Читать книгу Пальмы на асфальте. Роман - Елена Улановская - Страница 4

Лидия Михайловна (по паспорту Лидия Моисеевна) Дубровская сидела, опустив руки, на диване, глядя на свой, обычно набитый, а сегодня полупустой, повидавший виды учительский портфель. В нём легко поместились все личные вещи, которые она забрала из своего знаменитого на весь район химического кабинета, освобождая его для преемницы. Это то немногое, что осталось у неё после 29-ти лет бессрочной службы в одной и той же школе. Одного года не хватило ей, чтобы отметить тридцатилетие работы, получить медаль, устроить банкет прямо здесь, в школе, вскладчину с «девочками».

«Девочками» называл всех учительниц, пришедших вместе с ним из института в новую школу, только что открывшуюся на рабочей окраине, директор школы – их любимый Коля, а для учеников – Николай Сергеевич. Таких уже осталось всего несколько, одна за другой «девочки» приходили к этому своеобразному юбилею, за которым «светила» только пенсия, для одних – долгожданная, когда можно будет полностью отдаться дачному участку, а для других – жуткая, как смерть с косой.

По единодушному мнению женского пола, Коля был в школе единственным мужчиной. Военрук, учитель труда и учитель физкультуры в мужчинах не числились, так как на «девочек» внимания не обращали абсолютно, как будто состояли в каком-то своём мужском заговоре, – хотя очень даже по-мужски, каждый день, «на троих», распивали бутылочку, – и (об этом с ужасом недавно узнала Лидия Михайловна от своего сына) иногда приглашали к себе в компанию старшеклассников, которые всегда готовы были сбегать в соседний магазин, где их уже знали и к возрасту не придирались.

Наступили времена гласности, и учительница по новому в школе предмету – психология, годившаяся в дочери всем

«девочкам», высказала осторожное предположение, что тройка этих мужчин-учителей представляет собой закрытую «гомосексуальную группу». Кроме того, она не отрицала возможности, что группа будет расширяться за счёт старшеклассников. Все

«девочки» задохнулись от ужаса, кроме учительницы пения, Ларисы Александровны, которая была тоже лет на двадцать пять моложе основного костяка. Она долго хохотала, да так сильно, что её кудряшки, торчащие во все стороны, разметались ещё больше, – пока не поймала взгляд, полный ненависти, брошенный на неё математичкой. Все знали, что математичка была тайно влюблена в Колю, ещё со студенческой скамьи, и так и не вышла ни за кого замуж, чем очень усложнила изучение математики всем ученикам школы номер 54.

Все знали также, что Коля, иногда по-отцовски пытается пригладить кудряшки Ларисе Александровне, упрекая её за беспорядочную причёску. А вот о том, что у благополучного семейного Коли, женившегося на своей однокласснице ещё до поступления в институт, есть любовница в отделе народного образования, и поэтому их школа финансируется лучше, чем другие, – сплетничать боялись, особенно при математичке.

Всё это крутилось в голове у Лидии Михайловны, когда она смотрела на стопку торчащих из портфеля журналов «Химия и жизнь», диплом члена химического общества и фотографии детей, стоявшие обычно в большом шкафу, прижатые большими колбами. А ведь она была уверена, что уже не вспомнит о школе, как только выйдет за её порог.

Такой и застал её Игорь, вернувшись из Москвы, – сидящей, бездеятельной и притихшей, без своих любимых очков с неизменно золотистой, неокисляющейся оправой. Он переступил порог, свалил в углу чемоданы, увидел полупустой портфель, из которого выпали их с сестрой фотографии, и присел напротив матери. У них издавна сложились не только семейные, вернее, не столько семейные, сколько производственные отношения. Игорь учился в той же школе, где его мама работала и, несмотря на недовольство отца и сочувствие друзей, ему это не мешало. К чести Лидии Михайловны нужно сказать, что она никогда не вмешивалась в его школьные дела, не говорила о нём с учителями, а если на него жаловались, только молча разводила руками.

