Читать книгу Инцест - Елена Ягужинская - Страница 2

Просите, и воздастся вам, ищите и найдёте.

Евангелие от Матфея 7:7

Представьте, что каждый день вы просыпаетесь с осознанием того, что сегодня и все последующие дни вам придется ощущать боль. Но вы пока не знаете, какую форму она примет, будет ли она ноющей и тупой, или наоборот будет мгновенной и острой. Почти с самого начала жизни она сопровождала меня, была всегда со мной рядом. Это могло случиться утром, днем или вечером – в любое время суток. Все зависело, когда у моего отца будет время и желание наставлять меня на путь истины.

Отец Владимир был протоиреем в храме в селе Вершки в Московской области, где собственно мы и жили. Назвать это место селом было сложно, осталось всего около тридцати домов. Село вымирало и превращалось в деревню. Мои ровесники уезжали работать или учиться в столицу. В селе не было ничего: ни фельдшерского пункта, ни школы, ни детского сада, все находилось в райцентре, который располагался в десяти километрах от нас или в двух часах ходьбы пешком. Многие дома были в ветхом состоянии. Большинство здравомыслящих людей покинули свою малую родину и уехали отсюда навсегда в поисках лучшей жизни.

Помимо меня и отца с нами жила его мать, моя бабушка Алевтина Павловна. Именно так мне и следовало ее называть – по имени и отчеству. Женщиной она была властолюбивой, гордилась своим сыном, в деревни ни с кем не общалась. Если находила в доме пылинку или волос, то начинала вопить во все горло. Самым страшным наказанием было для меня скрести пол. Алевтина Павловна выходила на улицу, находила стеклышки, выбирала какое поменьше, и заставляли им меня чистить деревянный сосновый пол во всех комнатах дома. Стекло впивалось мне в пальцы, оставляя глубокие раны на них, я вытирала кровь и принималась снова за дело. После болели не только пальцы от порезов, но и все мышцы рук и спины. Она любила запираться у себя в комнате и смотреть телевизор, делала она это большую часть дня. Выходила оттуда лишь за тем, чтобы дать мне новые указания и проверить хорошо ли я выполнила работу по дому или по хозяйству.

Дом наш находился самым последним в поселке, дальше была только река и лес. Имелось небольшое домашнее хозяйство, которое состояло из коровы, кур, гусей и свиней. Также был огород и небольшой сад. Когда на яблонях появлялись плоды, она брала свой блокнот и записывала, сколько яблок на каждом дереве. Трогать, созревшие плоды мне было запрещено. Ибо чревоугодие – страшный грех. Гнилые или упавшие раньше времени несозревшие плоды она все-таки разрешала мне брать. Для меня и это было большим счастьем. То же самое было и с огурцами, помидорами и прочими овощами на нашем огороде, всех их ждала учесть быть пересчитанными. Когда я собирала ягоду, она брала из дома табурет, садилась в теньке и наблюдала за мной, чтобы я ничего не утаила и не положила себе в рот. Если ягоду поели черви или мыши, то она внимательно осматривала ее на предмет – не подойдет ли она для компота или варенья, если ягода не проходила отбор, то Алевтина Павловна отдавала ее мне.

Свою мать я помню хорошо, несмотря на то, что ее не стало, когда мне исполнилось всего шесть лет. Но речь о ней пойдет чуть позже.

Сколько получает отец за проведение богослужений, мне было знать не положено, по моим предположениям не так много, потому что мы жили тем, что давало нам домашнее хозяйство. В противовес сказанному выше, стоит отметить, что изредка у отца я замечала новый перстень или печатку, любил он также приобретать иконы в золотых окладах, но только не в храм, а в дом. Также он любил с Алевтиной Павловной полакомиться копченой колбасой, делали они это часто, мне же доставалось лишь остатки на оберточной бумаге, зачастую на ней оставался лишь запах.

***

– Борис Сергеевич, вы уверенны, что не знаете, кто желал вам смерти? – спросил Козловский, следователь, который вел дело.

– Я в десятый раз повторяю, что не имею малейшего понятия, кто хотел меня убить. Вы допрашиваете меня каждый день, я не знаю, кто мог бы это быть, – ответил я, разражаясь, каждую минуту все больше.

Меня вызывали в отделении полиции каждый день и задавали одни и те же вопросы. Стояло начало июня, в Москве асфальт плавился от аномальной жары, от духоты в провонявшем табачным дымом кабинете у меня раскалывалась голова.

– Может быть, кто-то хочет занять ваше место ректора в академии?

– В своих подчиненных я более чем уверен. Я работаю с ними уже не первый десяток лет. Они сами меня выбрали на эту должность.

