Читать книгу Дети страха и другие ужасные истории - Елена Усачева - Страница 2

Вечер прошел в унылом сидении на площадке. Физрук Титомирыч как всегда врубил свой любимый диск с музыкой «кому за 50». Под нее прыгали только малыши. Первый отряд с вожатыми ушел за территорию лагеря на костер. А второй сидел на лавочках вдоль площадки и протухал. Пацаны по одному утекали через кусты за клуб и дальше теми же кустам по своим интересам. Возвращаться в палаты было запрещено категорически – старший вожатый шнырял по корпусам с проверкой. На площадку вышел начальник лагеря Квадрат. Звали его Сергей Сергеевич. То есть Сергей в квадрате. Невысокий, полный, с добродушной улыбкой, он с таким восторгом смотрел на малышей, так задорно подпритопывал под вынимающую душу «тунц-тунц», что Нинка закрыла глаза.

– Тоска, – прошептала она. – Сколько?

– Две недели.

На ответ Нинка головы не повернула, продолжая прислушиваться к своему внутреннему голосу, который говорил, что надо валить. И не только с этой площадки подальше от зверских завываний, но и вообще из лагеря. Выйти за ворота, сделать ручкой, сказать всем: «Прощай навек!» и раствориться в сумерках. Две недели. Еще две недели. Как срок. Как приговор. Надо было себя чем-то развлечь.

– А в прошлом году тут ничего было. Мороженое после обеда.

– И на дискотеку местных пускали. Физрук другой был. Пингвина помнишь? С ним вообще все можно было. Пацаны реперов запускали. А Анжелка пела.

Нинка открыла глаза. Говорили сидевшие рядом девчонки, соседки по палате. Имена их Нинка за неделю не запомнила и не собиралась. Им осталось здесь прожить полмесяца, и больше они никогда не встретятся. Зачем ей их имена?

– Идиотское имя Анжела, – уронила в пустоту перед собой Нинка.

– Нормальное, – пискнула красотка с пушистыми светлыми волосами. – И девчонка была хорошая.

– Ты знаешь хотя бы одного приличного человека с таким именем? – Нинка упорно смотрела на прыгающую мелюзгу.

– Анжела – это то же самое, что Энджи, ангел. – Голос красотки дрогнул – она была готова защищать неведомую певунью. Есть такие альтруисты. О людях только хорошее говорят.

Нинка лениво фыркнула. Тунц-тунц сменился медляком. От невыносимости всего этого стрельнуло между ушей.

– Знала я одну Анжелику, – словно через силу произнесла Нинка. – Красивая была. Такая же, как ты, – кивнула она на блондинку, и у той из глаз тут же улетучилась готовность спорить за прошлогодних ангелов. – Чего там она – пела или плясала, – не помню. Но была вся такая… – Нинка поморщилась, словно у нее враз заболело горло. Собеседницы потянулись к ней, опасаясь, что на этом рассказ кончится. – Пушистая. Любила… – Нинка покосилась направо-налево… – кольца. У нее один такой был крупный перстень, с камнем большим. Она когда их несколько нацепляла, то перстни, ударяясь друг о друга, клацали – «клак, клак». Говорит и так рукой поигрывает – «клак, клак».

Нинка шевельнула пальцами, прислушалась. «Ты меня любишь!» – обреченно взвыл певец. И следом монументально, словно дома роняли – та-дам, та-дам.

– И с каждым днем колец прибавлялось. У нее этих украшений уже по три штуки на каждом пальце, – продолжила рассказ Нинка. – Однажды я на одном колечке пятнышко заметила. Красное. Откуда? Мы вроде все время в школе. Где тут испачкаться? Она трет пятно, а оно не сходит. Дальше – хуже. На новых кольцах все больше и больше пятен стало появляться. Эта Энжди как в школу приходила, сразу руки под воду совала. Вода с ее пальцев красная текла. И вот однажды сидит она в классе, и вдруг директриса заходит. Энджи всплеснула руками, и во все стороны кровь брызнула. Так всех и залила. Потом выяснилось, что она вампир. Людей убивала, кольца с них снимала и на себя напяливала. И вот стали ее жертвы воскресать. И от этого на кольцах пятна появились. Последней директриса, вот она и пришла к своей убийце. От этого и кровь пошла.

– Что за бред? – раздалось у Нинки за спиной. Парень какой-то сказал. Голос хрипловатый. Вроде не из второго. Нинка почувствовала, что сидевшие рядом девчонки дернулись на реплику, но сама приморозила взгляд к танцующим малышам.