Всегда подтянутая, стройная, уверенная в себе, с коротко подстриженной копной таких же, как у него, непокорных русых волос, Лидия Михайловна целыми днями была занята в своём химическом кабинете, готовила препараты к какому-нибудь очередному уроку. После всех занятий она тоже домой не торопилась, нужно было приготовиться на завтра, а Игорь, перед тем как пойти на тренировку по борьбе, делал уроки на коленях, втиснувшись между металлическими шкафами для химической посуды. Большие колбы его всегда особенно интересовали. Когда он был маленький, он представлял их стадом огромных загадочных животных с другой планеты и, когда мама не видела, переставлял их в шкафу «по росту». Как-то он случайно отбил у одной колбы кусок горлышка, порезал руку, но маме не рассказал и долго потом стыдился своей трусости, решив, что обязательно расскажет ей об этом через год или два. А через год или два эти же огромные округлые колбы своими выпуклостями стали вызывать в нём такие сильные сексуальные ассоциации, что какое-то время он даже стеснялся открывать этот шкаф.

Что ни говори, всё, связанное с матерью, для Игоря всегда было защитой. Это был тыл, стена, что-то незыблемое. И хотя на его памяти Игорю не пришлось прибегать к её поддержке ни разу, он всегда чувствовал и в молчании матери, и в руке на его плече её готовность закрыть его собою, если понадобится.

И вот она сидит перед ним – такая непривычно беспомощная, сгорбившаяся. У него защемило сердце, запершило в горле и даже как-то предательски защипало в глазах. В эту минуту в коридоре хлопнула дверь: вернулись отец и сестра. Лидия Михайловна моментально выпрямилась – отец Игоря был последним человеком, перед которым она хотела бы показать свою слабость.

Отец – особая статья в жизни Игоря. С одной стороны, тот всегда принимал активное участие в жизни сына, а с другой, – всегда неимоверно его раздражал. На родительские собрания в школу ходил отец и всегда расстраивался, если не из-за Игоря, то из-за других ребят. И дома, поймав Игоря после тренировки, долго его терзал разговорами о «нашей общей ответственности». Игорь, когда был помладше, прислушивался, тоже расстраивался, и даже плакал, а в старших классах, когда понял, что репертуар не меняется, стал злиться. У него и так никогда не было времени, а про себя думал, что если бы отец не изменял матери, то, наверное, не стал бы приставать со своими нудными разговорами, тем более, что претензии к нему, к Игорю, предъявить было трудно: учился он не хуже других и все годы занимался спортом.

В передней к голосам отца и сестры примешивался ещё один смешливый женский голос, и тут уже вытягиваться пришлось Игорю. Он и забыл, что по средам приходит Аллочка и проводит уроки английского для всей семьи. Так было принято во многих семьях, которые собирались выезжать в Израиль. Тут Игорь с мамой были аутсайдерами, находясь приблизительно на одном уровне; зато сестра вдруг преображалась и из серой мышки превращалась в настоящую американку: одуловатое лицо её с мышиного же цвета оправой вдруг облагораживалось и становилось этакого западного образца. Сестра была ещё одной проблемой в жизни Игоря. Точнее сказать, сестра и отец представляли собой один лагерь, а он с матерью – другой. Игорь, как и его мать, был немногословен, деятелен и собран, сестра же была в отца: размазанная, с вечными недомоганиями и переменчивым настроением.

Сестру – чтобы ей не надо было слишком рано вставать – определили в ближайшую районную школу. Отец вызвался её по утрам сопровождать. После школы она была на продлёнке и возвращалась почти одновременно с отцом. Намного позже приходила мама, и только потом Игорь – с тренировки. К приходу Игоря все уже расползались по комнатам; впрочем, расползаться особенно было некуда: две комнаты, одна, спальня, – его с сестрой, вторая, «гостиная», – родительская, проходная, между прочим…

С сестрой он не ссорился, но и не дружил. Когда она родилась, приходилось помогать маме: гулять с ней, ходить на молочную кухню или сидеть дома, когда сестра болела. Пару раз даже пришлось пропустить школу: мама должна была проводить районную олимпиаду по химии и не могла взять больничный. Игорь выполнял все обязанности по уходу за сестрой добросовестно, но симпатии, а, тем более, любви к ней никогда не испытывал. И имя ей дали неприятное в сочетании с фамилией – Маша. Маша и Дубровский – Маша Дубровская. Ребёнком она была плаксивым, рыхлым и не очень симпатичным, хотя отец в ней души не чаял. Может быть, это тоже охлаждало чувства Игоря. В школе, вопреки его ожиданиям, её никто не обижал, хотя Игорь, зная, как к таким девочкам относятся в классе, был готов отстоять честь семьи. То, что она училась в другой школе, его не смущало. Впрочем, с малолетками он драться не собирался, достаточно их было припугнуть. Но, видимо, не такой уж бесхребетной была Маша Дубровская, раз, несмотря на полное отсутствие популярности и подруг, ухитрялась не давать себя в обиду.