Читать книгу P.S. Я тебя ненавижу! - Елена Усачева - Страница 3

Болела голова. Какой день уже. И какой день утром Эля думала, что не пойдет в школу. Что ей там делать? Пускай туда ходят достойные – Максимихин с Дятловым, Доспехова с Дроновой.

Она оставалась дома, задвигая рюкзак подальше под стол, чтобы не мозолил глаза, не смотрел на нее с укором. Первые пять минут было смешно и весело – включать телевизор, находить по радио музыку пошумнее. Но сквозь грохот басов вдруг начинала проступать тоска, а вслед за ней приходил страх полупустого распахнутого шкафа, внезапно найденной в коридоре сломанной пудреницы или разбитого в ванной зеркальца.

После маминого ухода в квартире поселилось привидение, хмурое, недовольное, готовое вцепиться в пятки, кинуть в спину камень. С трудом пересидев один урок, Эля мчалась в школу. Только бы подальше от этих стен, которые в любой момент готовы отразить злой крик, от этих окон, бывших свидетелями ссор.

А в школе криво ухмыляется Сашка, перешептываются Алка с Ничкой. Эле все кажется, что они обсуждают ее, прошедший день рождения, глупую выходку с салатом. Вот бы постоять рядом, послушать, о чем говорят, возразить, сказать, что все на самом деле не так, как они думают. Что она не виновата, что Максимихин сам нарвался, что нечего было весь вечер ее задевать…

От этих мыслей стучало в висках, потели ладони. Как же добиться справедливости? Чтобы все было правильно? Для этого нужно каждого поставить на свое место и объяснить. Всего один раз объяснить…

На какой-то уже несчетный день после злополучного дня рождения Эля нашла в портфеле поломанные цветы. Те, что она дарила Алке.

Было не больно, скорее утомительно. Эля сидела за партой, по листку разбирала бумажный цветок и тупо смотрела на доску. Они писали контрольную по алгебре, и надо было уже как-то собраться, взять ручку и начать работать. Народ строчил, старался, бонусы для дальнейшей счастливой жизни зарабатывал. Скрипел мозгами, мазал ручками бумагу, перешептывался. А ведь она с ними, с этими двадцатью пятью мальчишками и девчонками, вместе росла, а поэтому не может быть ничего, что сильно отличало бы ее от них. И все же она чувствовала – отличает. Они отдельно. А она… Она сама по себе. И главное – она понимает это, а они все – нет. И это ее выгодно отличает от остальных, приподнимает над ними, делает значительней.

Дятлов почти лежал на столе, вымучивая очередной пример. Ничка сидела ровно и писала так же – ровно. Алка грызла ручку, заворачивала краешек страницы в трубочку. Максимихин смотрел в окно, листок перед ним был заполнен – он уже все решил. Он вообще молоток по математике, хорошо рубит, даже не напрягается. Минаева строчила со скоростью марафонца, ни на секунду не останавливаясь. Наверное, такие в стародавние времена добывали огонь трением – целеустремленные, заточенные на успех. Быстро-быстро-быстро вертеть палочку между ладоней. Пока не заискрит.

Заискрило.

Алка вся светится от своей любви. От дружбы так не светилась, как от химической реакции каких-то там гормонов.

Ну вот, опять она про Дронову.

Эля пододвинула к себе работу. С этим надо что-то делать. Стоит как-то доказать Алке, что Максимихин конченый человек. Алка его бросит и вернется. Хотя зачем она Эле после всего нужна? Пускай просто бросит. Тогда уйдет эта боль из груди и из головы. Тогда все станет правильно и понятно.

Ручка странно держалась в руке, почерк был чужой, но Эля боролась с собой, со своими сомнениями, с дрожанием. Мешали мысли. От них некрасиво скрючивало пальцы. Ничего. Пройдет. Она придумает, как ответить, и все пройдет.

– Осталось пять минут, – сообщила математичка и выбралась из-за стола.

Эля завороженно смотрела на ее приближение. Шаг, ближе, еще. Надо что-то предпринять!