– Хорошо. В личной жизни у вас все в порядке? Может быть, чей-то ревнивый муж хотел расправиться с вами?

– У меня нет личной жизни, – я начинал уже нервничать.

– Может быть, это сделал любовник вашей жены?

– Моя жена пропала без вести много лет назад. Ушла из дома и не вернулась. С меня сегодня достаточно. Займитесь наконец-то поиском того, кто стрелял, а я пошел по своим делам.

– Сядьте на место, у нас для вас кое-что есть.

– Что?

– Данные, полученные в ходе анализа извлеченной из раны, пули показали, что она принадлежит снайперской винтовке с максимальной точностью наведения. Отсюда напрашивается вывод, что стрелявший промахнулся. Нарочно выстрелил не в сердце, хотя мог сделать это достаточно легко, а выстрелил в полутора сантиметрах от него. У следствия есть два предположения. Первое, что-то помешало стрелявшему, прицелиться лучше, и он в скором времени обязательно повторит попытку. А второе, то, что стреляли с целью не убить вас, а лишь запугать.

– Я рад это слышать, – с сарказмом сказал я.

Выходит кто-то нанял профессионала. В голове не укладывается, кому я перешел дорогу.

– Вам лучше на время уехать из Москвы.

– Я не могу, скоро начнется прием абитуриентов, мне нужно будет подписывать приказы об их зачислении.

– Вы понимаете, что стоит вопрос о вашей жизни? В конце концов, у вас есть подчиненные, в частности проректор, переложите пока на него эти обязанности. В следующий раз вам может не повести.

– На какой срок мне нужно покинуть Москву?

– Пока идет следствие.

– Хорошо, я съезжу в Грецию, был там пару раз, очень понравилось.

– Нет, об этом не может быть речи, – сказал следователь.

– Что вас опять не устраивает?

– Вас могут выследить и там. Профессионалу не составит труда расправиться с вами в любой точки мира.

– Что вы тогда предлагаете?

– Свидетелей и жертв преступлений, мы отправляем по различным точкам Подмосковья.

– Что ерунду вы несете! В Греции, где-нибудь в Салониках меня могут пристрелить, а в Подмосковье значит, нет!

– Если вы полетите в Грецию или куда там… вас могут легко отследить: на каком самолете вы летите, какой отель забронировали, а в Подмосковье у нас есть специальные семьи, с которыми мы сотрудничаем, они предоставляют полный пансионат для жертв и свидетелей преступлений. Поверьте, там вас никто не найдет. Вы будите в безопасности. Там тихо, речка, бабочки, настоящая баня, парное молоко, вам понравиться.

Я не знал, что и сказать. В Салониках сейчас самый разгар сезона, туристов будет тьма.

– Вы будите жить в семье священника. На исповедь сходите, перед иконами помолитесь, свечку поставите за жену, – продолжал Козловский. – От дел отдохнете, воздухом чистым подышите, сегодня в новостях слышал, что статистика онкологических заболеваний все растет, а там ягодки, грибочки все натуральное.

С сомнением в голосе я произнес:

– Хорошо, я согласен поехать, но ненадолго.

Я действительно устал, вспомнил, что не брал отпуск с тех пор, как занял должность ректора медицинской академии семь лет назад. Вечером я уже готовился к отъезду и собирал чемодан. «Положить даже нечего», – рассуждал я сам с собой, стоя перед открытыми дверцами шкафа. Сплошные деловые костюмы, да галстуки. Из обуви только несколько пар оксфордов1. «Может быть, эти брюки подойдут», – подумал я и посмотрел на бирку «Brioni». «Нет, вряд ли, хорошо, я буду себя ощущать, разгуливая по деревне в брюках от костюма «Brioni». Наконец-то в углу шкафа показались джинсы, потом я откопал еще одни. Вспомнил, что покупал их, когда в позапрошлом году ездил на форум в Селигер. К джинсам в чемодан я кинул несколько футболок поло. В сумку сгреб без разбору несколько книг по кардиологии, давно хотел почитать, что пишут мои коллеги. Ночь я провел за рулем, не хотел ехать днем, когда повсюду пробки. Наслаждаясь тишиной и прохладным кондиционированным воздухом автомобиля, я плавно двигался по шоссе в сторону Подмосковного села Вершки.

