Читать книгу Грустничное варенье - Елена Вернер - Страница 4

Пробка, как змея с поблескивающей чешуей, извивалась и тянулась до горизонта, насколько видно шоссе. Это ведь не секрет, думала Лара, мрачно барабаня пальцами по рулю: на майские праздники из этого города уезжает, собственно, весь город. Жаль только, что она вынуждена ехать вместе с ним. Сегодня у папы день рождения, и она обязательно должна приехать на дачу и поздравить его.

День обещал быть не по-весеннему жарким. Автомобили двигались медленно, через силу, и над раскаленными капотами дрожал и слоился маслянистый воздух. Между Лариной машиной и фургоном без поворотника пытался встроиться кабриолет с убранным верхом. В пробке он смотрелся неуместно и довольно комично: ему бы мчаться с ветерком, а не дышать выхлопами старенькой «Газели». Если бы здесь была Лиля, сестры непременно обсудили бы это.

– Как думаешь, тяжелые металлы благотворно влияют на умственную деятельность? – выдала бы Лара ехидно. – Я имею в виду, сколько нужно дышать этой гадостью, чтобы сообразить, что откидной верх надо поднять?

– Представляешь, каково ему сейчас… Бедолага, – отозвалась бы Лиля с сочувствием. – Может, он вынужден, может, у него просто крыша сломалась?

– По-любому, – молниеносно согласилась бы с ней Лара, они бы переглянулись и прыснули, не в силах сдержать смех. А потом до хрипоты спорили бы, какой диск ставить в магнитолу: любимые Лилей джаз и классику – или заезженного Ларой до дыр Бон Джови[1].

Лара невольно скосила глаза на бардачок – там все еще лежали диски с джазом. Она не нашла в себе силы убрать их из машины, и слушать сил нет. Да и Бон Джови давно помалкивал, не до него теперь…

Должно быть, она все-таки отвлеклась от дороги, потому что бампер кабриолета стал стремительно приближаться. Спохватившись, Лара резко ударила по тормозам и тут же услышала красноречивый вопль клаксона из автомобиля сзади.

– Знаю-знаю! – она поморщилась и взглянула в зеркало заднего вида. Там, за рулем серой «Волги», хмурился дядечка в совиных очках, рядом с ним кипятилась дородная супруга, размахивая рукой и указывая на машину Лары.

Будь здесь Лиля, она бы обязательно сказала:

– Только посмотри на них, какая гармоничная пара!

Словно в ответ на эти так и не произнесенные слова Лара кивнула и еще раз осмотрела попутчиков в «Волге». Дачники. Он в свитерке с растянутым воротом, она в вискозной футболке, а к багажнику на крыше машины примотаны плодовые саженцы.

В этой автомобильной толпе все ехали встречать лето. С детьми, друзьями, семействами и питомцами. Кто-то вез мангал, кто-то – велосипеды, мотки полиэтилена для парника, рулоны поликарбоната для теплицы. В легковушке слева высунула свой розовый язык дворняжка, справа роскошный черный джип «БМВ» был весь заполнен рассадой помидоров и походил на причудливый аквариум на колесах, только вместо рыбы в нем обитала миниатюрная шатенка.

Машины ехали, медленно, но все-таки. Их водители ругались, сигналили, мигали фарами и открывали окна, чтобы выяснить отношения напрямую. Все двигались вперед. Как будто их жизнь не встала на «паузу», с которой может никогда больше не сняться.

Как будто есть какой-то смысл продолжать все это.

А вот Лара знала наверняка: смысла нет. Нет смысла ни в дисках со сладостными звуками саксофона, ни в терпких помидорных листьях, ни в тугих бутонах папиных тюльпанов, что наверняка раскрываются сейчас на клумбе у веранды. Потому что Лиля умерла, и ничто в мире не может вернуть ее обратно.

Лара коротко болезненно выдохнула и включила радио – невозможно выносить эту тишину одиночества. Выбирая волну, на которой не крутили бы веселенькую попсу, Лара вдруг подумала о папе. Вполне возможно, он увидит ее сегодня в последний раз.

Возможно. Она еще не решила.

Крепче стиснув руль, Лара постаралась сосредоточиться на дороге. Прокрутила в голове предстоявший ей путь, и на краткий миг на душе потеплело от осознания, что она все ближе и ближе к их дому с верандой.