– Сухова, ты что здесь кладбище мертвых цветов развела?

Эля глянула под парту. Да, хорошо поработала.

– Не забудь подмести, – обронила на нее учительница и пошла дальше. – Заканчиваем работать.

Класс загудел разбуженным ульем. Минаева сложила листки и отправилась сдавать, за ней потянулись хорошисты. Эля поставила точку в последней задаче, но не встала, смотрела вокруг.

Ничка отдала свою работу Дятлову, и тот жизнерадостной собачкой помчался к учительскому столу. Алка переглядывалась с Максимихиным. Тот скалил свои кривые зубы, мотал головой, Алка закатывала глаза, в алгебре она была не сильна.

Варианты контрольной у них разные. Алкин – у Эли и у Дятлова. Максимихин сидит в ряду, что и Минаева. Ничем Сашка Алке помочь не может. Если только… если только… вдруг не подскажет ей. А как он это сделает? Да просто решит за нее примеры. Возьмет тетрадку и решит. Своей ручкой поверх ее записей. Все просто.

Эля тяжело задышала, на секунду дольше, чем простое моргание, прикрыв глаза. Да, это выход. Исправление будет заметно. Всех собак спустят на Максимихина. Дронова на него за такое разозлится и пошлет куда подальше. Надо только взять его ручку. И каким-то образом раздобыть Алкин листок с работой.

Максимихин громко отодвинул стул и потопал к учительскому столу. Эля пошла следом. Остановилась около его парты. О! Мы пишем моднявой ручкой с темно-фиолетовой пастой? Миленько.

– Что ты тут забыла?

Рядом нарисовался Максимихин. Демонический прищур, взгляд из-под бровей, сейчас испепелит.

– Да пошел ты!

Надо было идти дальше. И ухитриться взять ручку?

– Сама иди!

И тут он толкнул ее. Чего никогда раньше не делал. Они могли препираться. Они могли рвать друг у друга вешалки на одежде, ломать вещи, но не дрались.

Эля задом налетела на его парту, отклонилась назад, удерживая равновесие, смахнула на пол учебник с ручками и тетрадями.

– На ногах не стоишь, а туда же! – скривился Сашка, нагибаясь.

Она присела раньше. Схватила тяжелую металлическую ручку. Максимихин перехватил учебник.

– Придурок, – прошептала, пряча добычу в рукав.

Половина дела была сделана.

– Это что за потасовка? – с запозданием решила вмешаться математичка. – Сухова, про уборку не забыла?

– Сейчас, – буркнула Эля, пытаясь унять дрожь в руках. – Мамонты разбегутся, и я подмету.

– Ты хочешь подмести весь класс?

Математичка растерянно глянула на свое разгромленное царство. Эля готова была возразить, но вдруг поняла – вот он, выход!

– Могу и весь, – сказала, обводя предстоящее поле боя взглядом. – Только надо, чтобы все ушли.

И начала стремительно краснеть. Сейчас ее с этой инициативой пошлют куда подальше, и все провалится.

– Армия уборщиц в действии! – крикнул Сашка

Не глядя, он засовывал учебник с тетрадям в рюкзак. Ему интересней было смотреть, как краснеет Сухова.

– И ко мне домой придешь убираться? У Дроновой шуршала по хозяйству, а у меня еще нет!

– Перетопчешься, – прошептала Эля, отправляясь за шваброй.

Она бы у него убралась. Так убралась, мало бы не показалось. И шваброй. И веником. И мокрой тряпкой.

Народ, похихикивая, выбирался в коридор. Сашка стоял. Взирал на нее с высоты своих без малого двух метров. Чего ждал? Эля прошла мимо Алки:

– Забери своего. Меньше грязи будет.

– Это еще неизвестно, от кого грязи больше, – разозлилась Дронова.

Они не разговаривали со дня рождения. Да и о чем им говорить? Что Алка променяла дружбу на кривозубую улыбку?

– А можно, я одна здесь буду убираться? – Алка застыла перед доской, картинно опершись на швабру.

Учительница смотрела на нее с тревогой.

