Читать книгу Олимпийские игры. Очень личное - Елена Вайцеховская - Страница 8

Те Игры запомнились еще и тем, что вместе в ними в жизнь страны вошли доселе невиданные вещи. Сначала появилась колбаса. Хотя, наверное, все-таки нет, колбаса и всяческая мясная сырокопченая нарезка появились в магазинах позже, вместе с импортными сигаретами по полтора рубля за пачку. Это было дорого: пачка отечественной «Явы» стоила то ли тридцать, то ли сорок копеек, и это было лучшее из того, что имелось в отечественном табачном ассортименте. А тут – все что угодно. Вплоть до экзотических темно-коричневых узких и длинных More – сигарет, которые за необычную внешность тут же получили в народе название «негритянские». Но все это – и колбаса, и сигареты, и множество иных не виданных прежде продуктов – появилось после того, как Москву максимально освободили от людей и машин.

Каким образом «нежелательную» публику в виде проституток, алкоголиков и тунеядцев отправляли из города на сто первый километр, я не знаю. А вот ситуацию с машинами мне объяснил инспектор ГАИ, которому в декабре 1979-го я сдавала экзамен по автовождению. Катались мы с ним по Москве достаточно долго, но мне это было в удовольствие: водить машину меня учил отцовский тренер по пятиборью Петр Васильевич Поляков и муштровал так, что никакой московский гаишник априори не годился ему в подметки.

– Не думала, что в ГАИ до такой степени гоняют на экзаменах, – в какой-то момент вслух произнесла я, адресуя фразу своему экзаменатору, и услышала:

– Так время-то на дворе какое? Олимпиада через полгода. Вот нам и велено «сыпать» всех подряд. Повторный экзамен – уже только после Игр. И права у всех подряд отбираем за любое нарушение, даже совсем мелкое.

Права я тогда получила и, гоняя в июле месяце по опустевшей Москве, понимала, что город «зачищен» капитально: в нем не было ни пробок, ни очередей.

В Олимпийской деревне и вовсе царил коммунизм. Шведский стол поражал обилием совершенно экзотических для советского человека продуктов. Для меня это была живая иллюстрация толстенной книги «Кулинария», выпущенной в 1956 году и подаренной моим родителям на свадьбу кем-то из состоятельных родственников со стороны отца: в качестве холодных и горячих блюд олимпийцам предлагались копченые угри и миноги, осетрина, крабы, запеченные поросята, икра… Первыми в деревню заселились представители какой-то из африканских стран и за пару дней до такой степени замордовали персонал ночными гулянками, шумом и кучами всевозможного мусора в номерах, что российскую команду, когда та наконец заехала, женщины-волонтеры встречали как родных, приберегая для них в столовой все самое свежее и самое деликатесное.

В деревне, куда меня периодически заносило проведать отца и заодно перекусить, чтобы не возиться дома с готовкой, я старалась не задерживаться: в окружении людей, думающих только о предстоящем старте, очень остро ощущался барьер между теми, кому предстояло стартовать, и «лишними».

Когда сам борешься за медаль, весь олимпийский праздник проходит мимо. В этом плане московская Олимпиада стала для меня первой возможностью увидеть спорт со стороны.

* * *

Хорошо помню, как проиграл Василий Алексеев. В небольшом, даже по тогдашним олимпийским меркам, комплексе «Измайлово» мое место было на балконе прямо напротив помоста. В том году Алексеев изолировал себя ото всех: готовился вне команды, не приезжал на сборы, нигде не выступал, пообещав руководству Спорткомитета, что подойдет к Играм во всеоружии. Двукратному олимпийскому чемпиону верили – титул самого сильного человека планеты завораживал всех, кто так или иначе имел возможность пересекаться с легендарным штангистом.

Много лет спустя Алексеев расскажет, что на той Олимпиаде его просто отравили свои же тренеры, поэтому, мол, он и проиграл. Но тогда он вышел на помост после двух неудачных попыток, взялся за гриф, на мгновение поднял глаза, и камеры тут же взяли лицо крупным планом. В глазах штангиста была только усталость. Усталость и безразличие. Великий атлет проиграл свой шанс еще до того, как на табло зажглась третья «баранка» – и сам понимал это.