В детстве они проводили на даче каждое лето. Тихий поселок под Сергиевым Посадом – эта дача была свадебным подарком от родителей мамы. Академик Евгений Крыжанов и его жена Александра Павловна недолюбливали Васю, тогда еще жениха своей единственной дочки Иринки, считая их брак мезальянсом. Ирина была недавней выпускницей консерватории, а Вася – всего лишь парень с мебельной фабрики. Возможно, именно поэтому подарок на свадьбу они преподнесли совершенно царский. Словно желая подчеркнуть пропасть, разделяющую простого работягу и их дочь. Но семейные дрязги отошли на второй план, стоило только появиться близняшкам. Ирина привозила дочерей на дачу на лето, чтобы те могли порезвиться на свежем воздухе, бабушка с дедушкой тоже заглядывали, сперва редко, потом все чаще и чаще, оставаясь на долгие недели. И наконец, в мансарде даже появился кабинет для дедушки Жени, чтобы он мог спокойно писать свои монографии и учебники по физике. На выходные из города приезжал отец, и как-то незаметно тесть и теща примирились с зятем. Чья была в этом заслуга? Вероятно, самого дома. А может быть, долгих чаепитий на большой застекленной веранде, куда на свет лампы под бахромчатым абажуром слетались все окрестные мотыльки. Или расслабленной болтовни обо всем на свете. Или запаха ванильных ватрушек, в которых Лара и Лиля, не сговариваясь, выгрызали только серединку, а потом глядели друг на друга сквозь получившиеся бублики и заливисто хохотали.

Однажды зимой, сразу после новогодних каникул в первом классе, ограбив копилку, близняшки умудрились сесть на электричку и отправиться на дачу, потому что Лара была убеждена – и убедила в этом сестру, – что, как только они переступят порог старого дачного дома со скрипучей лестницей, так снова наступит лето.

– Помнишь, когда мы уезжали с дачи? Мама все убрала, закрыла дом и сказала, что, когда мы сюда вернемся, уже опять будет лето? Ты помнишь? Значит, мама заперла там лето и мы уехали… Его надо освободить! – уговаривала она Лилю. Та, немного напуганная далеким путешествием, неуверенно кивала головой.

Они долго шли со станции, не столько перебираясь через сугробы, сколько перекатываясь через них, два ребенка, одетые как капуста, замотанные шарфами чуть не до самых глаз. И, лишь войдя в калитку, осознали, что ключей-то от дома у них нет. Лето, ждущее за дверями и окнами дачи, так вскружило голову, что никому из сестер не пришла в голову здравая и скучная в своей взрослости мысль про ключи.

Пока Лиля начинала потихоньку всхлипывать, Лара ожесточенно перебирала в голове варианты. Она даже попробовала открыть замок ключами от городской квартиры, а потом, чувствуя, как подкатывается отчаяние, долго скребла в замочной скважине отломанной веточкой бузины. Лето не хотело выходить, а зимний вечер ощущался все явственнее, захватывая мир вместе с быстрыми сиреневыми сумерками.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы их не заприметила соседка тетя Катя из дома напротив. Она привела девочек к себе, успокоила все-таки разревевшуюся Лилю, напоила кремовым топленым молоком и позвонила родителям. Примчавшаяся Ирина, уже полностью справившаяся с приливом облегчения и материнской любви еще по дороге, теперь строго отчитала обеих дочерей и потащила их на станцию. В тот день они так и не попали на дачу, и с тех пор у Лары и Лили на всю жизнь осталась уверенность в том, что с сентября по май лето заперто в их дачном доме, в полутора километрах от железнодорожной станции. И никаким рациональным сознанием это ощущение было не прогнать.

Спустя несколько месяцев произошло событие, разделившее жизнь семьи на две части, – до и после. Однажды вечером мама не вернулась домой. Учебный год только начался, и Василий, готовя ужин для дочек, думал, что жена задержалась в своей музыкальной школе из-за плавающего, не установившегося толком расписания занятий. Но к десяти он забеспокоился, и девочки, почувствовав неладное, долго не хотели засыпать, возбужденно болтали и ворочались. К одиннадцати Василий уже не находил себе места, а в полдвенадцатого побежал к музыкалке. До нее было недалеко, через парк всего минут пятнадцать пешком, и обычно Ирина ходила именно так, не обращая внимания на просьбы мужа делать крюк и огибать парк по освещенным улицам. Василий пробежал этот путь как стометровку и долго колотил в дверь и окна на первом этаже школы, не обращая внимания на то, что свет уже везде потушен. Наконец сонный сторож подтвердил его опасения: все уже давно разошлись. Да, в учительской было собрание, но собрание закончилось два часа назад.