– Эля, у тебя все хорошо? Дома?

– Дома у меня особенно хорошо! – Эля потопала в конец класса, по ходу переворачивая стулья. – У меня вообще все отлично!

Под партой лежал Максимихинский дневник. Чудненько! Вот взять его сейчас и забросить за батарею. Пускай потом носится, восстанавливает оценки. Но все это было как-то по-детски, глупо.

– Забыл! – показала она добычу учительнице.

– Оставь у меня на столе. Завтра возьмет.

Математичка выровняла стопку работ, на мгновение приподняла ее, но, на что-то решившись, опустила, прихлопнув сверху ладонью.

– Вот тебе ключ, – показала учительница. – Подметешь, класс закроешь, принесешь ключ в столовую. Я буду там.

Эля победно улыбнулась. И подметет, и закроет, и отнесет. А еще «познает самоё себя»[1]. Все, как велит злая мачеха.

Закрыв класс, Эля первым делом нашла Алкину работу, достала ручку Максимихина. Пора за дело. Ни капли сомнений не было. Все абсолютно правильно!

Дронова наляпала помарок и три раза ошиблась. Эля писала, стараясь подражать кривому Сашкиному почерку. А чтобы у математички не было сомнений, вложила его листок в Алкин, а сверху свой добавила. Чтобы было, с чего Сашке «списывать». Сравнивайте, господа!

Сама удивилась своему спокойствию. Подметала легко и быстро. Швабра глухо стукалась о металлические ножки парт и стульев.

Уходя, еще раз старательно выровняла стопку работ, чуть выдвинула Алкину.

Месть… Кровавая… все как и задумывалось. Хотя нет – правильно будет – возмездие. Вот теперь все стало правильно.

Ключ в руках прыгал. Чего теперь волноваться, когда все закончилось? О! Сколько ярости обрушит на них математичка.

– Эй! Стой!

Эля вздрогнула, чуть не выронив ключ.

К ней по коридору шел Максимихин.

– Я там, кажется, дневник оставил. Видела?

Эля с восторгом смотрела на Сашку, и ей казалось, что сейчас зазвучит патетическая музыка, как в фильмах. Потому что такого успеха она не ожидала. Словно кто нарочно подгадал – Максимихин пришел за дневником. Он останется в классе один, наедине с работами. Покажи это в кино – все бы сказали, что специально подстроено. Но ведь так бывает. В жизни. На самом деле.

– Сам смотри!

Эля повесила кольцо с ключом на палец, демонстративно им качнула. Сашка дернул, сделав больно.

– Закроешь и отдашь математичке. Она в столовой!

Понимая, что это победа, окончательная и бесповоротная, помчалась вниз.

– Сухова, ты кабинет закрыла? – На пороге столовой появилась математичка. – Тебя Максимихин искал.

– Он за дневником вернулся. Сейчас ключ принесет.

И побежала дальше. Мимо знакомой компании – Алка ждала Сашку, рядом Ничка с верным Дятловым.

– Вот кобыла, – бросил Лешка.

Алка не смотрит. И правильно делает. Потому что у Эли сейчас невероятно счастливое лицо. Лицо победителя.

На ступеньках крыльца чуть не сбила Минаеву.

– Ты чего тут?

Машка наградила внимательным взглядом.

– Да так… – произнесла отличница после секундного молчания.

Нет, нет, она что-то хотела сказать другое. Зачем-то стояла. Кого-то ждала? Кого? Ее?

– Контрольную написала? – Вопрос прозвучал странно, словно Минаева хотела спросить о другом, но получилось – вот это.

– А чего там писать? – Эля весело спрыгнула со ступенек. – Все на повторение.

Зашагала к калитке, Машка отправилась за ней, как будто они так каждый день гуляют.

– А чего – вы теперь с Дроновой не дружите?

– У нее Сашенька, – с ехидством произнесла Эля.

Поскорее бы завтра, поскорее бы результаты контрольной. Поскорей бы увидеть, как развалится эта связь, как станет все так, как ей хочется.

– Он ведь тебе нравился.

