Читать книгу Сказка для Агаты - Елена Усачева - Страница 2

У мамы было такое ощущение, что она Агате мешает. Входит не вовремя, спрашивает не о том. Раньше – о том, а теперь – нет. Что могло произойти?

– Агата! Ты меня слышишь?

Когда-то маме очень нравилось, что девочку зовут как драгоценный камешек. Девочке не нравилось, потому что везде приклеивалась кличка «девочка Ага». И что это за имя – Агата?

– Древнегреческое, – оправдывалась ма-ма. – Переводится как «добрая», «хорошая».

– Ага, хорошая.

Кем ей меньше всего хотелось быть, так это хорошей.

– Ты была сегодня в школе?

– Была. Отстань!

Иногда по ночам мама плакала. Ей казалось, что все бесполезно, что Агата на всю жизнь останется колючим ежиком, что она всегда будет бояться своего имени. Бояться жить. Вот и сейчас она боится. Сидит дома, никуда не ходит. Это из-за него, из-за страха. Гонит маму – чтобы не показывать страха. И в школу поэтому не ходит.

– Да пошла ты! Ничего я не боюсь!

Мама садилась на кухне и смотрела в окно. Она не знала, что делать. Агате четырнадцать, и уже больше года она такая.

– Сводите к психологу, – советовала учительница.

– У вас школьный психолог уехал на переподготовку.

Мама подождала месяц, потом другой.

– Да здесь я, здесь, – устало ответила по телефону школьный психолог. – Приводите девочку. На какое время вас записать?

– После занятий дождись меня, – попросила мама торопливой скороговоркой, разглаживая скатерть на столе. – Я приду к тебе в школу. Надо будет кое-куда сходить.

– Ага!

Мама отпрашивалась с работы, спешила, чтобы успеть к концу занятий. Семь уроков: надо быть в три.

– А ее сегодня не было. – У классной руководительницы Дарьи Викторовны разочарованное лицо: «Я же вам говорила». – И знаете, с девочкой надо что-то делать. Оставьте мне свой телефон, я вам позвоню. И мой запишите.

Мама комкала в кулаке листочек, проходила мимо кабинета психолога. Зачем ей специалист? Агаты нет. Конечно, мама сама виновата. Надо быть строже. Надо наказывать.

– Ты не была сегодня в школе! – кричала вечером мама.

– Чего это не была? – Агата смотрела на мать честными серыми глазами. Серая кофта под серые глаза – красиво. Удачно тогда в магазин сходили. – Это классная на меня гонит. Я хожу, а она врет, что нет.

– Директор тоже врет? – Очень хотелось ударить. Со всей руки. Чтобы в глазах исчезло презрение.

Но так делать нельзя. Потому что тогда Агата уйдет в комнату, захлопнет дверь. И ничего, кроме громыхающей музыки, слышно оттуда не будет.

– А директор-то откуда знает? Он к нам в класс не заходил. Кого угодно спроси – я там была!

– И даже Ваню?

– Ваньки самого сегодня не было.

Мама смотрит в окно, потому что на все остальное смотреть нет сил. По улице ходят люди. В шапках и без шапок. Парочками и по одному. Бегут собаки, летают голуби. На ветку села сойка. Пробежала белка – рядом парк. Жизнь. А в квартире как будто смерть. И ничего с этим не сделаешь.

Мама пыталась спорить, уговариваться, кричать, водила в поликлинику к невропатологу.

– Я в туалет на минутку. – Агата чмокнула маму в щеку и посмотрела прямо в глаза.

Сбивал прямой взгляд. С таким взглядом врать нельзя. Широкий зрачок. Мама читала: когда врут, смотрят вверх и влево, еще нервничают, теребят что-нибудь. А тут…

– Недолго. Скоро наша очередь.

Агата не вернулась.

Мама пыталась говорить с врачом, но он развел руками: «Приводите ребенка».

– Ты почему ушла?

– Ой, отстань! – Агата шла по коридору в свою комнату.

– Я тебя ждала. У тебя совесть есть? – загородила проход мама.

– А у тебя совесть есть? – заорала в ответ Агата. – У меня живот болит! Я еле хожу.