– Велесова, говорите? Может, она к кому-то из учителей в гости пошла и засиделась? А вы вот Вере Федоровне позвоните, которая музлитературу ведет, они вроде дружат…

Но ни приятельница Ирины, ни преподаватель сольфеджио, ни даже директриса, которую Василий поднял с постели ближе к утру, ничего не знали про Ирину.

В милиции задавали неприятные вопросы про согласие в семье и возможный роман на стороне. Василий кричал, потом устал кричать и отвечал скупо и односложно. Он чувствовал, что помогать ему искать жену никто не торопится. Когда академик Крыжанов поднял свои старые связи, искать стали Ирину Велесову, в девичестве Крыжанову. Это было уже совсем другое дело, забурлила, закипела оживленная, но довольно бестолковая деятельность. Несколько недель Василий расклеивал объявления по округе, приходя домой только переночевать, и девочек на это время взяли на попечение бабушка и дедушка.

Но все было тщетно. Время шло, а никаких вестей об Ирине так и не появилось. В дни, когда Василий не работал, он слонялся по парку, через который должна была дойти до дома его жена. Вглядывался в лица прохожих, а чаще почти не видел ничего вокруг, потому что воображение подсовывало ему картины, одна другой гнуснее и ужаснее, и он почти корчился от ужаса и бессилия, смешанных со стыдом оттого, что все это представляется ему. Что бы ни произошло с Иринкой, это было страшно, иначе она давно вернулась бы домой, к нему и девочкам… Ворчала бы из-за того, что он снова захламлял балкон досками, лыжными палками и велосипедом. Всю осень варила бы компот из яблок, которые они собирали по выходным в старом саду неподалеку. Под бой курантов записывала бы мечту на клочке бумаги, сжигала и выпивала пепел вместе с шампанским, веря в исполнение загаданного со страстью маленькой девочки. Раз в месяц плакала бы потихоньку, – просто потому, что «взгрустнулось», и потому что – женщина. И в январе они все вчетвером поехали бы в санаторий под Звенигородом. Бегали бы на лыжах и возвращались под вечер с раскрасневшимися щеками, и у Иринки выбивался бы из-под шапки светлый, словно льняной, локон, который так приятно заправлять обратно и смотреть при этом ей прямо в глаза… Василий так четко представлял себе все это, так верил, что это возможно, что в какой-то момент даже начинал улыбаться и расправлял плечи. А потом вздрагивал и вновь оказывался один на аллее в парке. Самыми тяжелыми и одновременно радостными минутами таких дней был путь домой, быстрым шагом, когда в сердце свивались заодно тоска и надежда на то, что сейчас, чудесно и необъяснимо, Ирина ждет его дома. Добежав до квартиры, Василий замирал, всерьез колеблясь, нажать ли кнопку звонка или открыть дверь ключами. Умом он понимал, что никто не откроет, но – а вдруг? – этот выбор все равно маячил перед ним. И пока ключ поворачивался в замке, он еще надеялся услышать шаги с кухни, или шмыганье носа, или бормотание. Хоть что-то. Но квартира неизменно оставалась тиха, и, только переступив порог, Василий вспоминал, что девочки все еще дожидаются его в школьной продленке. А жены нет.

С дочерьми отец почти не говорил. От природы немногословный, он не мог придумать, что сообщить об исчезновении их мамы. Тем более что они не спрашивали, и Василий подозревал, что Иринина мать уже как-то им все объяснила. Близняшки оставались у бабушки с дедушкой, сначала на ночь, на выходные, а потом все чаще на несколько дней, и одному, без девочек, Василию было легче. Он знал, что с тещей Лара и Лиля будут накормлены и одеты, а стишок по литературе и таблица умножения – выучены. В конце концов, ведь это именно она вырастила Ирину.

Не то чтобы Василий Велесов не любил дочерей, как раз наоборот. До их рождения он не мог и представить, что будет испытывать к кому-то такие чувства. Эти девочки были для него как инопланетянки, красивые и непонятные. Он не знал, о чем они думают, чего хотят, и видел только их отличия от себя: другой пол, другой возраст, дымчато-серые глаза, доставшиеся им от матери, и розовые пяточки, и макушки, пахнущие мылом и голубями. Даже то, что внешне они были почти копиями друг друга, сбивало его с толку. Старшую Лилю от младшей Лары отделяли какие-то сорок минут… Василий любил дочерей, любил как нечто чуждое и недосягаемое, он трепетал и робел перед ними. Каждую секунду, проведенную вместе, Василий боялся сделать что-нибудь не так, допустить какую-нибудь оплошность, из-за чего они, например, откажутся есть ужин, или не захотят ложиться, или им не понравится сказка, которую он принес из библиотеки. А такое случалось постоянно. Лиля с оскорбленным видом вылавливала из супа кружочки морковки, Лару тошнило от молочной пенки, и обе отчаянно отказывались слушать перед сном его любимую книгу про Джека Восьмеркина.