Машка сказала это просто, без желания задеть или обидеть. Как урок отвечала – очевидная же вещь, дважды два четыре, русские дружины разбили татаро-монгол, Великая Отечественная война началась в 1941 году.

– Нужен он мне!

Все-таки обидно. Сколько ей еще будут приписывать этот несуществующий роман? Где вы, Ирина Александровна? Ау! И нет ответа.

– А ручку его зачем взяла?

Эля резко затормозила. Преступников всегда выдает мелочь. Волочащийся парашют за Штирлицем, когда он рано утром идет по освобожденному Берлину.

Что ответить? Зачем ей Сашкина ручка? Собирает коллекцию? Загонит на толкучке? Демонстративно выкинет в помойку?

– Растоплю ее на свечке, сделаю фигурку вуду, проткну сердце иголкой в трех местах!

Машка тоже остановилась, точно ее чем-то задели. Пошла в другую сторону.

– Эй! А ты чего хотела-то?

Может, у нее было какое дело? Может, у нее ручки дома кончились? И деньги на них тоже…

Минаева уходила. Привычным жестом заправила за ухо выбившиеся из тугой прически волосы и поплыла белым лайнером прочь.

И вдруг Эля поняла, что не хочет идти домой. Дома пугающая пустота и тишина, разбросанные по родительской комнате вещи, молчаливый отец, день ото дня становящийся все мрачнее и мрачнее. И это вечное вздрагивание на телефонный звонок. А вдруг мама? Что тогда? Вернется, нет?

– Погоди! – Эля побежала за Машкой. – Ты сейчас домой?

Минаева смотрела настороженно.

– Можно с тобой? Я не помешаю. Я ключи дома забыла, пока отец не придет, сидеть мне под дверью. Я бы к Алке пошла, но она же теперь не со мной. Да и поругались мы.

– Я слышала.

У Минаевой очень строгое лицо. А когда она улыбается, то кожа собирается резкими складками, словно сухой пергамент, такой еще для выпечки используют.

– Дятлов настучал, – понимающе закивала Эля.

Это было какое-то отчаянно безвыходное положение. Она уже никому не докажет, что не виновата, что не дура. А они ведь разнесут, устроят из нее козла отпущения. Как же тяжело быть одной. Как же невозможно бороться против неуправляемой стихии.

– Ну, пошли, – согласилась Машка. – Ты холодец ешь?

Странный вопрос.

– Ем.

И они отправились через центральные ворота, через дворы с низкими пятиэтажками, где вечно грязь и бродят бомжи, где местные жители ходят по улице в тапочках, будто для дома у них есть другая обувь. За гаражами новый строй пятиэтажек, Машка свернула к ним. Всю дорогу она была сосредоточена, словно считала шаги, боясь сбиться. Неправильно посчитает, и они придут не в тот подъезд, позвонят не в ту квартиру, не та мама или бабушка откроет им дверь.

– У тебя дома кто есть? – спросила Эля только для того, чтобы нарушить эту странную тишину.

– Никого. Мама на дежурстве.

– Кем она работает?

– Врачом. В больнице.

– А-а-а!

Она и сама не знала, что вложила в это протяжное «а-а-а-а». Хотелось продолжения, но Машка снова замолчала, перед этим странно шевельнув губами. «Пятьдесят шесть, пятьдесят семь…»

– Что ты обычно делаешь после уроков? – не выдержала Эля.

– Бегаю.

И снова губами шевелит. «Шестьдесят, шестьдесят один…»

– Куда?

– По бульвару. Вечером. Вместе с мамой.

– Зачем?

Эля покосилась на невысокую сухощавую Машку. Лишним весом она явно не страдала.

– Полезно.

Каждый раз ее ответ не подразумевал продолжения беседы. Это сбивало, и снова они шли молча. Минаева время от времени шевелила губами.

– А не скучно так?.. – Эля повела рукой в воздухе, пытаясь изобразить «так».

– Как?

Машка остановилась. Это показалось странным и неправильным. Чего она стоит? Чего она так смотрит?