От неожиданности мама отступила, пропуская Агату: ведь если болит, надо выпить таблетку, вызвать врача. И с запозданием поняла: ничего не болит, просто не хотела идти, говорить.

– Могла бы сразу сказать, – через дверь крикнула мама. – Я бы с работы не отпрашивалась. Второй ведь раз!

– Я не слышу! – В комнате Агаты упал стул. Чего он все время падает? Соседка жаловалась: от этих падений у нее сыплется штукатурка с потолка. Тоже, наверное, врет.

Мама ушла к себе. Здесь было скучно и уныло. Коричневая стенка. За стеклянными дверцами – книги и сервиз. Книги никто не читает, сервиз последний раз доставали несколько лет назад. Агата приглашала одноклассников на день рождения. Ей исполнялось десять? А может, одиннадцать? Больше из этих чашек никто не пил. В этих бокалах не пузырилось шампанское.

А почему нет? Как раньше!

Мама быстро оделась.

– Агата! Ты никуда не пойдешь?

За дверью шебуршились, словно там ползал большой толстый неповоротливый жук.

– Нет, – ответили после длинной, очень длинной паузы.

– Давай чаю попьем, – предложила мама. – Я вернусь, и мы вместе, как раньше, выпьем чаю.

Она еще хотела обсудить с Агатой, какой торт купить, но решила, что лучше выберет сама.

– Давай, – отозвалась Агата.

Когда мама вернулась, из комнаты Агаты слышалась музыка. Маме она понравилась. Под эту музыку так приятно было доставать чашки, звенеть ложечками в блюдцах, смотреть, как от горячей воды запотевают фарфоровые стенки заварочного чайника. Салфетки с оленями – с Нового года остались. Торт под прозрачной крышкой. А под ней замок. Суфле, орехи и хрупкая мечта с флажками.

– Агата! – постучала мама в дверь. – Гатушка, выходи! Давай чай пить. – Она прислушалась к музыке. Между композициями промелькнула секундная пауза, и та же самая музыка зазвучала снова. – Агаша! Я войду?

Она чуть толкнула дверь, но та не поддалась.

– Агата! Я тебя жду!

Ей показалось, что ответили. «Ага» или «угу».

Мама вернулась на кухню, послушала, как сипит чайник, готовый принести радость, наполнить людей теплом и счастьем.

Композиция закончилась и началась снова.

– Агата!

Стук как будто в пустоте отозвался. Мама надавила на дверь сильнее и, преодолевая сопротивление чего-то мягкого, но упрямого, открыла.

В щели под дверью лежал серый свитер – это он мешал. Окно настежь. Музыкальный центр подмигивает огоньками. Можно было подумать, что Агата выпрыгнула со второго этажа и ушла в тапочках, но мама заглянула в прихожую. Ботинок нет, куртки нет. Свисает шарф, на полу упавшая перчатка, и где-то здесь должна быть шапка. Каждый раз Агата обещает все это надевать, но обманывает.

Обманывает.

Чайник на кухне зафырчал, зашумел, выключился. Мама плакала. Она лежала на кровати, и ей уже ничего не хотелось.

– Агата! Почему ты такая жестокая? Ты злая! Злая!

– Злая – зая, – повторила Агата и улыбнулась.

Чашки долго еще простояли на столе. Одна разбилась. А торт съела Агата. Пришла ночью и съела хрупкий замок мечты.

– Вы потеряете ребенка, – нажимала Дарья Викторовна. – Надо что-то делать.

Мама отворачивалась. Она не знала, что делать.

А учительница добивала:

– Если вы не справляетесь с ребенком, то для этого есть комиссия для несовершеннолетних.

– Какая же она несовершеннолетняя? Ей скоро пятнадцать!

– Тем более!

И все запутывалось окончательно.

– Знаете, у нас все хорошо, – поджимала губы мама. – Еда, одежда, Агата ни в чем не нуждается.

Дарья Викторовна молчит. Она не верит.

– Позвоните мне как-нибудь, – мягко советует она. – Когда совсем опустятся руки.

Но это не про маму. Она никогда не сдается.

По коридору бежит Стрельцов.