Поэтому, когда мать Ирины, Александра Павловна, предложила ему отдать девочек им с тестем на воспитание, Василий долго молчал, а потом ответил, что подумает.

– Вась, только, пожалуйста, думай побыстрее. А то я тут на днях зашла в гимназию, знаешь, у нас под окнами. Их могут взять, там недобор в одном из классов с углубленным немецким.

– Вы все уже решили без меня? – вздохнул он. Без обиды, но с усталостью.

– Нет, просто зашла и спросила у них. Так, на всякий случай. Ты же сам прекрасно понимаешь, мне совсем не сложно за ними присматривать. Ты на работе, а мы с Евгением Петровичем уже на пенсии. Буду водить девочек на танцы, в музыкальную школу запишемся, на рисование. Это же девочки, их нужно развивать. Вкус, слух, чувство ритма. Эстетическое воспитание, одним словом!

Василий не переносил, когда Александра Павловна начинала говорить так. Она, конечно, хотела показать свое превосходство, и ей это удавалось, потому что он мгновенно начинал чувствовать себя полнейшим ничтожеством. Хотя раньше одной мимолетной улыбки жены хватало, чтобы сгладить это.

– Я подумаю, Александра Павловна. Я подумаю…

Он ответил так исключительно из гордости, не желая сдаваться прямо здесь и сейчас. Потому что уже знал, что ответит через неделю во время следующего визита. Он отдаст своих дочерей бабушке с дедушкой. Потому что не умеет с ними общаться, боится неправильно их воспитать – ну какой из него воспитатель для двух инопланетянок? Он просто испортит им жизнь. А еще они так похожи на Иринку, что каждый их взгляд и каждая улыбка вбивает гвоздь ему в сердце.

Ему и в голову не пришло поговорить с Ларой и Лилей об этом. Восемь лет – слишком мало, чтобы что-то решать, подумал он.

Вечером пятницы, как раз накануне нового посещения бабушки и дедушки, Лиля подошла к отцу, отскребавшему от сковороды горелые тефтели, и обняла его за колени. Василий даже не сразу понял, что такое сковало его ноги, и только через несколько мгновений посмотрел вниз. Он выключил воду, вытер руки и присел на корточки, сравнявшись ростом со старшей дочерью.

– Ты чего, Лилечка?

– А мама что, ушла навсегда?

– Я не знаю… – признался он и бросил затравленный взгляд на стол, за которым рисовала Лара. Казалось, она поглощена процессом, но Василий знал, что она внимательно вслушивается в их разговор.

– Она умерла? – продолжала допытываться Лиля.

– Я… Нет, что ты, она не умерла! – Василий испугался этого слова так сильно, что даже ладони стали липкими. Дочь, напротив, выглядела совершенно невозмутимой, даже отчужденной. Ее глаза смотрели строго, не мигая, и ему страшно было видеть это взрослое выражение на маленьком личике в форме сердечка. – Мама не умерла.

– У нас в классе есть мальчик, Илюша. У него вот мама умерла. Анна Сергеевна сказала, такое иногда бывает, и нам нужно относиться к нему с пониманием. Это значит – хорошо, и не обижать его. Правильно?

– Правильно.

– Но ты говоришь, наша мама не умерла. Значит, она от нас ушла?

– Нет, конечно, нет! Как она могла уйти от нас? Она ни за что бы вас не бросила, таких хороших девочек! – Василий взял Лилю на руки и уселся вместе с нею за стол, к Ларе, чтобы обнять сразу обеих. – Просто мама… у нее есть дела. Она когда-нибудь сделает их и вернется.

– Ты не знаешь.

Это произнесла уже Лара, и голос у нее был холодный.

– Что?

– Ты этого не знаешь, – повторила Лара, не поднимая глаз от рисунка. – Она может никогда не вернуться. Зачем ты нам врешь?

– Я… – отец растерялся совсем. – Ларик, девочки… я не знаю, где мама и вернется ли когда-нибудь.