– Ну… одной. Чего ты ни с кем не дружишь?

– С кем дружить?

Так и подмывало предложить в подружки Алку, как освободившуюся.

– С Костыльковым, например. Вы же оба отличники.

– И что бы мы делали, два отличника? Уроки бы сверяли?

Эля представила, как смурной Севка, придя в класс, достает из портфеля тетради и направляется к Машкиной парте. Здесь они садятся и начинают сосредоточенно изучать тетради друг друга. Потом так же, не проронив ни слова, расходятся.

– Так что же, вообще не дружить?

– Почему?

Машка посмотрела пристально и вдруг свернула к ближайшему подъезду. Эля сама себе пожала плечами. Откуда она знает, почему? Ей бы с Машкой совсем не хотелось дружить. Как можно дружить с роботом?

– А чего ты ни в какие кружки не ходишь? Всегда же интересно еще чем-нибудь заниматься…

Эля задавала вопросы, словно пыталась что-то выпытать, а может, и для себя что-то понять. Но понимание не приходило, было одно удивление.

– Мне некогда.

Темный подъезд с тревожной решеткой, закрывающей ход в подвал, поломанные ступени, словно их грыз большой голодный дракон, гнутые перила. Минаева прошла мимо всего этого, ясно давая понять, что она отдельно, грязь подъезда отдельно.

Второй этаж. Дверь направо. Узкая пустая прихожая – ни вещей на вешалке, ни обуви под ней.

Машка разулась. Отнесла портфель в комнату. Вышла оттуда уже в домашнем спортивном костюме, вымыла руки, аккуратно повесила полотенце на крючок. Дверь в ванную открывалась из прихожей, и Эле все было хорошо видно. Сделав шаг вперед, она разглядела часть кухни, угол стола, белый айсберг холодильника. И снова пустота – никаких вещей, будто кто-то специально задался целью лишить квартиру милой бутафории – разбросанных тапочек и халатов, безделушек, разбежавшихся ботинок, забытой книги.

Машка уже вовсю хозяйничала на кухне. Четко, без лишних движений, достала из холодильника кастрюлю с супом и поддон с холодцом. Все так же ровно, без суеты разлила суп по мискам, поставила в микроволновку греться. На тарелки разложила холодец.

Эля не совалась в помощники, да здесь и без нее справлялись. В этой маленькой, плотно заставленной техникой и полками кухне легко распоряжался и один человек, второй бы только мешал. В Машкиных движениях все было настолько правильно, что не хотелось нарушать этот танец порядка.

– Садись!

Это ей?

Эля выпала из очарования странного танца. Сама не заметила, как прошла на кухню в кроссовках, в куртке, с рюкзаком на плече. И руки не вымыла.

Она засуетилась. Совершила массу ненужных, лишних движений. Сбила расставленные в идеальном порядке Машкины ботинки, с третьего раза только повесила свою куртку без крючка, ошалела в ванной, увидев четыре типа жидкого мыла. Четыре! Они, как цари, в трех водах моются? Нет, не как цари. Как боги! Для них специально – четвертый раствор.

Минаева, как тот заяц в мультике про Винни Пуха, сидела за столом выпрямившись и тридцать три раза пережевывала каждую ложку супа.

– Дружба это когда один человек дополняет другого, – заговорила она, словно и не было этого перерыва в беседе. – Когда кому-то чего-то не хватает.

– Почему это не хватает? – удивилась Эля.

Ей с Алкой просто было хорошо. К тому же имена были похожи – не это ли объясняло их дружбу?

– Дружба – это дружба. Она всем необходима. Как это – жить и ни с кем не общаться?

– Мне и одной не скучно, – как приговор вынесла Минаева. – Я люблю наблюдать со стороны, а не участвовать. Со стороны всегда лучше видно. Всегда есть возможность узнать больше, чем тебе пытаются сказать или показать. Наблюдающий всегда имеет фору – больше знает. Тот, кто знает, всегда выигрывает.

Эля быстро ела суп, не чувствуя его вкуса. Хотелось спорить, переубеждать. Не хватало аргументов.