– Кому и бред, а кто-то колечко трет.

Все на лавке опять дернулись. Сидящая слева девчонка, худая, с короткой стрижкой и большими глупо-оленьими глазами, сунула руки под себя.

– Чего сразу трет? – буркнула с глазами.

– Вот дуры, – зачекинил событие парень за спиной.

– Иди отсюда, – зашикали на него красотка и ее соседка с косой.

– И вообще – так не бывает, – буркнула глазастая.

– Значит, Анжела с песнями и красивая бывает, а Анжела с кольцами и кровью нет? – Нинка не отрывала взгляда от танцующей перед ней пары. – Она уже давно мертвяк была. Я мертвяков за версту чую.

– Как это? – опешила красотка. Было видно, что ее радужно-розовый мир испытывает сильное потрясение.

– А ты что, никогда мертвых в руках не держала?

Наступила пауза. Не из-за вопроса. Музыка удачно смолкла. Малыши завыли и заозирались. Пульт, выдающий музыку, стоял за лавками. Все уставились на него, а получилось, как будто смотрели на разговаривающих девчонок. Красотка занервничала, стала дергать на себе юбку. Но тут из колонок грянуло очередное бумцанье. Малыши завизжали, запрыгали.

– Как это? – голос красотки упал до сипения.

– Ничего сложного! Известно, что тот, кто мертвого в руке подержит, потом любого мертвяка определит.

Нинка медленно повернулась к глазастой. Та уже успела вытащить из-под себя руки, но заметив, что на нее смотрят, опять их туда сунула.

– А чего? – пробормотала она рассеянно.

– С тобой – ничего, – отрезала Нинка.

Замолчали. Сзади сплюнули и зашуршали. Нинка опять почувствовала, что девчонки рядом заозирались.

– Кто это был? – спросила с косой.

– Кажется, из первого, – прошептала красотка.

– Они же на костре, – напомнила глазастая.

– Этот… – Красотка споткнулась. – Он у них в изоляторе лежал.

– Ты откуда знаешь? – фыркнула с косой.

Красотка замялась, стала поправлять волосы и одергивать юбку.

– Он сразу в изолятор попал, – за нее ответила с глазами. – У него аллергия на что-то.

– Вы ходили в первый отряд? – не выпускала подружек из хватки своих вопросов с косой.

Нинка не выдержала и качнула головой, чтобы посмотреть на непонятливую с косой. Им скорее сложно было не попасть в первый отряд, чем попасть в него – все жили в одном корпусе, на одном этаже. Палаты мальчиков налево, палаты девочек направо. У первого отрядный уголок в левой игровой, у второго – в правой. И за этой игровой – комнаты вожатых. Где тут теряться? Все лица примелькались. А этого плевуна, вероятно, нет, раз про него спрашивают.

Девчонки через Нинку стали выяснять, кто и где видел обитателя изолятора, и это уже был перебор. Вместе с душувынимающей песней про три дня на любовь рассуждения о парнях Нинку заставили встать.

– Ты куда? – отреагировала на движение с косой.

Нинка не спеша повернулась и посмотрела на красотку. У нее было точено-кукольное личико, с маленьким аккуратным носиком и узким подбородком. Спала она около окна.

– Например, кошка, – произнесла Нинка. – Я несколько раз держала в руках дохлую кошку. Один раз сарай разбирали. А она застряла в гитаре. Между струн. И сдохла. Пришлось ее оттуда по частям вытаскивать. А другой раз у соседей под забором все лето дохлые кошки находились. А они же воняют.

Красотка неуверенно качнула головой. О том, как пахнут мертвые, она имела смутные представления. Но было видно, что ей хватило рассказа про кошку в гитаре.

– Но как? – пискнула она. – Она же мертвая.

Нинка пожала плечами.

– Нас постоянно окружают мертвые. А мы и ничего, не дергаемся.

Красотка открывала и закрывала рот. Противник был сражен.

– Но ведь жалко, – еще зачем-то барахталась красотка.

– Тебя, что ли?

Красотку – да, ее было жалко – нижняя губа дрожала, челка ползла на глаза, на щеках наличествовала бледность. С косой погладила ее по руке.

– Зачем? – Нинка подпустила в голос равнодушия. – Она же мертвая. Ей все равно.

Музыка опять сменилась на медляк.