– Ваня! Ваня! Подожди!

– Здравствуйте, Оксана Аркадьевна!

Ваня очень хороший мальчик. Правильный. Всегда говорит правду. Такими раньше были пионеры – честными-честными.

– Ваня, скажи, пожалуйста, Агата в школу ходит?

– Она разве не болеет?

– Почему болеет?

– Так Синявина сказала. Говорит, что они созваниваются. У Агаты грипп.

– И давно?

– А что – не грипп? Что-то серьезное?

– Как давно ее нет в школе?

– Две недели точно. Вы по журналу посмотрите.

Как она могла забыть? Электронный журнал. В телефоне Интернет – набирала, руки дрожали, буквы выпадали все не те.

Ровной строчкой напротив предметов стоят «н», «н», «н»… Но Агата каждое утро брала свой затертый, измызганный рюкзак и уходила. До вечера ее не было. Где она шляется? Неужели дурная компания?

Чтобы услышали, пришлось убавить звук музыкального центра до нуля.

– Э! Что такое? – крутанулась в кресле Агата, глянула на мать злыми глазищами.

– Уроки делать не собираешься?

– Я уже все сделала!

– Или ничего не задали?

– Задали! Вон, можешь дневник посмотреть!

Как будто все было подготовлено заранее – потрепанный дневник (два месяца, а уже потрепанный) бухнулся на стол. Рука дернулась, чтобы открыть, но остановилась.

– Я видела дневник, – с упором на последнее слово произнесла мама. – Электронный. Ты не ходишь в школу!

Агата смотрела перед собой. Лицо никакое – ни растерянности, ни удивления. Застывшая маска, какой это лицо и было последнее время. Словно Агате было все равно, что вокруг происходит.

– Это… – Агата откинулась в кресле и закрыла глаза. – Ага… Сработало.

– Что сработало? – Мама стукнула пальцами по спинке, потому что терпеть не было уже никаких сил. Спинка качнулась, толкнула Агату в затылок.

– Емельянов, наш компьютерный гений, обещал, что взломает пароли электронного дневника и наставит мне двоек.

Голос монотонный. Агата качает головой из стороны в сторону на каждое слово. Длинная темная челка мотается в такт словам. Волосы сальные. Почему она их не моет?

– Там нет двоек!

– Пожалел, дурачок. – Агата улыбнулась, и лицо ее некрасиво сморщилось. Последнее время она стала так улыбаться – не губами, а глазами, щеками, лбом, даже уши начинали двигаться. Из нормальной девочки превращалась в уродца. Страшную карлицу. Так и перекосить может!

– И что теперь с этими «энками»? У тебя же прогулы стоят.

– Уберет. – Смотрит снизу вверх. Глаза чистые, прозрачные. – Я попрошу, он исправит. Поставит пятерки. – Потянулась включить звук.

Мама оглядела комнату. Она была почти убрана. Так бывает – вроде все на своих местах. Одежда не валяется, пыль клубами не плавает по полу, кровать заправлена, на полке рядок книг – но что-то не так. Кажется, тронь – и все посыплется, появится пыль, грязь, разбросанные вещи, ковер вытряхнет из себя песок.

Уже около двери не выдержала, обернулась.

– Я тебе не верю! – произнесла сухо. – Ты врешь!

– Ага, пожалуйста, – пропела Агата и врубила такую громкость, что и сквозь наушники было хорошо слышно.

Как же хотелось подбежать и ударить! Но мама знала, что это бесполезно. Все бесполезно. И она отступила. Кулак разжался, рука безвольно упала вдоль тела.

– Ты меня ненавидишь, да?

Маме казалось, что она шепчет, что ее слова уже не пробьются сквозь звуковую завесу. И встретилась со спокойным взглядом.

– Я всех люблю, – тихо произнесла Агата. – Особенно лосей.

– Почему лосей? – опешила мама.

– Потому что их постоянно сбивают автомобилисты.

И вдруг Агата заорала. Она орала и вертелась на своем кресле.

Мама отступила, пятясь вышла из комнаты.