– Что ты делаешь дома? Уроки?

– Уроки, – Минаева была сурова. – Готовлюсь к новым темам.

– Но ведь все это можно сделать за пару часов! Что потом?

Эля искренне не понимала этой сдержанности. Может, Машку кто заморозил? Может, она выпила замораживающего напитка?

Кусочек холодца соскользнул с тарелки и шмякнулся на стол. Эля быстро подобрала его руками, отправила в рот. Минаева даже бровью не повела. Смотрела в окно. Жевала. В окне деревья, детская площадка и соседний дом. С такими же невыразительными окнами. Сколько лет уже все это было, а Машка смотрела. Каждый день.

– Если все делать грамотно, то это занимает больше времени, – вдруг произнесла она, опуская вилку на пустую тарелку.

Эля никак не могла свыкнуться с тем, что отвечает Минаева не сразу, выдерживая паузу.

– Как же общение? Ну, потрепаться, погулять, в гости сходить? – не сдавалась Эля

– Зачем?

Машка стояла с чайником в руке. Перед ней на столе – одна чашка. Неразрешимая задача – никто никогда не приходил к ней в гости и теперь ей не хватает посуды?

– Ничего, если я тебе в стакан налью? – вышла она из ситуации. – У нас всего две чашки, моя и мамина. А еще есть стакан.

Вот ведь как угадала!

– Да хоть в кружку.

От происходящего кругом шла голова. Это было что-то невозможное. Жуткое. Но не страшное. Правильное слово – смешное.

– Дружба всегда строится на какой-то выгоде, – выдержав очередную паузу, проговорила Машка.

На столе появилась маленькая пачка печенья «Юбилейное». Эля еле сдержала вздох. Мама всегда покупала тортики, пряники, вкусняшки всякие – угощениями к чаю можно было наесться на неделю вперед. А здесь печенье. Интересно, сколько дадут? Одну штучку или две?

Минаева разорвала упаковку и по-честному поделила печенье пополам. Откусила кусочек, не уронив ни крошки. Чудо!

– Мне ни от кого ничего не нужно. Мне нравится то, что есть.

Эля с трудом восстановила в памяти предыдущую реплику.

– А если грустно?

– Я иду на улицу бегать, и грусть проходит.

Ага! Значит, грустно все-таки бывает. Уже хорошо, хоть какая-то человеческая эмоция.

Маша пила чай и смотрела в окно. Дом, деревья. Что она там выискивает? Ждет, когда пролетит птица?

– Я знаю, что может быть нужно от меня, – продолжила Минаева, – все хотят списать, узнать правильный ответ. Помнишь, как вы разозлились во втором классе, когда я Когтеву не дала иголку на уроке труда.

– Ну да…

Словарный запас стремительно уменьшался, мысли сворачивались в одну точку.

– Вы еще собрание устроили, говорили о моей жадности.

Минаева улыбнулась. Ничего, получается у нее улыбаться, даже на человека становится похожа. Вот только слова она говорила какие-то не человеческие.

– А я не обязана была ему ничего давать. Не готов к уроку – его проблема, а не моя жадность.

Ничего себе логика! Элю передернуло от такого перескока.

– Вот тогда я и решила, что никому ничего не должна, – завершила свою речь Минаева. – Пускай мне все будут должны.

– Но ведь ты общаешься на переменах…

– Почему я не должна общаться? Мне говорят, я отвечаю. Я же говорю, интересней на все смотреть со стороны. Вы все очень похожи и совершаете одни и те же поступки.

– Какие поступки?

– Предаете.

– Кого это я предала? – снова обиделась Эля.

– Все кого-то предают, – равнодушно ответила Минаева.

Печенье кончилось, и чай кончился.

Эля теперь тоже смотрела в окно и думала, что ей нужно от Алки. Чтобы она признала свою неправоту, чтобы все стало, как раньше. Например, как год назад. Потому что за этот долгий год Алка, действительно, предала. А Эля… Никого она не предавала. Остальные, да, обманывают. Она же постоянно делала так, чтобы было лучше.

