Читать книгу Большая книга ужасов – 65 (сборник) - Елена Усачева - Страница 5

Куры. Они бродили по двору, щипали травку, косились своими сумасшедшими красными глазами, недовольно ворчали. Если бы не куры, дом казался бы мертвым. Занавески опущены, дверь закрыта, калитка на крючке.

Я не стала ничего трогать, обошла забор и полезла через палисадник – классический путь с отодвиганием штакетины, пролезанием под сеткой и заходом через задний двор.

– Вичк! – позвала я.

Толкнула деревянную дверь. Она неприятно щелкнула, отлипнув от косяка. На кухне главной, конечно, была печка. Выставляла свой беленый бок, пыжилась ступеньками на завалинку, распахивала черный зев топки. Здесь же стоял сервант, забитый до отказа посудой. Я знала, что доски пола здесь ходят ходуном, отчего посуда в серванте звенит. Но тишина в доме меня настолько испугала, что я обо всем забыла. Сделала шаг. Доска подо мной спружинила. Чашки радостно отозвались. И тут же в комнате что-то грохнуло.

– Вичк! – позвала я громче, отдернула шторку и вовремя остановилась, чтобы не налететь на преграждающий проход табурет.

Табурет – это еще ладно. Стол на кухне был уставлен банками и стаканами. Никогда не видела столько стаканов – граненых, круглых, с тонкой полоской по краю, квадратных с тяжелым толстым дном. Все они были наполнены водой – где наполовину, где на донышке. Но не до края. От моих шагов вода еле заметно колыхалась. Стаканы позвякивали.

Остановилась перед шторкой, отделяющей кухню от комнаты, вдохнула побольше воздуха. Я отлично представляла, как там все выглядит. Вдоль стен стоят кровати. На противоположной от входа стене – ковер с оленями. А над кроватью, что стоит слева от двери, – фотографии. Одна большая, в тяжелой раме. Это чуть размытый снимок женщины в черном платке. Взгляд напряженный. Мать бабы Шуры, Вичкина прабабушка.

– Вика!

Я тронула шторку. Из комнаты на меня пахнуло неприятным запахом лекарств и застоявшегося воздуха.

– Ты одна? – спросили хрипло.

– Конечно, одна! – обрадовалась я. Смело вошла, но следующий шаг сделать не смогла.

Комната оказалась жутко захламлена вещами. Они и раньше тут не знали своего места, а теперь как-то совсем уже распоясались: разбрелись по стульям и спинкам кроватей, залезли на подоконник, развесились по дверцам шкафа.

Слева на кровати, под портретом матери, спала баба Шура. Вичка лежала на кровати в дальнем углу, за шкафом. Приподнявшись на локтях, она смотрела в зашторенное окно. В щель между шторами был виден цветочный горшок. Фиалки. Их у бабы Шуры было много.

– Привет, – прошептала я и покосилась на кровать под портретом.

Вичка не ответила. Только все смотрела и смотрела в окно. Словно сквозь штору могла разглядеть Шульпякова.

Я прошла, стараясь не наступать на вещи. Присела на край кровати. Взгляд Вички сместился с окна на меня. Так мы смотрели друг на друга и молчали. Что для Вички было странным. Молчать она никогда не умела.

Надо уже было что-то спросить, поинтересоваться здоровьем, но все слова казались глупыми.

Я снова оглядела захламленную комнату. Повеяло безысходностью.

– За мной мать приезжает. – Вещи никак не отреагировали на мое сообщение, и я даже смогла выпрямиться. – Мы на Соловки едем. Хотели с бабушкой. Но она остается. Мама говорит, что ей все равно, куда ехать, что давно пора развеяться. Что на Соловках она не была и почему бы не съездить. Что никакие священники ее не интересуют, но если она с ними встретится…

– А эту свою забираешь? – хрипло спросила Вичка.

Тогда я тоже посмотрела в окно и сильно обрадовалась, увидев штору. Чего нам с бабушкой не хватает – шторы. Чтобы никто в стеклах не отражался.

– Тебе показалось, не было никого.

Вичка убрала руки, медленно опустилась на подушку, уставилась в потолок.

– Я парней попросила, – прошептала она. – Они свернут этот камень и выбросят.

