Кроме пса, в доме обитали белый кот и белая курица, которая вела себя очень тихо и мудро, а гадила исключительно в лоток.

Большую часть дня Каев был предоставлен себе. Однажды скука толкнула его к книгам. Он погрузился в чтение и потом каждый день после завтрака уходил в книги, как заколдованный. Библиотека Королевы содержала что-то завораживающее сознание. Вскоре Каев стал зачитываться текстами, написанными на совершенно незнакомых ему языках. Голова его, как компьютер, загрузилась таинственными знаниями об истории земли и других планет, звёзд, галактик. Он наполнился невозможными понятиями о невероятном, как рождественский гусь черносливом.

К вечеру Королева выходила из своей спальни в башне, куда Каев не смел даже заглядывать. Они ужинали и вели беседы, которые были как бы продолжением наколдованного книгами состояния. Однажды Королева рассказала сказку:

– На дне океана лежала двустворчатая ракушка. Вокруг неё в странном танце плавали ныряльщики, и она читала их мысли: жемчуг, жемчуг…

"Какой жемчуг? – думала ракушка, – где они его увидели? Я его не вижу, никогда не видела, ничего не хочу о нём знать!" И она уснула. А внутри неё – нелепого шершавого известкового чемоданчика, набитого слизью – таилась жемчужинка…

Ловец жемчуга бросил ракушку в корзину, потом её вскрыли ножом. Свет был такой яркий, что она потеряла сознание. Ракушку выбросили, она подсохла, остатки слизи выели мухи, а створки подхватил мальчишка и запустил ими в другого мальчика, но промахнулся. Чемоданчик шлёпнулся на дорогу, и по нему проехала машина. "Так я – жемчужина?!" – подумала перламутровая бусинка, удобно устроившись в короне короля.

– А я пустой. Я пуст, Королева, – сказал Каев, – ведь не в каждой ракушке есть жемчуг.

– Иди за мной, – стеклянно-повелительно сказала Королева и подвела Каева к большому зеркалу.

Каев заглянул в него, и ледяной ужас снежной сороконожкой пополз по спине: в зеркале он никого не увидел.

– Тебя нет пока, – cказала Королева.

– Пока?!

– Пока в тебе нет любви, тебя нет. Тебя никто не видит, потому что ты не светишься. Ты тёмный во мраке, поэтому тебя и не видно. Тебя видят только те, кто тоже во мраке не светится.

Голова Каева трещала, как телевизор после окончания передач, и он не заметил, как оказался в башенке, в спальне самой Королевы, в её глубоких белых перинах. Она лежала рядом, и её волосы закрывали его, как сугроб, а глаза сияли полярными звездами.

– Ну как, плохо без Бога? – спросила она.

– Без Бога? Причем тут… Мне просто плохо…

– А кто Он для тебя?

Каев замялся.

– Никто, – вежливо сказал он.

– Сирота, – тихо прозвенел голос Королевы по ту сторону окна.

Вдруг она плавно вскинула руки и потянулась. Каев почувствовал озноб.

– А хочешь, – её голос взлетел птицей над всем дачным посёлком, – хочешь, я подарю тебе пару волшебных коньков и весь мир впридачу?

Он впервые услышал её смех: обаятельный ксилофон из сосулек.

– Я тебе помогу, – она наклонилась над его лицом. – Скажи, без чего бы не было тебя?

– Без … жизни, наверное.

– Ну, ладно, браво, мальчик мой, – улыбнулась Королева. – А без чего ты не можешь жить? Подумай.

Тут она поцеловала его между глаз мягкими резными губами. К горлу Каева подкатила дурнота такой силы, что показалась немыслимым блаженством, и голова почти с облегчением определила этот миг как пришествие Смерти. Она улыбалась ему нежно и казалась самым желанным существом на свете.

Каев всем существом почувствовал, что нет смерти как конца жизни. Нет пределов!.. Что за дивное чувство разливается по всему его существу! Да, существу, а не телу! Каев был больше, чем его тело, огромен и лёгок, радостен и… везде! Он был повсюду и нигде!

– Я … не могу… без Любви…

Вселенная превратилась в хоровод поющих цветочков, перемешанных с искрящимися хлопьями снега, бриллиантовой россыпью огней.

Каев открыл глаза. Он лежал у шоссе в глубоком снегу. Было темно. Столпившиеся над ним звёздочки на небе улыбались ему бриллиантовыми глазками.

"Бог и есть Любовь. И Он везде. Любовь – совершенство. Совершенство – это Гармония. И только это есть смысл жизни. Раз она вечна."

Кто-то снаружи или внутри Каева закончил свой урок. Прошлое перестало иметь для него значение, будущее не занимало его. Он улыбался. И не шевелился. "Какое счастье!" – молча пел он весь.

Каев не сник, когда старушка-цветочница сообщила ему о нахождении Герды в Финляндии. Удивительное дело, какая же уютная эта жизнь! Тепло старой квартиры, эта пряничная старушенция, горы её горшков с розами, треснутый кафель в ванной, ласковая вода и мыло, пьянящий чай и сыр!

Он не удивился, когда стукнула дверь и в прихожей явилась Герда: он знал, что она вернётся. И обрадовался. А она уронила чемодан не от неожиданности встречи, а потому, что она увидела другого Каева, она его таким никогда не знала, а лишь рисовала в мечтах. Он обнял её, снежинки вспорхнули с её волос и растаяли во тьме.

– Каев, милый мой Каев, наконец-то я тебя нашла!

Старушка в своей комнате улыбалась распустившимся розам, осторожно вскапывая вилочкой землю в горшках, и говорила им:

"Завтра Рождество!.." А в темноте прихожей, в старом зеркале отражались двое…

– Румби, а как верить в Бога? – спросила Сисита.

– Только вести образ жизни, – со значением проговорил Румбольто деревянным ртом.

– Зачем?

– Выгодно, – поразмыслив, сообщил маг-затейник. – Воздаётся по вере.

– Значит, если я верю в любовь…

– Встретишь. Но лучше не ждать: хочешь любви – люби, – одна из звёздочек на мантии мага замерцала.

– Румби, мне надо начать любить жизнь. Это так хорошо! И выгодно: односторонней любви же не будет, раз везде гармония.

– Приятные хлопоты, – жмурился деревянный, – только не торгуйся.

..Mастер шёл по хрустящему ковру снега, придерживая поднятый воротник пальто. В чемоданчике, закутавшись в его рубашку, дремали Румбольто и Сисита.

А вокруг дышал мир Любви. Да, кое-кто в этом мире ещё дремал, как куклы в чемодане и жемчуг в ракушке. Но некоторые уже проснулись и чувствовали себя его неотъемлемой частью.