Машка продолжала вещать дурным голосом злой пророчицы:

– Видно ведь, что ты злишься. С Максимихина глаз не сводишь. Он от этого постоянно на месте ерзает. Дронова начинает заводиться. Она считает, что ты в Максимихина влюблена. Боится, что уведешь.

– Я уведу? – Хорошо, что они уже поели, а то бы Эля подавилась. – Он же убогий!

– Эмоция – она всегда рождается из чего-то. Никогда на пустом месте.

– В психологи заделалась?

– Тут и делать ничего не надо, так все видно.

– И что же тебе видно? Как они смеются у меня за спиной?

– Да кому ты нужна!

Тарелки были аккуратно сложены в раковину. Две суповые, две от холодца. Всего четыре. Две вилки и две ложки. Эта четкость убивала.

Все это время, пока ходила от раковины к столу и обратно, Минаева говорила и говорила. Замолчать никак не могла. В школе ведь молчит, что сейчас разошлась?

– Подумаешь, с Дроновой расстались. Меньше будешь на это обращать внимания, быстрее забудешь. Надо думать не о сейчас, а о том, что будет. Вот ты зачем учишься?

– Учусь, – буркнула Эля, не придумав достойного ответа.

Какой черт дернул ее под локоть попроситься к Машке? Холодца поесть? Поела, пора и честь знать!

– Вот именно – ни за чем, – через паузу отозвалась отличница. – И ваше общение – оно такое же, ни за чем. Просто так.

Минаева вышла из кухни, и Эля потянулась за ней, как мышка за Крысоловом с дудочкой. Хозяйка пересекла первую комнату, проходную. За ней поменьше: длинный узкий загончик. Стол. Кровать. Занавески на окне коричневые. Шкаф стоит неудобно, посередине, деля стену пополам – зона кровати и зона стола. За ним друг на друге коробки.

– Неправда! – бежала за Машкой Эля. – Ты ведь живешь! Это жизнь! А в ней все нужно. Говорят же – ничего не происходит случайно, все зачем-то.

– У тебя какое-то раздутое самомнение, – усмехнулась Машка.

На стол ровной стопкой были выложены учебники и тетради. Подставка передвинута на центр. Она работает с подставкой? Эля уже сто лет не видела подставок! А у Минаевой их, наверное, склад. В коробках за шкафом лежат.

– Словно тебе кто-то что-то должен.

И замолчала.

– Конечно – должен! – не выдержала Эля этих безумных пауз.

– Ты что-то кому-то дала?

Машка повернулась к ней. А сама ведь уже готова сесть, делать уроки. Эля ей мешает. А она будет, будет ей мешать! Потому что надо же понять, зачем ее сюда позвали.

– Что ты сделала, чтобы тебе отдавали? – выкрикнула Машка. – Бегаешь, злишься.

– Я не просто так злюсь! Мы дружили!

И вновь внутри всколыхнулось подзабытое желание справедливости. Сейчас она все объяснит.

– Дружба – это знаешь что такое? – торопилась Эля. – Это когда все для человека сделаешь. Это почти как любовь. Нет! Это сильнее любви! Любовь это тупое обжимание и облизывание. А дружба – это надежно.

– Ага, надежно, – фыркнула Машка.

Все, больше не ждет. Села за стол, уперлась взглядом в тетради.

– Как может быть надежно чувство? – удивленно спросила она. – Надежно только то, за что ты отвечаешь.

– Еще скажи – за знания.

– Да! За знание. Знание – твоя сила. Любые. Хоть из учебников, хоть из наблюдений. Это только твое, и ты можешь с тем, что знаешь, делать, что захочешь – хочешь, в институт поступай, хочешь, деньги за это получай. И выбор зависит только от тебя. При чем здесь остальные? Ты же в голову к ним не залезешь, не узнаешь, что они думают. А думают они наверняка не то, что думаешь ты. У них там тараканов до чертиков. Та же самая твоя Дронова! Ты была уверена, что вы дружите, что искренни, что она к тебе относится так же, как ты к ней. И чего? Плевала она на тебя с твоими чувствами и эмоциями. От скуки вцепилась в Сашку, он напел ей, что ты плохая, – и вся дружба. Ничего, скоро они травить тебя начнут, все по законам физики. Как будто Дронова не чувствует, что поступила с тобой некрасиво. Чувствует, но никогда не признается в этом. А потому будет тебе мстить. За вашу прежнюю дружбу. А ты, конечно, надеешься, что Дронова вернется, что ваша дружба будет вечной. Как батарейки.