Первым моим желанием было рвануть на улицу. Почему-то представилось, что Шульпяков уже давит педали к реке, по мосту, по стежке к затону. Но потом поняла, что в числе «парней», которым говорили, он был, но ничего не выкапывал. Услышав Вичкину просьбу, сразу поехал ко мне. А вот остальные «парни» отправились к затону. Вичка у нас звезда. Она до сих пор с парнями общается, это я всех бросила. Парни по одному ее щелчку побегут рыть канаву отсюда и до заката. Интересно, кто у нас такой отважный? Юлечка показала себя девушкой сурового нрава. С теми, кто мешает ей, она лихо разбирается. Парочка парней для нее не помеха. Я высказала Вичке свое сомнение:

– Зря ты это устроила. Вчерашняя ночь просто совпадение. Твоя бабка постоянно твердила, что крыша упадет. Вот она и упала.

– Только на меня? – Вичка перестала сверлить потолок взглядом и выстрелила холодом в мою сторону.

– Ты неудачно стояла. Меня тоже могло завалить.

– Я ее видела. Все как ты описывала. Она слушала музыку. Один наушник еще выпал.

– Я все придумала.

Вичка улыбнулась. Лучше бы она этого не делала. Улыбка выглядела странно и страшно. После такой улыбки оставалось только встать и уйти.

– Я, может, в конце августа приеду. И перед отъездом загляну. Ты дома-то не сиди, выходи на улицу. Там солнце.

Героя всегда подводит желание что-то сказать. Это я еще по американским боевикам заметила. Поймал злодей супермена, наставил на него пушку, но не жмет на курок, а произносит длинную патетическую речь. Зря. Убил бы сразу – злодеи бы победили. Но пока он говорит, герой успевает прийти в себя, оценить ситуацию и вломить злодею промеж глаз. Или успевает орлов позвать на помощь. Словом, находит способ спастись и привести сюжет к хеппи-энду.

Мне бы промолчать и уйти. Глядишь, цела бы осталась. Нет, начала советы раздавать. Вичка немного послушала, а потом приподнялась. Откинула одеяло, и я рассмотрела, какая она вся перебинтованная, заклеенная и намазанная зеленкой. Выглядело страшно.

– Это ты специально все сделала, – зашептала Вичка, жутко округляя глаза. – Натравила ее на меня. Позавидовала. Мне бабка все рассказала про эту Юлечку. Это у вас семейное.

С шепота она перешла на крик. В углу на кровати заворочались:

– Вика, что случилось?

Голос у бабы Шуры, несмотря на болезнь, был весьма бодр.

Я вылетела из дома.

Очень интересно было узнать семейную тайну, по которой Юлечка явилась именно ко мне, но для начала надо было кое-что другое выяснить.

Шульпяков все так и ездил с банкой в обнимку. Я ее отобрала, допила молоко. От этого в голове как-то прояснилось.

– И чего вам про меня Вичка наболтала?

Шульпяков перестал улыбаться и посерьезнел. Но молчал. Партизан в пятом поколении.

– Про третью мировую с инопланетянами ничего не было? О том, что надо мрамор и гранит запасать? Что они от радиации помогают.

– А помогают? – сбился с патетического настроя Шульпяков.

– Ты думаешь, чего Веревкин с Ляшко вперед рванули, а тебя, дурака, следить оставили?

Шульпяков взял свою банку и обиженно посмотрел на дно. Никуда не бежал. Видать, чувствовал, что опоздал. Вид у него был совсем уж убитый. И кривой руль у велосипеда он разглядел. И болтающийся отражатель. Даже болты багажника пальцами подтянул, терминатор.

Я решила не вгонять его в окончательную энтропию, хлопнула по плечу и сказала как можно бодрее:

– Тебе повезло. Юлечка – монстр. Теперь у Ляшко глисты заведутся. А у Веревкина еще какая зараза. Она так просто это не спустит. Отомстит. Видишь, на Вику дом уронила. А на них – по инопланетной тарелке. Так что радуйся.

Шульпяков попытался порадоваться, но вышло неубедительно. Последнее время в деревне все выглядели как-то странно. Словно над домами распрыскали специальный порошок – жители разучились радоваться.

– Поехали посмотрим, что они там натворили, – предложила я.

Шульпяков не торопился. Он думал, думал, а потом вдруг выдал:

– Громова сказала, что у тебя голова поехала, что ты теперь призраков видишь. И про какую-то Юльку впарила. Что это семейное предание. Что твоя бабка эту Юльку извела, вот теперь она через поколение мстит. И что если камень убрать, то призрак исчезнет.