– Убью! – взвизгнули в толпе мелких. Из круговорота танцующих вынырнул пацан, темные волосы стояли дыбом. За ним неслась девчонка с закрученными в тугие спирали кудрявыми волосами. Она не успевала. Пацан очень шустро проскочил мимо взрослых и устремился в темноту корпусов. Девчонка швырнула ему вслед тапку. Тапка повторила маршрут пацана и точно вошла ему между лопаток. Пацан подпрыгнул и прибавил скорость. Через мгновение на дорожке осталась лежать одинокая тапка.

– Пося, ты покойник! – в запале крикнула девчонка. К ней торопилась вожатая со зверским выражением лица.

Нинка скривила губы. Покойник – это хорошо. Непонятно только – кто.

У тапки нарисовался взрослый пацан. Он пнул ее и ушел в тень. Нинка уже почти отвернулась, когда что-то задело. Деталь. Посмотрела опять. Тапка. Дорожка. Фонарь. За ним – темнота. А перед этим стоял парень. Что-то было. Руки в карманах. Шорты, длинные, до колен. Тощий. Сутулый. Повернулся.

Нинка сглотнула. Что-то было, такое… Вроде как заметное. Потом посмотрит.

Она пошла к корпусу. Что хорошо в лагерях? Рассказываешь историю, а потом забываешь про людей. Потому что никогда с ними не встретишься. Город бесконечный. Пересечения случайны. Это если, конечно, не стараться зачатиться в соцсетях. Но Нинка этого делать не будет.

Квадрат с сутулым старшим вожатым прошли от танцплощадки к столовой. Перед сном всем выдадут поздний ужин – кефир. Обычно с печеньем. Но в этот раз все печенье забрал первый отряд. Случайно. Им велели взять из коробки, а они взяли всю коробку. Кто-то об этом кричал перед дискотекой. Кажется, вожатая малышей. Наедятся теперь старшаки печенья с чаем до отвала.

Нинка свернула к корпусу. Дверь была закрыта. Зато открыты окна. Подтянуться, перекинуть себя через подоконник, миновать батарею, ботинками по покрывалу кровати красотки и к себе.

Палата была большая – на двенадцать кроватей, по шесть вдоль стены. Нинка упала на третью от двери. Центр. Все как она любит.

– Пося! Стой! Все равно не уйдешь! – все еще пыталась добиться непонятно чего поклонница шустрого Поси.

Ползла вечерняя прохлада. Топот. Шуршание. Что-то царапнуло стену корпуса. Стало жарче, словно закрыли окно.

– Никакой Анжелы не было.

С косой. Поначалу Нинка думала на красотку. Она была въедливей. Но по вопросам специалистом оказалась с косой. Еще и правдоруб.

– Ты все выдумала.

До кефира полчаса. А ведь можно было нормально время провести, глядя в темный потолок.

Помимо всех остальных бед у этого места в первый же день нарисовалась главная БЕДА – отсутствие связи. Это была какая-то дыра мира, вселенская впадина, где телефоны брали с трудом, а инет вообще не ловился. Спасали только стационарные компьютеры в игровой. Но там вечно висели малыши. Без шансов. Поэтому выбор самостоятельных занятий был широк – смотреть направо, смотреть налево и в потолок. Потолок в темной палате – это было самое интересное.

– Тебе что надо? – лениво спросила Нинка.

С косой лежала локтями на подоконнике, торчала башкой в проеме – мешала проходу свежего воздуха.

– Я вот всего этого боюсь, – прошептала с косой. – А ты так легко рассказываешь.

Понятно, скучает. В этом лагере все скучают.

– В прошлом году никакой Анжелы тоже не было, – решила примириться с действительностью Нинка.

– Была. Только пела плохо. Этих певцов было – тьма. Они даже надоели.

Нинка перевела взгляд на потолок. Пока не появилась с косой, там можно было рассмотреть целый мир. Мелькали тени, переплетался рисунок, рождались истории. Телевизор не нужен.

– Была.

– Пося! Пося! – орали уже хрипло, но все тонуло в шорохе голосов – малышей уводили с площадки, и враги неминуемо встретились в одном строю. Если у Поси нет сковородки отбиваться, то он точно труп.

– Ты чего молчишь? – не выдержала паузы с косой.

– Я же говорю – была.

– Кто?

– Кошка. Она застряла между струн. Давно. Мумией стала.

– Это же противно!

– Так страшно или противно?

– Да ну… – заерзала локтями по подоконнику с косой. – Это же смерть. Разве в нее можно играть?

– Пося! – запоздало крикнули на улице. – Немедленно в строй! Я кому сказала.