– Не надеюсь! – Эля ушла в глухую оборону, уже не зная, куда деться от Машкиных слов.

– Да ладно! Поманит она тебя пальцем, ты и побежишь.

– Чего ты на меня наезжаешь? Радуешься, что теперь у меня нет друзей? Как и у тебя? Или хочешь себя в друзья предложить?

Машка набрала в легкие воздуха, чтобы говорить дальше, но шумно выдохнула, отворачиваясь к столу.

– Дураки вы все, – пробормотала она утомленно. – Слышите только себя. Можешь сесть заниматься на кухне. Там светло.

Она быстро разложила по столу дневник, тетради, учебники, потянулась за книгой на полке, распахнула толстенную энциклопедию.

Эля еще постояла, помня о том, что нужно дождаться завершения паузы, вдруг Машка еще что скажет. Но она не говорила. Проводила раздраженно по голове ладошкой, подбирая выбившиеся из прически волосы. Эля сунула руки в карманы. Нащупала шарик. Стеклянный. Прозрачный. С искринкой внутри. На удачу. Подбросила на ладони. Шарик неожиданно больно ударил по пальцам.

И отправилась на кухню.

Машкины слова засели в голове. Было в них что-то неправильное. Жаль, Эля не умеет так складно говорить, все рассовывать по полочкам. Тоже, что ли, начать читать энциклопедии?

Уроки не делались. С осуждением из раковины смотрела посуда. Эля ее вымыла. Села, открыла учебник. Взгляд стал цепляться за деревья под окном, за детишек, играющих на площадке. А ведь и правда, она совершенно не знает, о чем думает Алка. Им бы хоть разочек поговорить. Но все как-то не получалось. То Сашка рядом, то настроения нет. То говорить не о чем. И так все понятно.

Стало грустно и совсем одиноко. Незаметно пролетели два часа. А следом еще два. Минаева пару раз появлялась на кухне, пила воду, сообщила, что идет на улицу бегать. Эля захлопнула так и не пригодившуюся тетрадку. Мысли в голове путались, она уже не понимала, кого жалеет, что хочет. Вдобавок сел сотовый, и вроде как надо было позвонить домой, предупредить, что задержится. Не позвонила. Все было бессмысленно.

Она еще долго стояла в подъезде своего дома, понимая, что тянет время, что ее будут ругать, что пропала.

Отец постоянно ругался, словно это Эля была виновата, что мать ушла к другому. Она же не знала, что в шкатулке ничего нельзя трогать! Ее за эти серьги чуть не убили. Украшение оказалось подарком, который мать не хотела показывать, но время от времени надевала. Когда не видел отец. Тайное стало явным, чей подарок – открылось. У родителей произошла разборка, и отец выставил мать за дверь. Эля бы тоже ушла, но идти было некуда. Мать жила в другом конце города, там был чужой неприятный мужчина. Уж лучше дома, здесь все знакомо. Пусть и ругающийся папа – родной как-никак человек.

Первые два дня бродила по улицам, потом устала. Возвращалась. Отец ругался. Он стал пить и ругаться. Оказывается, во всем виновата Эля. Это, наверное, все-таки семейная черта – искать виноватых и кого-то наказывать, мстить. Папа тоже не ожидал, что мама так поступит, думал, что их семейная жизнь навсегда. Как Элина дружба с Дроновой. Оказалось, мама думает иначе. Ей было мало того, что у нее есть. И она завела себе роман на стороне. Может, подсказать папе план мести? Чего он так расстраивается? Главное, начать действовать.