Лиля и Лара переглянулись. Отец чувствовал, что сейчас они молча спорят друг с другом, одними глазами, но от этого еще более яростно. Лиля словно умоляла сестру о чем-то, а та не уступала. Наконец разговор прорвался во внешний мир. Лара положила кисточку, запачканную синей гуашью, нарочно прямо на скатерть. И обернулась к отцу:

– Ты тоже уйдешь теперь? Я знаю, что уйдешь! Ну и уходи! Давай, бросай нас! Убирайся! Мы и сами справимся.

Лара спрыгнула со стула, опрокинув стакан с грязной водой, и выскочила вон. Василий закрыл руками лицо. Плакать он не мог, глаза сухо жгло, будто в глазницы сунули по горящей головешке. «Мы и сами справимся», – все еще звенело в ушах. В этом все его девочки. Всегда вместе. Они даже умеют говорить друг с другом молча, они чувствуют друг друга на расстоянии. Когда одну кусал комар, вторая расчесывала кожу в том же самом месте. Что бы с ним ни произошло, эти двое друг друга не бросят ни за что на свете. По крайней мере, если отец их не предаст. Предательство. Он действительно собирался предать своих дочек, смалодушничать, закрыться и откреститься от всего, что произошло. Как будто он никогда не был знаком с Ириной, как будто она не родила ему детей.

И он вдруг осознал, что Ирины больше нет. Она никогда не вернется. И именно сейчас он стоит на развилке и можно выбирать одну из двух дорог: остаться одному, забыв о пропавшей жене и вычеркнув девочек из своей судьбы. Но то, что им будет лучше с бабушкой, – враки. Трусость, которую он и так позволял себе слишком часто в последние месяцы. Теперь от стыда ему внезапно захотелось выключить на кухне свет. Но вместо этого он отнял ладони от лица. Лиля, бросившаяся было в комнату за сестрой, вернулась и стояла теперь в дверном проеме, она просто смотрела. Терпеливо и покорно дожидаясь, пока весы внутри ее отца качнутся в одну или другую сторону.

Василий медленно промокнул тряпкой грязную лужицу гуашевой воды, покрутил кисточку с синей краской. Потом подошел к старшей дочке и взял ее за руку.

– Так. Пойдем-ка мириться с твоей сестрой. Она неправа. Мама нас не бросала, она очень-очень нас любит, просто у нее появились важные заботы, понимаешь? Она же королева, а у королев иногда бывают дела совершенно неотложные, государственной важности. А я никуда от вас не уйду и ни за что не брошу. Вообще-то, если говорить правду…

– Мы всегда говорим правду! – вклинилась Лиля и прильнула к нему. Он опустил ладонь на ее белокурую головку:

– Вы у меня единственные… Не забывай этого, и сделай так, чтобы Лара тоже помнила, хорошо? А я буду очень стараться быть… для вас… я постараюсь.

И не зная, как вслух произнести все остальное, он замолчал. Лиля сощурилась, обдумывая услышанное, потом довольно кивнула и уверенно повела папу к Ларе, мириться.

Конечно, в то время ни Лиля, ни Лара не догадывались о борьбе, свершившейся в душе их отца. А Василий не представлял, что именно ему предстоит: вырастить двух девочек-близнецов. Навряд ли воспитать – дай бог познакомиться с обеими…

Утром, заходя разбудить дочерей, Василий замирал, вглядываясь в их лица. Спящие на одной кровати, они были совсем идентичны, как будто клонированные: прилипшие к вискам колечки волос, выпростанные из-под одеяла длинные руки и ноги, высокие скулы и острые подбородки с капризными ямочками посередине. В этот миг перед пробуждением даже отец не мог с точностью определить, кто из них кто. Но вот он произносил «Девочки, пора вставать», и от этих слов, словно от магического заклинания, все изменялось. Вместе с пробуждением тел пробуждались их характеры. Просыпались его дочери, такие похожие и такие разные.

– Угу… – одна из девочек тут же садилась на кровати и спускала ноги на пол. Глаза ее оставались закрытыми, как у лунатика, но Василий уже знал, что она скоро окончательно проснется и что это Лара. Сейчас она пойдет в ванную, так и не открыв глаза, двигаясь наощупь и по памяти, а через десять минут выйдет умытая, одетая, но хмурая. Ее нельзя тормошить, нельзя ни о чем спрашивать – утром она не в духе и изменится только после завтрака.