Забавно она мне мстит, роняя крышу на Вичку. Говорить я об этом не стала, чтобы не запутать Шульпякова окончательно. А то он и без этого весь такой запутанный. Повторила предложение проследовать к месту событий.

Шульпяков оставил банку на крыльце, выправил руль, я уселась на багажник и мы попылили. Несколько тактов велосипед немилосердно вилял, я еле держалась, неудачно ухватилась за пружины седла. Шульпяков тут же отдавил мне пальцы, плюхнувшись на сиденье. Не успели мы разогнаться и пролететь мимо памятника павшим, асфальт кончился, пошли мои любимые ухабы. Теперь я уже вцепилась в седло. Пока боролась за жизнь и равновесие, мы миновали завалившийся дом – посмотреть на него я не успела. С горки к мосту мы скатились с ветерком. Я подумала, что Шульпяков, как истинный бэтмен, поедет по мосткам. Но у реки он затормозил, удачно наклонив велосипед в противоположную сторону от той, где у меня были ноги. Чуть не загремев спиной вперед, я высказала все, что думаю о лихом наезднике, пообещав ему ночных кошмаров с Юлечкой, и мы зашагали по доскам. Доски радостно пружинили. Вода не менее радостно журчала. Река за лето заметно обмелела, но это все-таки был не повод, чтобы падать в воду.

Я, наверное, слишком долго смотрела на течение. Голова закружилась. В журчании мне стала слышаться виолончель. Ну да, понятно, Юлечка передает приветы. И вообще рада моему появлению здесь.

Противоположный склон реки был сильно истоптан коровами. До противного грязного месива. Мы немного поскользили, но наконец-то выбрались. Шульпяков всего один раз уронил драндулет. По кромке склона шла наезженная машинами дорога. Мы снова расселись по своим местам и покатили. Наезженная дорога сворачивала через луг к асфальту. А мы поехали стороной по тропе. Здесь река делала очередной изгиб. Заливной луг выпячивался длинным языком, где в утопленном некогда месте и был затон.

Судя по следам, вытаскивали камень «парни» при помощи тягловой силы. Корову они, что ли, запрягли? Но в любом случае результата они достигли. Камня не было. Хорошо, что я бессмертную эпитафию засняла на телефон. Сейчас по памяти и не воспроизведу эту нетленку.

Мы стояли. Смотрели. Я думала, куда усвистали храбрые ван хельсинги и какое наказание им теперь придумает Юлечка.

– Круто! – оценила я уровень мастерства. – Главное, теперь на родственников не нарваться. А то побьют. Или в суд подадут. За осквернение.

– Это же ваша родственница, – буркнул Шульпяков, на которого вид разоренного затона тоже произвел впечатление.

Конечно, родственница! Как я сразу не догадалась!

– Тогда я знаю, кому предъявлять претензии, – с облегчением выдохнула я. – Так и скажу бабушке. Но это потом.

– А сейчас чего? – Шульпяков на глазах мрачнел.

– Уеду, наверное. Мать приезжает. Бабушка хотела на Соловки. Вот и мы на Соловки. Чтобы бабушку не расстраивать.

И тут случилось странное. Шульпяков подошел вместе со своим велосипедом, перегнулся через раму, обхватил меня за плечи и поцеловал. Ну как поцеловал – прижался губами и замер. Я от удивления тоже замерла. А когда мне надоело смотреть на его сощуренность, скосила глаза и встретилась с нахмуренной мордочкой Юлечки. Наушники были на своем месте. Что-то там громыхало. Но она не слушала, а смотрела на меня. В глазах ее мелькнуло любопытство.

Я подавилась воздухом, отпихнула Шульпякова вместе с его велосипедом – он очень удачно с ним рухнул, – а сама зашагала к мосткам. Через них, ни на что не глядя, на холм, мимо крайних домов, мимо развалин – к себе. Дверью хлопнула.

Бабушка бродила по комнате, держась за поясницу. Укол красавца фельдшера подействовал. Но было ей не так хорошо, как она пыталась продемонстрировать. Раз за разом бабушка сдерживала дыхание, пережидала приступы боли.

– У подружки своей была? – первым делом спросила бабушка.