Ночь не спала, думала. Ведь есть, есть выход! Это ее дочь, любимая Агата, названная так потому, что глаза серенькие, с разводами, как у камешка агата, потому что появилась вопреки всему. Другое имя – Лена или Маша – такой девочке не подходило.

– Вставай, одевайся, я тебя провожу, – сказала утром.

Агата фыркнула в чашку с чаем:

– Ты чего – совсем? Давно ты меня в школу не провожала! Может, еще за руку возьмешь?

– Возьму! Я тебе больше не верю.

– Ага!

Долго копалась в шкафу, перетряхивая вещи. Юбки, кофты – все летело на пол.

– Вот это подойдет? – показывала Агата сарафан и, не дождавшись ответа, отшвыривала его. – А это?

– Это хорошо, – торопилась мама.

– Кладем сюда! – Юбка падала к ногам. – А это?

Агата вышла в рваных джинсах и мятой блузке, застегнутой на одну пуговичку, под ней майка. Мама не помнила, чтобы когда-нибудь все это покупала.

– Ну, чего? – Агата перекинула во рту жвачку. – Хватит стоять! Опоздаем!

Она молниеносно облачилась в уличное, дернула дверь.

– Жду тебя около дома!

– Да-да, – засуетилась мама.

Молния на сапоге заела, упал шарф, рассыпалась мелочь, вывернулась сумка и никак не могла встать в нужное положение, ключ не хотел попадать в замочную скважину.

Агаты не было. Была осень, была серость, была черная птица. Агаты – нет.

– Не приходила, – сказал охранник, кладя трубку: согласился позвонить в класс, но в школу не пропустил. Мама бы нашла ее, мама бы обошла все закоулки.

Хотелось сесть, закрыть глаза. Потому что уже ничего нельзя было сделать.

Вечером вернулась с работы. Пусто. Все так же валяются вещи на полу, в холодильнике котлеты и жареная картошка. Не приходила. Как ушла утром, так и не появлялась.

Мама медленно, очень медленно собрала вещи. Гнала от себя бесконечный вопрос: за что? Никогда ничего плохого, только хорошее. Жили счастливо, все ей отдавала. И вдруг – как сорвалась. Агата, Агатушка, Гатушка ты моя ненаглядная… За что?

Снова оглядела комнату дочери, поискала ответ. Он должен быть. Почему? И вдруг поняла, что смущает в комнате, – она как будто не жилая. Нет в ней тех милых мелочей, что были здесь когда-то, что наполняли эту комнату: статуэток, символов годов, открыток, маленьких куколок, случайных наклеек, забытых на стуле книг, мятых журналов. То, что определяет жизнь. Книги, вещи, кровать – все как будто не трогалось. Был только музыкальный центр. Но диски рядом с ним покрылись пылью. Она гоняет постоянно что-то одно?

На столе пустота. У мамы на работе – бумаги, бумаги, сувениры, мелкие презентики, вечно разбегающиеся чашки, а тут – один ноутбук, загнанная в угол мышка. Без провода она кажется потерянной.

Ноутбук радостно пискнул, когда его открыли, выкинул положенные иконки, хихикнул, выдавая программы. Две социальных сети и «Гугл». Гороскоп. «Сегодня Стрельцы будут благородны и щедры, но даже самые прекрасные качества хороши лишь до известного предела. Следите за тем, чтобы никто не сел вам на шею…»

Ноут состроил недовольную рожицу, когда его выключали. Как будто специально для мамы Агата открыла самую бестолковую страницу. Это же глупость, бред. Агата совсем, совсем не такая!

Дверь закрылась почти бесшумно. Мама услышала, как полетели по коридору ботинки. Утепленные кроссовки, белые, с зелеными полосками, Агата сама их выбирала. И курточка в тон – зеленая с завитушками рисунка.

– Ты есть будешь?

Агата глянула на нее равнодушными глазами.

– Я ела, – произнесла, не разжимая губ.

– Где ты была?

Те же рваные джинсы, та же мятая блузка, застегнутая на одну пуговицу. А где майка? Куда исчезла майка? Волосы еще больше засалились. Теперь они свисают свалявшимися патлами.

– Ходила к Емельянову, он переправил мне все оценки. Обпроверяйся.