Лиля, наоборот, при звуке отцовского голоса натягивала одеяло на голову и протестующее попискивала. Пока сестра чистила зубы, она пыталась доспать сладкие минутки, игнорируя папины просьбы вставать. Лиля всегда выжидала до последнего. Наконец из вороха подушек и покрывал появлялась ее рука, которая дотягивалась до кресла, нащупывала разложенные там с вечера колготки, и снова исчезала, уже вместе с колготками. В кровати начиналось шевеление, сопение и кряхтение. Одеяло вздымалось, как волны на море, и в итоге сползало на пол, и оставшаяся без укрытия Лиля, в майке и уже в колготках, зябко поводила плечиками и улыбалась. Папа улыбался ей в ответ и шел на кухню. Только несколько лет спустя он узнал истинное значение Лилиного ритуала: оказывается, по утрам она мерзла, и колготки натягивала под одеялом, чтобы не терять драгоценное, наполненное крупицами сна тепло.

На кухню они приходили совсем непохожими. Проснувшаяся мимика успевала наложить на лица разное выражение, наивно-нежное у Лили, лукавое у Лары. За завтраком Лиля непременно рассказывала свой сон, мечтательно жмурилась, по-кошачьи зевала, и ее глаза с поволокой все еще смотрели в минувшие грезы, а не в грядущий день. Лара сначала молчала, все еще приходя в себя, и, только допив какао, начинала посмеиваться своим мыслям и загадочно, словно знает большущий секрет, поглядывать то на отца, то на сестру, что-то прикидывая и примеривая. Иногда она прикусывала нижнюю губу, стараясь удержать при себе что-то рвущееся наружу. Василий готов был дать руку на отсечение, что именно после завтрака в ее голове выстраивается план шалостей на сегодня.

Очевидно, по пути в школу Лара делилась задумками с сестрой, потому что редко когда они возвращались домой без записи красными чернилами в дневнике. Девочки были смышленые, так что замечания всегда касались не успеваемости, а только поведения:

«Сорвали урок математики хрюканьем».

«Мыли пол шарфом завуча!»

«На уроке рисования поймали мышь и дрессировали животное».

«Лара выпала в окно на большой перемене и утащила за собой сестру! Примите меры!»

Поначалу после каждого такого замечания Василий ходил в школу и долго беседовал с классной руководительницей. Та жалела девочек, оставшихся без матери, жалела самого Василия и пыталась, по ее собственному выражению, «войти в положение». Но шло время, а проказы становились все отчаяннее. И папа стал заглядывать только на родительские собрания, а под замечаниями просто ставил свою подпись, мол, ознакомился. Он действительно выяснял у дочек, что они натворили, и те без стеснения расписывали свои похождения. И раз у него не находилось сил и желания их ругать, у Лили и Лары не находилось поводов особенно скрытничать.

На родительских собраниях Василию приходилось держать оборону. Он не собирался давать в обиду своих дочерей. Пока остальные родители, красные до самой макушки, лепетали и нервничали, очевидно вспоминая еще и свои бесславные школьные годы, он был непреклонен:

– Анна Сергеевна… Я все понимаю, вам с ними сложно. Но я отец, а вы учительница. У девочек есть я, у меня есть только мои девочки. А школа… Знаете, сколько в нашей стране школ и учителей? Пединституты работают бесперебойно, так что… То-то и оно…

Анна Сергеевна пучила глаза, хватала ртом воздух… и переходила к следующему вопросу на повестке дня. Зато матери одноклассников, особенно мамы-одиночки, поправляли прически и поглядывали на Велесова с затаенной тоской, явно испытывая нежность к его смелости и к нему самому. Одна из них как-то раз попыталась строить ему глазки, но ничего не вышло. Василий просто не понял, что с ним флиртуют, – или сделал вид.

Вопреки всеобщим опасениям, Велесов на удивление хорошо справлялся. Даже научился печь печенье в форме орешков с начинкой из вареной сгущенки и скатывать трубочкой вафли к школьным чаепитиям. Советов тещи он почти не слушал, в спорах с учительницей неизменно принимал сторону девочек. За первый год после исчезновения Иры между ним и дочерьми установилось полное взаимопонимание. Этот коренастый невозмутимый мужчина мало говорил и много наблюдал, словно учился общаться с Лилей и Ларой у них самих. Лиле нравилось быть красивой – и он наловчился заплетать ей косы с яркими лентами. Ларе хотелось веселья и приключений – и он мастерил ей костюм пиратки. Он знал, как сильно дочек раздражают разговоры окружающих об их внешней схожести, и старался дать каждой возможность самой решать, что есть, во что играть и какие вещи носить. Когда на их день рождения (девочкам исполнилось девять) бабушка и дедушка подарили им по желтому платью, он сразу заметил восторг в глазах Лили и смятение Лары.