– Была. Баба Шура спит. Лекарств там до фига. Тебе что-то купить надо? Мама поедет, я скажу, чтобы в аптеку зашла.

– Не надо мне ничего. Что мать сказала? Билеты купила?

Моя бабушка… впрочем, как и моя мама… с ними лучше соглашаться, чем что-то объяснять.

И тут я почувствовала, что мне все это страшно надоело! Сериал «Секретные материалы» прямо какой-то.

– А чего все говорят, что эта Юлечка, которой поставили памятник у затона, наша родственница? И что ты ее извела.

Бабушка, конечно, попыталась выпрямиться, но это у нее не получилось. Шарахнула стулом. Я увидела, как побелели костяшки пальцев, сжимавших спинку. Но останавливаться не хотелось.

– Я ее вижу. Постоянно, – говорила я. – Это она уронила на Вичку крышу. Из-за нее вы с бабой Шурой болеете. Она не хочет, чтобы я отсюда уезжала. А еще мальчишки выбросили ее камень.

– Иди-ка рассказывать свои сказки на улицу. А лучше умойся святой водой, – посоветовала бабушка. – Разберемся с твоими призраками. Вот мать приедет и разберемся. Забиваешь голову ерундой. Дачница это была самая обыкновенная. Дачница! А про дом вам сто раз говорили: не лазайте – упадет. Хорошо, что насмерть не зашибло. Здоровые девки, заняться вам нечем. Иди вон огород полей!

И я пошла, но не на огород, а на свое любимое крыльцо. Села на него, стала смотреть на улицу. Хорошая у нас улица, широкая. Вон гуси вышагивают. Первым идет гусак, крылья раскрыл, голову задрал, орет, типа, всех пугает. Никто его, конечно, не боится, но он уверен, что не подходят из-за его усилий. У гусака клюв черный, шея белая, крылья серые, лапки красные. За ним идет гусыня. Она так же задирает голову, клюв у нее красный, шейка серая, крылья серые с белыми подпалинами, а лапки темные. Под ногами у нее путаются два желтых комочка, гусята, пищат, торопятся. Их догоняют серые гусята, с такими же темными клювами, как у отца, с темными лапами. Следом шествует забавная белая гусыня с серой шейкой и светлым клювом. Она отстает, тянет шею, волнуется. Орет гусак, трясет зобом. Идут они чинно по травке, мимо гигантского пня. Когда-то здесь была огромная липа, в три обхвата. Около нее хорошо было в прятки играть. В один год липа вдруг высохла. Еще пару лет простояла, ее спилили. В пеньке на следующую весну устроили клумбу. Теперь там растут маленькие красные цветочки. Гусак и на цветочки поорал, а потом свернул со всем своим семейством в проулок. А мимо меня пропылили Веревкин с Ляшко. Ничего себе такие, живые. Мчались они в сторону реки. Ляшко так проехал, по прямой, а Веревкин обернулся.

Вообще про этот корень все знают. Он год от года становится все выше – земля вокруг проваливается. Дуб, что этот корень пустил, совершенно не против, чтобы об него спотыкались, роняли ведра, ругались, даже били. Вот и сейчас он был даже рад, что Веревкин в него вписался. Велосипед резко остановился, наездник упал грудью на руль, заднее колесо приподнялось, поддав хозяина под седалище. Потом вся сложная конструкция повернулась, уронив Веревкина на землю. В огороде заорал гусак.

День сегодня такой… Наверное, магнитная буря. Все падают. Перед нашим крыльцом.

Веревкин поднялся и снова посмотрел на меня. Я тоже во все глаза уставилась на него, потому что хотела разглядеть Юлечку. Но ее не было. Веревкин упал сам по себе.

– Как дела? – спросила я. Обо всем остальном спрашивать было глупо.

– Велосипедно! – буркнул Веревкин.

Он потряс свою технику, послушал, как она гремит. Хорошо гремит, душевно. Вон и винтик отвалился.

Я уже собралась с духом, чтобы второй раз спросить, как дела, но тут Веревкин поднял голову:

– Там, это, Шульпяков велосипед утопил.

Провел технику мимо корня, взгромоздился и покатил.