Голос холодный-холодный. Может, она устала? Может, лучше поговорить завтра?

– Я не буду ничего проверять, – заторопилась мама, пока Агата не ушла, не закрыла дверь. – Я тебе верю. И ты все это время была у Андрея?

– Да.

Дверь закрылась.

– Целый день? – удивилась мама. – А разве он в школу не ходил?

– Позвони ему и проверь, – рявкнули из-за двери.

Мама отступила, понимая, что сейчас наговорит лишнего. Потому что был еще ужин, были уроки, была грязная голова, были неубранные вещи в комнате и эти разбросанные ботинки. Шагнула, чтобы собрать их, и тут что-то произошло. В голову ударила ярость бессилия. Агата – маленькая и глупая, она должна слушаться! Она еще не самостоятельный взрослый человек!

– Выйди и собери обувь, – тихо произнесла мама, застывая на пороге.

Не переодевшись, Агата полулежала в кресле, указательный палец прокручивал колесико мышки, на экране – картинки.

– Ты меня слышишь?

– Нет!

– Почему?

Ответа не было. Щелчок клавиши, и Агата быстро-быстро набивает текст.

– Ты понимаешь, что так жить нельзя? Это ненормально! Люди так не общаются! Ты должна меня слышать! Ты должна меня слушаться! Если ты считаешь себя взрослой, то должна и вести себя по-взрослому. А взрослые отвечают за свои поступки и слова.

Пальцы Агаты порхали по клавишам, из чуть сдвинутого наушника неслись басы.

– Да пошла ты, – прошептала она, отправляя написанное.

– Что? – Мама развернула к себе кресло.

Мышка проехала по столу, наушники слетели, сбив челку. Холодный взгляд полоснул.

– И голову вымой наконец! Когда ты последний раз была в душе?

– Достала ты меня уже. Поняла?

– Ты как с матерью разговариваешь?

– Как она со мной, так и я!

– Неблагодарная тварь! Я все для тебя сделала, а ты только врешь и хамишь мне! Если ты сейчас же не уберешь ботинки, то…

За этим страшным «то» была бездна, чавкающая всепоглощающая темнота. И Агата ее услышала. Она чуть дернула сильно обветренными губами, в уголках рта кожица треснула.

– То – что? – спросила она медленно. – Хочешь меня ударить – бей. Что ты еще можешь?

– Убери ботинки, – не сказала – проклокотала мама.

– Говорю же – достала ты меня. Надоела.

Медленно, очень медленно Агата встала, обошла мать, вышла из комнаты. Мама замерла. Уберет? Повернула в ванную. Пошла в душ? Зашумела вода туалета. Оттуда – на кухню. Хлопнула дверца холодильника. Стукнул о стол нож.

Агата появилась в дверях комнаты. В руке кусок хлеба с котлетой.

– Ничего ты не сделаешь, поняла? – презрительно бросила она. – И хорош надо мной висеть. Ты же прохода не даешь – все лезешь и лезешь. Постоянно контролируешь! Задаешь свои вопросы. И вечно ты со своими дурацкими подозрениями!

– Ты не ходишь в школу! Учеба – это главное! Если бы ты хоть на занятиях появлялась!

– Ну, пойду я туда. Тебе легче станет? Нет! Ты все равно будешь из себя тут страдание разыгрывать!

Это было ужасно. Ничего страшнее мама никогда не слышала. На негнущихся ногах она вышла из комнаты. Перед глазами все прыгало, свет вокруг лампы множился, дробился фантастической радугой. Ботинки… ботинки были на месте. Она пошла на кухню. На столе – батон, крошки, нож. Мама потянулась убрать хлеб в пакет, чтобы не заветрил, но стало вдруг все равно. При чем тут хлеб? Почему хлеб жалко, а ее нет?

Потом она долго плакала в ванной. От бессилия. Понимала: она ничего не может сделать. Может только ждать. На день-два ее еще хватит, но не больше. В голове крутились и крутились обвинительные слова. Они были правильные. Агата должна вести себя по-человечески, она должна слышать, должна ходить в школу, должна ставить обувь на место, должна каждый день принимать душ.