Александра Павловна принялась уговаривать внучек примерить обновку.

– Давайте-давайте, поскорей, сейчас ваши одноклассники в гости придут, а вы их встретите такие нарядные…

«Такие одинаковые», – чуть не добавил от себя Василий. Он отвел страдающую молча Лару в сторонку.

– Послушай, Ларик… Если ты не хочешь надевать это платье, не надо, ладно? С бабушкой я поговорю. Не бойся, она на тебя не обидится.

– Правда? – с явным облегчением встрепенулась девочка. – Ура-ура!

Она чмокнула отца в щеку и улизнула в комнату шушукаться с сестрой. А Василий отправился на кухню, где Александра Павловна щедро сдабривала майонезом праздничные салаты.

– Ну что, помог Ларе с платьем? Там сзади надо застегнуть крючки… – Теща уже вытирала руки полотенцем, явно собираясь наведаться в детскую.

– Александра Павловна… Дело в том, что Ларе не нравятся платья.

– Как так? Она же девочка!

– Не все девочки любят ходить как принцессы. Лиля любит, а Лара не очень.

Женщина поджала и без того узкие, в ниточку, губы.

– Между прочим, я стараюсь выбирать им лучшее. Ну вот сам посуди – если бы мы с Евгением Петровичем подарили одной из них платье, а другой еще что-нибудь… они бы ведь поссорились! Нельзя вносить в их детские головы даже саму мысль о соперничестве! О зависти… Я удивляюсь, как ты этого не понимаешь!

Василий удивлялся как раз тому, как не понимают другие. Не понимают того, что давать поровну – не значит давать одинаковое. Только став взрослой, Лара смогла оценить папину мудрость.

Но даже он, самый близкий и родной, оказывался за пределами заколдованного круга, объединявшего Лилю и Лару.

Девочки поздно научились говорить. С самого рождения проводя все время вместе, они не испытывали особого желания посвящать в свою жизнь посторонних. Между собой Лиля и Лара общались на каком-то странном языке, и когда Ирина наконец заметила это, то ужасно перепугалась. Ее дочери общались жестами, звуками и отрывочными слогами и даже умудрялись шутить – по крайней мере, Лиля то и дело хихикала, услышав какое-нибудь курлыканье Лары. Ни на один из человеческих языков все это было не похоже, скорее напоминая разговоры по-марсиански. Обеспокоенная Ирина посвятила в опасения свою мать, и тут же начались походы по врачам и логопедам. Но все это было без толку: взрослую речь сестры, кажется, понимали прекрасно, а вот выудить в ответ хоть слово на нормальном языке ни у кого не получалось. Они просто улыбались, переглядывались, искренне забавляясь попытками родителей и озадаченных людей в халатах, и помалкивали.

Отыскались и специалисты, утверждавшие, что близняшки Велесовы не одни такие и свой собственный язык встречается у близнецов сплошь и рядом. Бабушка Саша паниковала и требовала, чтобы девочек «сделали нормальными», Ирина просто тревожилась, Василий вообще не видел в этом ничего такого. Впрочем, тогда жизнь его дочерей касалась его весьма косвенно.

А потом все незаметно сошло на нет. Когда девочек отправили в детский сад, оказалось, что взрослый язык обе знают довольно сносно. Родители не запомнили, в какой именно день детский лепет их близняшек ушел в прошлое. Зато запомнили сами сестры.

Все произошло после обеда, в сончас, когда воспитательница, уложив группу спать, прошла между рядами двухъярусных кроватей и скрылась в комнате отдыха. Лиля тут же забралась по лесенке на верхний ярус и юркнула под одеяло к сестре. Там, в уютной теплой полутьме, они стали решать, сколько времени отсидеться здесь, прежде чем осуществить задуманное. Как следует рассматривали узор на простыне, который напоминал ходы в муравейнике. Лиля водила пальцем по изгибам рисунка, пока не почувствовала, что заблудилась. Как обычно, на выручку пришла сестра и помогла ей выпутаться из узора – Ларе он казался волшебным лесом, в который Лилю нельзя пускать одну.