Я подобрала под себя ноги, обхватив колени. Велосипед – это же не сам Шульпяков. Велосипед – это не так страшно. Поныряет и достанет. Цепь потом прочистит, смажет, будет как новенький. А то он в дождь никогда на своем велике не попадал! Попадал! Мок, пачкался. И опять катался. Вот и теперь выберется, обсохнет…

Сама не заметила, как пошла в сторону реки. Удивилась, когда поняла, что не сижу на теплом крыльце, а иду. Бодро так шагаю и прислушиваюсь к крикам.

У нас деревня стоит на высоком берегу, реку хорошо видно. Эхо гуляет отменное. Рыбаки по звуку определяют, где кто затаился с удочкой. Или наоборот – переговариваются с одного края деревни на другой. Если что здесь происходит, то слышат все. И все прибегают посмотреть.

Река бурлила телами. Грохнул Шульпяк свою технику аккурат на середине мостков. Тут самое течение. Ныряли мальчишки в стороне – значит, утянуло вниз.

– Нашел! Нашел!

– Эх, упустил!

– Держи!

– Ногу отпусти, ногу!

Весело было. Кажется, велосипед за что-то там зацепился и они не могли его вытащить. Красота! Если Юлечка перебралась в речку, то сейчас ей там самое раздолье. Хватай кого угодно и тащи на дно.

Как только я успела об этом подумать, кто-то вынырнул из реки, забил руками, типа, тонул. Кажется, это был один из Жуков. Серега или Санек. Из мелких. Справившись с дыханием, он тут же рванул на берег.

Шульпяков стоял по грудь в воде с очень сосредоточенным лицом. Наверное, щупал ногами дно. Он единственный знает, где велосипед. Остальные так ныряют, для азарта.

Спасатели медленно смещались по течению вниз. Я прикинула: еще немного – и они доберутся до излучины, где когда-то был затон. Вряд ли Ляшко с Веревкиным старались оттащить камень подальше. Несли по меньшей траектории. Значит, скоро камень найдут. Может, Юлечка именно этого и хочет? Чтобы вытащили?

– Эй! Не ходите туда!

Это была большая глупость. Но закричала я до того, как успела о чем-то подумать.

– Ты смотри! Гвоздилова! – крикнул мелкий Жук. Из тех, что я путаю, Серега или Санек.

На реке сразу стало тихо. Все смотрели на меня. Понятно, что местное радио давно сработало, новость дня услышана.

Я попятилась. Какие-то лица у всех были… не очень. И только Шульпяков продолжал искать свой велик, уставившись в воду.

Рядом со мной упал ком грязи. Второй ударился в щиколотку. В плечо уже ударил камень.

Давно надо было спасаться, но я чего-то все стояла и смотрела. Шульпяков глаз так и не поднял. Мелкий Жук почти добежал до меня, когда я стартовала.

Никогда бегуном не была, но тут ноги сами заработали в хорошем режиме. Я их не чувствовала. Не слышала своего топота. Осталось только дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох. Сознание было абсолютно спокойным. Я понимала, что домой бежать нельзя. Стекла побьют только так. А поэтому надо где-то спрятаться. Изображать спринтера долго я не смогу. Мальчишки сильнее и выносливее. Я бодро завернула в первый же двор. Здесь к колышку был привязан бык, гроза всей деревни. Пару раз в году бык с колышка срывается, деревня это потом обсуждает две недели.

Я пронеслась мимо животины, бык голову не успел повернуть. Зато на преследователей среагировать успел. В последнем рывке я нырнула за сараи, руками вперед ушла в крапиву. Мелкий Жук быка проскочил. Следом за ним еще кто-то. Остальные заголосили, застопорились. Я вжалась в землю, прислушалась. Парни как выбрались из воды, так и побежали, а потому были босыми и голоногими. А здесь крапива. Она останавливает не хуже быка. Но Жук был настырным. Недавнее утопление адреналином бушевало в его крови. Он пробежал по тропинке и чуть не наступил на меня.

– Держи!

Тропинка сворачивала к реке, а я помчалась вдоль сараев, топча крапиву. Это было невероятно больно. Перед глазами скакали искры. Все тело горело.

– В обход! Лови на углу!

Крики погони возобновились. Те, кого остановил бык, вылетели из двора и помчались дальше. А дальше – это два дома и развалившаяся заброшенность.

Сил бежать не было. Рук-ног я не чувствовала, как перелетела забор, не поняла. Здесь был сплошной шиповник. В нем я уже застряла окончательно, в кровь разодрала руки, порвала юбку и еле отцепила кофту.