Шустрый Пося все-таки сбежал. А звала его вожатая со зверским лицом. Или вторая вожатая. Но у нее тоже лицо вряд ли было добрым. Все-таки дети. С ними быстро дичаешь.

– Я не играю, – еле слышно произнесла Нинка. – Почему про Анджелу с песнями – это нормально, а про кошку – нет? Обыкновенная жизнь. В ней есть и смерть. У меня дед на скотобойне работал. Столько мертвых перевидал. А как уволился, бабка заметила, что по ночам у него лицо красным становится.

– Давление что ли? – С косой стукнула локтем по подоконнику, как будто пыталась отползти по-тихому, но у нее это не получилось.

– Так всегда бывает у мертвяков. Днем еще вроде ничего, на человека похож, а ночью лицо краснеет. Никто не замечал, а потом как увидели, все…

Нинка шевельнулась, кровать под ней взвизгнула пружиной.

– Что все? – В голосе с косой появился испуг. Скажи ей сейчас, что у нее за спиной дед с красным лицом стоит, визжать начнет.

– Исчез. Когда мертвяков открывают, они прячутся. Забираются под землю, в подвал какой-нибудь или специально схрон делают, и ждут. – Здесь можно было сделать паузу и дождаться, когда с косой задаст логичный вопрос. Но говорить с ней Нинке уже расхотелось. Скучная она была какая-то, неинтересная. Поэтому не надо вопросов. – Ждут, когда время придет, и они смогут выползти. Их же там много. Как выберутся, так мир и захватят. Хотя – нет, не захватят. Ученые давно доказали, что вампиров не существует. Для существования им понадобилось бы по человеку в день. Каждый укушенный превращается в вампира, и тому тоже надо по человеку. Короче, за полгода человечество бы закончилось. А мы все еще есть. Значит, вампиров нет.

Что-то там у с косой в конструкции щелкнуло, и она сползла с подоконника. Шарниры разболтались, надо подкручивать. В палату сразу ворвался свежий воздух и крик: «Для чего люди двери придумали? Чтобы вы в окна лазили? Быстро к своему отряду!» Затрещали кусты – с косой пошла по прямой. Крик старшего вожатого такой, придает ускорение, близкое к сверхзвуковой. А кусты не жасмин. Как только густо-зеленые ветки обильно зацвели крупными белыми цветами, все в один голос заговорили о жасмине. Но в Нинкиной голове жасмин прочно ассоциировался с югом, на который она не ездила, а у них тут был совсем не юг. Покопавшись в инете – компьютер был у кружковцев, – она с радостью узнала, что облепленные белыми цветами кусты называются чубушник, родственник гортензии. И никакого романтизма. Обман, как и этот лагерь – сплошной чубушник.

На улице шумели: испытание под названием «дискотека» закончилось. Сейчас откроют дверь в корпус, включат свет.

Зашуршало. Но уже не робко, а уверенно, словно по закону права. Качнулся воздух. Грохнуло.

– Да какого!

Мужской голос. Крякнула кровать.

От неожиданности Нинка села. Парень стоял около кровати красотки и пытался что-то в ней поправить. Услышав за спиной движение, вздрогнул. Выпустил свой угол. Он стукнул, заметно накренив всю конструкцию.

– Черт! Я думал, вожатые. Ты чего здесь?

Он стоял против неуверенного света из окна, поэтому Нинка не могла сказать определенно. Но голос. Та же ленивая интонация, как у аллергика из изолятора. Вот говоривший повернулся в профиль, и Нинка поняла, что ее задело там, на площадке. Чубчик. Она такого и не видела никогда. Волосы у аллергика не падали на лоб, а вздымались вверх, как у героя французского комикса Тинтина. Он еще мастил чем-то. Слишком уж волосы четко стояли вверх.

Нинка смотрела молча. Парень попытался было снова взяться за кровать, но смутился пристального взгляда и бросил.

– Хорошо байки треплешь.

Нинка молчала.

Парень еще мгновение постоял, глянул в окно.

– Ну, я пойду.

Скрипя подошвами кед по линолеуму, он прошел через палату, выглянул за дверь. В коридорах стояла тишина.

– А у тебя аллергия на что? – очнулась Нинка.

– На солнце, – буркнул парень, уже выходя из палаты. – Пятнами покрываюсь.

Нинка мысленно перебрала, что у нее лежит в тумбочке. Вроде ничего ценного. Вспомнила про шоколадный батончик, проверила. На месте.

Пятнами. Интересно.

Ухнула входная дверь, в коридоре загорелся свет. Спокойная жизнь кончилась.