Должна!

«Да пошла ты, – слышала мама в ответ. – Надоела!»

Что она могла? Ругать Агату, бить ее, водить по врачам, ходить с ней за руку? Все было, было, ничего не помогло. Ничего не поможет.

Мама вышла из душа. Тишина квартиры давила. За дверью Агаты тоже тишина. Там она, нет?

Своя комната показалась старой и мертвой. Стены давили.

Надо зайти к Агате, проследить, чтобы она расправила кровать, чтобы почистила зубы, чтобы собрала рюкзак на завтра.

Утром хлеб так и остался лежать на столе. Черствый. Теперь его лишь на корм голубям и уткам. Они раньше ходили с Агатой в парк. Девочке нравились утки. И белки. Она их кормила с руки. Раньше…

Не стала даже пить чай, стояла у окна, ждала.

Хлопнула одна дверь, хлопнула другая. Агата пошла в туалет.

– Надо что-то делать, – тихо сказала мама.

Шаркали шаги.

– Тебе надо, ты и делай, – ударило в спину.

– Ты идешь сегодня в школу?

– Иду. На второй урок.

Второй урок. Мама уже уйдет, на работу, ей к девяти.

– Во сколько сегодня придешь?

– Синявина к себе звала. У нее днюха.

На мгновение вернулась жизнь. День рождения – как будто из прошлого, что-то хорошо забытое, радостное.

– Ты придумала, что ей подарить? – спросила, торопясь. – Есть деньги на подарок?

Дверь комнаты захлопнулась, отсекая последний вопрос.

Мама ждала, надеясь на чудо. Сейчас… вот-вот… сию секундочку дверь откроется и к ней вернется прежняя Агата. Нет, не добрая милая девочка, она такой никогда не была. Агата всегда была огненной, всегда резкой. Но сейчас… сейчас был пепел, не огонь.

– Иди к психологу, – посоветовали на работе. – Тут нужен специалист.

К специалисту идти было страшно. Почему она должна чужому человеку рассказывать о своих неудачах? И потом – ничего еще не произошло. Надо всего лишь подождать. Немного. Она сейчас вдохнет воздуха на работе и снова попробует с Агатой поговорить. Мама представила этот разговор и зажмурилась.

Психологом был мужчина с незапоминающимся лицом. Вроде красивый, вроде участливый, но отвернись – не вспомнишь.

– Она вами манипулирует.

– Что?

Врет! Нагло придумывает. Чтобы ее Агата издевалась над любимой мамой?

– Испытывает зону своего влияния. Вы ругаете свою дочь?

– Да.

– Ударить хочется?

Вопрос был прост в своей искренности. Но ведь бить детей нельзя, за это могут отдать под суд. Столько случаев, когда детей забирали! Но этот бесцветный мужчина все знает. Смотрит, чуть улыбается.

– Я скажу по-другому. – Мужчина уселся в кресле поудобней. – Мы кричим и деремся, только когда нам не все равно. Если человек безразличен, мы и переживать не будем. Но если нас что-то задевает, вот тут мы восстаем. Вы переживаете за Агату, вам обидно, что она так себя ведет, вам не все равно, что с ней происходит. Именно поэтому она такая. На ваше доброе слово она будет отвечать грубостью. Потому что ее грубость ничего не изменит в вас. Вы все равно будете ее любить, будете готовить ужин, спрашивать про школу, покупать одежду. Ваша дочь понимает свою безнаказанность. И каждый раз проверяет ее границы. Раньше против ее хулиганства был ваш авторитет. До какого-то возраста дети еще боятся взрослых, опасаются учителей. Но в тринадцать-четырнадцать лет это заканчивается. Они понимают, что взрослые ничего им сделать не могут. Максимум – наорать или ударить. Но можно наорать в ответ, на удар ответить ударом, или, что еще страшнее, они могут просто уйти, чтобы вы еще больше переживали.

– Вы предлагаете мне умереть? – Мысль была неожиданной, но на мгновение показалась спасительной.

Психолог усмехнулся. Нет, у него были другие предложения.

И тут мама вспомнила, что можно сделать, когда сил больше не останется.