У заброшенного дома было два входа. Один центральный – куда мы ходили с Вичкой. Это там был коридор, за ним комната с печкой и диванами. В дальней комнате трюмо. В комнате с трюмо крыша и обвалилась – рухнула центральная балка, снеся потолок. Второй вход тоже был с улицы. Закрытый. Попасть туда можно было через разбитое окно. Об этом знали все. Оставалось надеяться, что после обрушения в дом никто не сунется.

Я перемахнула через низкий подоконник и села на пол под окном. Будут заглядывать, увидят комнату, а вниз не посмотрят. Времени у них на это не будет.

Крики носились над улицей. Народ бегал, народ волновался, подбадривая себя обещаниями. По всему выходило, что меня держали за ведьму, из-за которой по ночам плачут младенцы, киснет прямо в вымени коровы молоко и убегает каша у хозяек. Ну и кошки именно из-за меня все черные.

Затрещали кусты. Самые сообразительные сунулись к развалинам. Оставшиеся обещали сообразительным новое падение крыши и обвал потолка. Но это не останавливало.

Послышалось тяжелое после бега дыхание.

Они еще ходили вокруг, заглядывали в окна, строили предположения, куда я могла деться. Они обложили всю улицу, и я, по их мнению, могла уйти обратно к реке. Или забраться сюда.

Я молилась, чтобы они пошли исследовать тропинки на склонах. Но мою молитву не услышали. Преследователи все смелее и смелее выдвигали предложения влезть в дом.

В окне зашуршало – в него заглядывали. Зажмурилась, зажала уши, перестала дышать. Ведь они могли, могли уйти. Что им стоило! Здесь нет ничего. А еще здесь очень и очень страшно. По ночам бродит призрак неуспокоившегося деда, пьет чай из чашек, заваривает в заварнике травяной настой, носит синие безразмерные штаны.

Юлечка еле заметно усмехнулась. Ее веселила моя фантазия. Здесь и правда жил дед. Но он умер. Потом пару раз приезжал сын, алкоголик. И все. Больше всего деду нравились его кусты шиповника. Когда-то они были шикарны. Делать из них букеты для своих девушек считалось шиком. Дед гонял разорителей палкой, иногда стрелял из дробовика. Дед умер, и мода на шиповник сразу сошла. Сейчас кусты заросли, цветы стали мельче.

Я смотрела на Юлечку, а она на меня не смотрела, ей было плевать, что я там придумываю. Смотрела в сторону, чуть дергала лицом, изображая недовольство. Что-то шло не так, как она хотела. А хотела она… Чего она хотела?

За окном шептали:

– Не лезь! Ну ее!

– Погоди!

– Надо хотя бы за одеждой сходить.

Ну почему мелкий Жук не слушается умных советов! Полез. Прям так и шуранул через подоконник. В плавках и босой. Он перелетел через меня, чуть пробежал вперед и, не оглядываясь, на цыпочках, юркнул в соседнюю комнату. Посмотрел направо, налево, ушел к двери.

Я очень тихо поползла по стенке от окна. Я вполне могла спрятаться за тумбочку. Мелкий боится. Он сейчас вернется и, больше не оглядываясь, сразу выберется наружу. Главное, не попасться ему на глаза при его возвращении. Когда он будет около окна, любой шорох заставит его драпануть так, что только пятки засверкают. Потом еще месяц в темноте дружкам станет рассказывать, как он встретил привидение и навалял ему так, что дух просил пощады.

Мне почти удалось добраться до убежища, когда за спиной что-то упало.

Юлечка. Стоит, протянув руку, чтобы уронить вторую табуретку.

Черт! Зачем ей это?

В дверном проеме тут же показался Мелкий.

– Вот она! – радостно заголосил он и подпрыгнул.

Даже Юлечка удивилась. Мне показалось, что я успела крикнуть. Выдвинулась из-за тумбочки. Это меня спасло.

Пол под Мелким, конечно же, обвалился. Следом еще что-то с грохотом прекратило свое существование. Меня обдало меловой пылью, на голову посыпалась труха.

Мелкий заорал от боли. Стоящие около окна с воплями кинулись прочь.

– Она его убила! Убила! – разносилось по округе.

Юлечки не было.