Вспоминая ту Олимпиаду, многие мои старшие коллеги, уже тогда работавшие в журналистике, бесконечно рассказывали в кулуарах истории о самых разнообразных приемах, помогавших советским спортсменам побеждать. Например, о том, как в Лужниках специально подготовленные волонтеры в нужный момент распахивали настежь противоположные ворота стадиона, чтобы сквозной поток воздуха подхватывал копье «своего» копьеметателя и уносил его за рекордную отметку.

Было ли это правдой? Не знаю. Знаю лишь то, что ради золотых медалей домашней Олимпиады все сборные пахали предыдущие четыре года, как проклятые.

Один из крупных спортивных руководителей тех времен Валерий Сысоев, который помимо отечественных должностей более десяти лет возглавлял Международную федерацию велоспорта, рассказывал, когда мы как-то затронули с ним тему московских Игр:

– Не думаю, что стоит относиться всерьез к байкам о каких-то особенных ухищрениях, которые на той Олимпиаде помогали нашим спортсменам выигрывать. Дело было, скорее, в другом. Поскольку важность успешного выступления понимали на всех уровнях, мы делали все возможное, чтобы обеспечить своим спортсменам наилучшие условия для тренировок, размещения, старались абсолютно во всем предоставить им соответствующий сервис. Закупали максимально лучшее на тот момент оборудование – те же велосипеды, раз уж у нас в стране не производилось машин требуемого качества. Подтягивали сопутствующие службы – ту же медицину, чтобы обеспечить людям максимально эффективную реабилитацию. Мне говорили потом: «А вот помните, на треке стояла кислородная палатка, в которую спортсмены заходили перед стартом и дышали кислородом?» Может быть, и стояла. Сам я эту палатку не видел, но совершенно не исключаю этого. Тем более что никаким существовавшим на тот момент правилам такие вещи не противоречили.

Наши гребцы – байдарочники и каноисты – готовились к той Олимпиаде под Рязанью. Один из тренеров объяснил, что их «наука» – а тогда к каждой сборной были прикреплены целые бригады всевозможных специалистов – обнаружила, изучая базу, что в этом месте совершенно другая плотность воды и другое течение. У нас ведь в те времена еще не было специальных гидроканалов для гребли, поэтому приходилось искать определенные природные условия, позволяющие выполнить ту или иную работу. Гребцы приезжали туда на сбор, потом выходили на свободную воду и… Есть такой термин – «гребется» или «не гребется». Так вот после тех тренировок под Рязанью нашим спортсменам «греблось» очень здорово.

Легкоатлеты уже тогда пользовались для реабилитации барокамерами, которые потом стали использоваться во многих видах спорта. Занимался этой темой один из известнейших на тот момент физиологов Анатолий Коробков, возглавлявший в 1960-х годах научно-исследовательский институт физкультуры. Не знаю, был ли он сам легкоатлетом, но много работал с этим видом спорта, потом стал профессором, написал множество работ по физиологии спорта. В определенной степени такие вещи тоже определяли уровень московской Олимпиады: в спортивной науке повсеместно работали люди, имеющие большой вес в ученом мире страны и признанные этим миром.

Наверное, этот факт тоже можно считать преимуществом, которое наша олимпийская команда имела перед всеми прочими…

* * *

Организаторам любых Олимпиад всегда было свойственно стремление сделать какие-то вещи «под себя» – под своих спортсменов. Примерно таким образом и проектировалась трасса групповой велосипедной гонки в Крылатском. Одним из самых активных участников того проекта был выдающийся в прошлом гонщик Виктор Капитонов, который в свое время дважды становился олимпийским чемпионом, а тогда возглавлял сборную СССР.

По своей структуре трасса была тяжелейшей. В одном ее месте был изгиб, который мог запросто сломать любую машину сопровождения. Понятное дело, что Капитонов планировал рельеф, исходя из потенциальных возможностей своих гонщиков и прежде всего – Сергея Сухорученкова, на которого в групповой гонке тренер собирался сделать главную ставку. Сухорученков был одним из сильнейших гонщиков в мире, поэтому важно было подобрать команду так, чтобы она, работая на лидера, могла на этой трассе выстроить свою тактику ведения борьбы. Командная гонка, к тому же, была главным событием первого дня. То есть, завоевывая медали, велосипедисты создавали настрой на соревнования всей советской команде.

