Читать книгу Нить судьбы - Елена Воздвиженская - Страница 8

На следующее утро Захариха поднялась в благостном расположении духа, на сердце у неё было светло и радостно. Приготовив на стол, она пошла, было, будить внучку, да увидела, что та уже не спит, и, сидя на полу в своей светёлке, сосредоточенно что-то чертит на расстеленной по полу белой ткани.

– С добрым утром, миленькая, а что это ты там делаешь?

– Доброе утро, бабуся, да вот новую работу начала.

– А что же это будет?

– Что-то будет, бабунечка. Сама пока не знаю что, что-то красивое, но печальное, – пожала плечами Надийка.

Захариха ничего не поняла, хмыкнула удивлённо, покачала головой, да позвав девочку к столу, направилась обратно в кухоньку.

Прошло две недели. Всё это время Надийка сосредоточенно и старательно расшивала ткань. Захариха не спрашивала, какой там рисунок, только приметила, что нитки у девочки всегда лежат белые, голубые и сероватые.

– Странно, – думала она, – И зачем ей такие цвета? Ведь она любит яркие, живые краски, бабочек, а тут такие бледные, блёклые, чуть ли не цвета ткани.

Но спросить о том саму Надийку старуха отчего-то не решалась, девочка выполняла свою работу как-то очень печально, и временами видела Захариха случайно, как она и вовсе утирает наскоро слезинки с глаз, так, чтобы не заприметила бабушка.

И вот, спустя две недели, Надийка подошла к Захарихе и спросила:

– Бабушка, погляди-ка, ладно ли получилось?

Они растянули ткань, и Захариха увидела, что размером она в человеческий рост и расшита жемчужными, голубыми, серыми тонами, словно небушко с облачками. Захариха странно поглядела на эту работу, задумалась, словно почуяв что-то тревожное, но что именно, она понять не могла, и чуть помолчав, спросила внучку:

– Надийка, а что это?

– Не знаю, бабуся, – тихо ответила та, – Оно как-то само пришло, вот отсюда.

И девочка прижала ручку к груди, там, где было сердце.

– Грустно очень.

– А для чего ты это вышила?

– Не знаю, только я точно чувствую, что скоро эта вещь понадобится.

– Понадобится?

Захариха села на стул и призадумалась:

– Для чего оно может понадобиться? Может быть это постельное будет? Простыня? Нет, слишком узко для простыни. Или может это скатерть будет? Тоже не похожа. Ну да ладно, придёт время и узнаем, когда положено будет.

А Надийка тем временем унеслась в свою светёлку, и спустя мгновение старуха услышала, как защёлкали ножницы.

– Ага, знать за что-то новое принялась. Вот и ладно. А то странная она какая-то сделалась с этой последней работой, пусть отвлечётся.

Захариха отпарила оставленную на столе вышивку, перекинула её через спинку своей кровати, что стояла у двери, да пошла в огород.

На следующее утро, едва только успели Захариха с Надийкой позавтракать, как раздался стук в дверь. Стук был не сильным, но каким-то тревожным и сердце старухи заныло, пока шла она до сенцев, чтобы отворить. Когда она распахнула дверь, то увидела на пороге ближайших своих соседей, мужа и жену, Глафиру и Николая. Захарихин-то дом стоял чуть поодаль от остальных, почти у леса, а эти люди жили в самом первом доме в деревне, и к Захарихе были ближе всех. На женщине не было лица, казалось, что если бы не муж, поддерживающий её под локоть, она бы сломалась с хрустом, как тростинка, и рухнула бы на крыльцо.

– Глафира, Николай, здравствуйте! – поприветствовала их Захариха, холодея внутри, – А вы чего это? Случилось чего?

При этих словах старухи Глафира вдруг вздрогнула и, подняв свои тёмные красивые глаза, зарыдала в голос. Захариха перепугалась:

– Господи помилуй, да что же это? Заходи, заходи, Николай и жену заводи. Вот так, вот сюда, давай-ка ко мне на кровать её, вот эдак, ага.

Когда женщина чуток успокоилась, а Николай, сидевший всё это время на стуле, нахмурившись и опустив глаза, привстал, то оба они заговорили разом:

– Бабушка, горе у нас. Пойдём к нам. Сыночек наш единственный, Ванюшка, умер.