Наконец Лара высунула голову наружу и прислушалась. Из комнаты отдыха доносились звуки работающего телевизора, а от соседних кроватей текла сонная тишина. Девочка решительно откинула одеяло и дала знак Лиле спускаться. Та вытащила из-под подушки сокровище – припрятанные с обеда абрикосовые косточки. Технология была проста: выловить из компота разваренный урюк, съесть мякоть, а облизанные косточки оставить на сончас. Теперь оставалось только приподнять кровать, положить одну из косточек под ножку и отпустить кровать на место. Иногда, правда, этого было недостаточно, и приходилось еще и прыгнуть сверху. Если повезет, оболочка косточки расколется, а вкусное ядрышко останется целым. Если повезет чуть меньше, косточка превратится в кляксу из осколков скорлупы и маслянисто-ореховой мякоти, но и это можно будет съесть не без удовольствия. Кое-кто из мальчишек предпочитал колоть абрикосовые косточки в дверном косяке, но после того, как однажды Лара дверью прищемила себе пальцы до синих ногтей, ее любовь к такому методу угасла.

Они с сестрой уже удачно раскололи несколько штук и обсудили это на своем птичьем языке. Торопыга Лара предлагала попробовать колоть косточки, подкладывая их сразу под две ножки кровати, а Лиля утверждала, что лучше не торопиться, чтобы потом не пришлось есть лакомство вперемешку с крошками песка с пола и кусочками скорлупы. Так-то оно так, упрямилась Лара, но вдруг зайдет воспитательница? Или кто-нибудь проснется, чего доброго, и тогда придется делиться…

– Эй, – прервал их птичьи разговоры тоненький голосок. С соседней кровати свесилась Даша Копылова, любимица воспитателей и мальчиков. Ее черные смоляные косы скользнули вниз с деревянного бортика.

– Вы что, правда отсталые? Моя мама думает, что вы отсталые, потому что не умеете разговаривать, как мы. Наверное, вы прикидываетесь! Вот что она тебе сказала сейчас?

Вопрос был обращен к Лиле, и та заметно смутилась и промолчала. Но Лара и ухом не повела, только коротко велела сестре не обращать внимания и заняться делом. Даша, так и не получив внятного ответа, спрыгнула вниз и прикрыла рот ладошкой. Но говорила по-прежнему громко:

– Значит, правда! Вы отсталые, отсталые! Вы не понимаете, что я говорю?

Вокруг стали шевелиться одеяла, подушки, со всех сторон на Лару и Лилю смотрели любопытные глаза. Даша, почувствовав молчаливое одобрение большинства, захлебывалась от восторга:

– А я всем расскажу, что вы не понимаете. Они не понимают! Я же говорила! Они как обезьянки. Я в зоопарке видела! Они тоже так общаются друг с другом. Вот смешно!

И она радостно засмеялась. Кое-кто из ребят тоже хихикнул. Лара и Лиля, забыв про косточки, стояли рядом со своей кроватью. Лиля покраснела и опустила вниз глаза, а Лара смотрела прямо на обидчицу, спокойно и даже слегка задумчиво.

– Обезьянки тоже едят с пола! Я кинула им вареное яичко, и они подрались, – рассказывала Даша одному из мальчишек. – Эй, вы, дать вам яичко? Я завтра принесу. Ам-ням-ням, вкусно!

И она улыбнулась уже совершенно издевательски.

Лара вытащила из-под ножек кровати оставшиеся косточки и аккуратно ссыпала их в карман. Потом положила руку на плечико Лили и тихо, непонятно для остальных бормотнула, чтобы та не вешала нос. И только после этого подошла к Даше.

– Все мы понимаем, – отчетливо произнесла Лара. – А ты дура.

И безо всяких дальнейших объяснений вцепилась той в волосы. Даша закричала, стала отбиваться руками, но Лара оказалась ловчее и черные косы не выпускала. Любое новое движение причиняло Даше еще больше боли, и вскоре она перестала дергаться, только ревела в голос, и по ее щекам горохом катились неправдоподобно крупные слезы.

На крики прибежала воспитательница, поднялся шум и гам, и теперь спальня детского сада действительно напоминала зоопарк. Подравшихся с горем пополам оттащили друг от друга, и Лару с Лилей в наказание отправили в изгнание в закуток перед туалетами. Они выполнили приказ встать по углам и не разговаривать лишь формально. Слушая, как из игровой долетают звуки считалочки, девочки нисколько не сожалели о своем положении. Вполголоса Лиля уверяла Лару, что та отлично наподдала этой противной Дашке. Давно, мол, было пора. Лара и сама знала, что была на высоте. Наказанные близняшки стояли лицом в угол и жевали поделенные на двоих абрикосовые ядрышки. Они были горьковатые, с привкусом миндаля и пыли.

С того дня Лара и Лиля, не сговариваясь, перестали пользоваться своим родным языком при чужих. Чужими для них оказались все остальные.