Подготовку к Играм сопровождало множество анекдотичных историй. Для того чтобы положить в тренировочном легкоатлетическом комплексе столичного института физкультуры суперсовременное на тот момент тартановое покрытие, в Москву была выписана бригада шведских специалистов. Оттуда же был привезен сам тартан. В первый день работы у шведов украли все инструменты. Пока бригада неделю ждала доставки новых, по кускам был разворован весь тартан. Воровство приобретало феерические масштабы. Одного из бывших руководителей Центрального спортивного клуба армии спасли после тех Игр от суда лишь состояние здоровья и возраст. В списке украденного им за время подготовки к Играм фигурировали, помимо всего прочего, тринадцать с половиной километров финской ковровой дорожки.

Много лет спустя я делала интервью с тогдашним легендарным председателем Спорткомитета Сергеем Павловым, и он сказал:

– Одних только подарков Оргкомитет Игр-1980 получил тогда на сумму, исчисляемую миллионами долларов. Там были уникальные видеосистемы, фото-, киноаппаратура, машины… После Игр Оргкомитет прекратил свое существование, а вместе с ним перестали существовать и подарки. Куда они ушли? Я не знаю. Несмотря на то что был первым заместителем председателя Оргкомитета. Это тайна за семью печатями…

* * *

Одну из самых скандальных побед тех Игр я видела своими глазами – пошла за компанию с друзьями в бассейн смотреть мужской финал на трехметровом трамплине. Все шло к тому, что чемпионом станет Александр Портнов, но в седьмом прыжке он раскрылся в «горизонт» и почти плашмя лег на воду.

Не сказать, что для прыгунов в воду такое было большой редкостью: прыжки второго и третьего класса по тем временам мало у кого получались, были стопроцентно стабильными, и Портнов, как правило, валил на соревнованиях один из этих прыжков. Как раз это я объясняла своим знакомым, сидя вместе с ними на трибуне: мол, то, что первые шесть прыжков наш спортсмен исполнил безукоризненно, не говорит ровным счетом ни о чем. Потому что нужно пройти еще и седьмой раунд, а статистика удачных попаданий говорит вовсе не в пользу лидера.

Когда Портнов вынырнул, он зло ударил рукой по воде, всем своим видом демонстрируя, что Игры для него закончены. Встал под душ, поднял с кафеля мокрое полотенце, собираясь уйти в раздевалку…

И вдруг я увидела, как к судейскому столу кинулся один из наших тренеров и начал что-то горячо втолковывать рефери. Минутой позже тренер обернулся в сторону бассейна и замахал руками Портнову. Пока трибуны силились понять, что происходит, судья-информатор объявил: в связи с внешними помехами, помешавшими спортсмену сосредоточиться, ему предоставляется вторая попытка…

Подобная ситуация впоследствии произойдет в истории прыжков в воду лишь однажды – на Олимпиаде-2012 в Лондоне, где повторить неудавшийся прыжок разрешат англичанину Томасу Дейли, благодаря чему тот завоюет бронзовую медаль. Но в Москве это выглядело чудовищным попранием как правил, так и самой сути прыжков в воду, где всегда особенно ценилось умение прыгуна абстрагироваться от всего. Достаточно нелепым выглядело и последующее объяснение: мол, немецкая часть сидевшей на трибуне публики увидела сквозь стеклянную стену, разделявшую прыжковый и плавательный бассейны, как их спортсменка финиширует первой, слишком шумно отреагировала и тем самым помешала Портнову сконцентрироваться.

Сразу после финала протест на судейство подали сразу три страны: Мексика, лишившаяся золота, Италия, лишившаяся серебра, и ГДР, лишившаяся возможности подняться на пьедестал. Но это уже не возымело никаких последствий.

Мужской финал на трамплине плюс победа немки на десятиметровой вышке и стали, собственно, причиной того, что прыжки в воду на тех Играх мне не хотелось вспоминать в принципе. Сейчас же, когда я изредка возвращаюсь мыслями к домашней московской Олимпиаде, то всегда думаю о том, что, несмотря на блестящую организацию, несмотря на рекордные и более чем символичные восемьдесят золотых медалей, завоеванные советской командой, и драму собственного неучастия в олимпийском турнире, эти Игры навсегда останутся для меня Играми моего отца Сергея Вайцеховского. В Москве его пловцы завоевали восемь золотых наград – подобного успеха отечественное плавание не знало ни до, ни после.