Захариха побледнела и прижала ладонь к губам:

– Да как же это?…

– Он на конюшню пошёл зачем-то ночью, и что ему там надо было, того не ведаем, а конь наш Орлик, вдруг словно взбеленился, брыкнул и ударил его копытом, да аккурат в висок попал. Одним ударом… Да ведь конь-то смирный, как так произойти могло, мы и не ведаем.

И оба расплакались в голос, а старуха стояла, и, молча глядела на них, утирая слёзы и не в силах вымолвить ни слова. Она обняла Глафиру и стала гладить её по голове, утешая и успокаивая.

– Ты не можешь, бабушка, к нам подойти? – еле выдавил Николай, – Обмыть надо парня, да молитвы почитать какие полагается.

– Конечно, конечно, милые вы мои, сейчас и пойдём, – закивала Захариха.

– Бабуся, – раздался вдруг позади тихий голосок Надийки.

Все обернулись на девочку, а та, не говоря ни слова, указала рукой на ткань, что до сих пор была перевешена через спинку кровати. Захариха прижала к губам платок, и сердце её дрогнуло – так вот для чего она эту ткань вышивала, в рост человека.

– А что это у вас? – Глафира приподнялась к кровати, и, схватив ткань, развернула её.

Когда же она увидела вышивку, то заплакала вновь.

– Бабушка, умоляю тебя, продай мне её, я хочу, чтобы сыночка моего покрыли этим покровом. Николай, ты погляди, погляди, ведь это же небушко настоящее! Пусть наш Ванюшка с этими небесами и лежит, ведь он такой же светлый был, голубоглазый, и люди его любили все, хороший он был у нас.

И она безутешно зарыдала навзрыд.

Захариха глянула на внучку, и та кивнула ей в ответ, в глазах девочки застыли слёзы. Она развернулась и ушла к себе в комнату.

– Хорошо, Глафира, забирай, – ответила Захариха, – Да ступайте. А я сейчас соберусь и приду к вам.

Глафира с мужем ушли, прикрыв за собой дверь. Вскоре, поспешно собравшись, убежала и бабушка.

Надийка сидела у себя на кровати, уставившись в одну точку, и прислушивалась к своему сердцу. Она давно уже поняла, что её сердце предчувствует что-то, знает. Если ей радостно и хорошо, значит и вокруг, с людьми, которых она знала, всё ладно будет. Если на душе у неё тяжело, то значит – быть беде. Она встала, умылась, и подошла к окошку. За окном сгустились тучи, начинал накрапывать дождь, серый, тёмный и густой. Завтра деревня будет плакать…

Захариха пришла поздно вечером, когда уже стемнело, она подошла к девочке, обняла, поцеловала её в макушку, и, протянув ладонь, раскрыла её – на ладони лежали денежки.

– Это тебе от тёти Глаши за покров для Ванюшки.

Захариха помолчала, внимательно глядя на внучку, а потом спросила:

– А ну-ка, погляди на меня, внученька. Скажи-ка мне, а как ты это почувствовала? Ты же две недели назад начала вышивать этот кусок ткани.

– Не знаю, бабушка, вот оно почувствовало, – и девочка вновь прижала к сердцу ручку, и, обняв бабушку, заплакала.

Ночь была тяжёлой. Надийка металась всю ночь по подушке, и старухе даже показалось, что она заболела. Она что-то бормотала, крутилась и постоянно скидывала одеяло. Да и сама Захариха спала тревожно, всё вспоминалась ей мать девочки, которую она похоронила, думалось ей – правильно ли она поступила, быть может, следовало позвать народ, а не скрывать произошедшее? В коротком беспокойном сне к утру ей приснилась мать Надийки, та поклонилась ей, помахала рукой и, улыбнувшись, растворилась в небесах белой дымкой.

Утро было серым и пасмурным, ночной дождь всё так же лил, не прекращаясь. Захариха тяжело встала, вздохнула, перекрестилась. Надо было идти на похороны.

– Бабуся, я с тобой пойду, – раздался голос Надийки за спиной.

– Господи, да зачем тебе туда?

– Надо-надо, бабуся.

– Ну, коли надо, то пойдём.

Захариха снова тяжко вздохнула, повязала Надийке на голову такой же, как и себе, тёмный платок, и они, выйдя из избы, направились к дому покойного.