***

Накануне к нам в гости пожаловал участковый, Александр Егорович, двоюродный брат моего отца. Был он невысокого роста, щупленький, с маленькими хитрыми глазами, отличительной его чертой было то, что он постоянно подтягивал брюки за ремень, даже, когда этого не требовалось делать. Разговор между ними проходил в столовой, в то время как я находилась в сенях и занималась отрыванием ботвы от редиски. Отголоски их беседы доходили до моих ушей. Из услышанного я поняла, правда смутно, что в скором времени к нам на проживание приедет человек из столицы. Насколько сейчас помню, меня поразили его слова, я была удивлена с какой сухостью и безразличием в голосе, он произнес их. «Жертва преступления. Столица». Их я запомнила больше всего из разговора. В голове родилась сразу же тысяча вопросов. Что это за человек? Что с ним случилось? Почему именно к нам? Сколько ему лет? Какой он? Неужели прямо из самой Москвы? Остальную часть беседы мне расслышать не удалось. Я начала смывать с плодов редиски грязь, плеск воды заглушал их слова. Как сейчас вспоминаю, если бы тогда я подслушала их разговор до конца, то не произошло бы то, что случилось этим летом, и жизнь моя сложилась совсем иначе.

Приготовления к приезду постояльца начались сразу же после ухода Александра Егоровича. Из сарая была принесена старая односпальная кровать и скрипучий пружинный матрац. Когда-то на ней спала моя мама, но после ее смерти кровать разобрали и отнесли в сарай. Сегодня ее вернули на прежнее место, то есть в мою комнатку. Стоит отметить, что комнат в доме четыре: моя, отца, комната Алевтины Павловны и столовая, совмещенная с крохотной кухней, где стояла печь. Я не могла найти объяснений, почему отец решил поместить гостя именно в моей спальне. Но раз уж это сделал, значит так и должно быть.

Гость приехал на следующий день ранним утром. В это время я как обычно кормила цыплят и кур. В сарай зашла Алевтина Павловна и сказала:

– Приехал. Готовь завтрак.

Поставив чан с зерном, я пошла по направлению к дому. Около забора со стороны улицы стоял черный блестящий автомобиль. Никогда раньше ничего подобного не видела, на все село была всего одна машина и та стояла который год подряд со спущенными колесами и выбитыми стеклами. Разглядывать его, не было времени, нужно было как можно скорее подавать завтрак.

Зайдя в сени, я разулась, вымыла руки и прошла в столовую. За столом сидел наш гость, мой отец и Алевтина Павловна.

– Здравствуйте, – произнесла я еле слышно, не надеясь на ответ. Но только я развернулась к шкафу, чтобы достать оттуда сковороду, он произнес мягким спокойным голосом:

– Доброе утро.

Я повернулась обратно к столу, за которым они сидели и еле заметно кивнула.

– Это Надежда, моя дочь, – сказал отец.

– Очень приятно, меня зовут Борис Сергеевич.

От волнения я почувствовала, что по щекам поползли красные пятна от стыда, и тотчас опустила глаза в пол. Отец задал ему какой-то вопрос и их беседа возобновилась. А я вернулась к приготовлению завтрака. Отныне для меня стало существовать два противоположных типа мужчин: первый тип – это мой отец, другой тип – Борис Сергеевич. Отец, как и подобает всем священникам, был полным, неуклюжим и неповоротливым. Это было и вполне закономерно. Он никогда не занимался физическим трудом. Когда отец шел или ему приходилось нагибаться, то всегда появлялась одышка, даже при разговоре дышал он тяжело и с большим напряжением легких. Маленькие, глубоко посаженые глаза терялись на его пухлом, краснощеком лице, которое плавно переходило в массивную мягкую шею. Практически всегда он носил с собой носовой платок, которым вытирал капли пота со лба. Пот прошибал его даже зимой. С детства, как только я начала выговаривать более-менее правильно и отчетливо слова, отец принялся учить меня молитвам, в семь лет, когда научилась читать, стала по несколько часов в день, беспрерывно сидеть за столом, опустив голову над Библией. Будучи ребенком, я не могла понять для чего мне все это, противилась отцу, не принимала веру в Господа Бога, слишком многое, что говорилось в Священном Писании, казалось противоречивым. Каждый раз, когда я пыталась высказать свое мнение, отец наказывал меня достаточно жестоко. К подростковому возрасту я поняла, что нужно с этим смириться, так будет лучше и безопаснее для меня. Я молилась утром, молилась перед каждым приемом пищи, молилась вечером, а по воскресеньям обязательно шла на исповедь. На исповеди отец вытрясал из меня все, что можно было. Мне приходилось сознаваться во всем, что я натворила за неделю. К примеру, я раскаивалась в том, что скрыла от Алевтины Павловны, что съела несколько веточек смородины, что брала в тайне сырые яйца, что завидовала соседским девчонкам, рассказывала также про свои желания: иметь хорошую обувь и одежду, быть красивой, нравиться мужчинам. Все, что происходило у меня в голове, знал отец, ни одна мысль не ускользала от него. Борис Сергеевич показался мне абсолютной противоположностью моего отца. Высокий, крепко сложенный, с красивым выразительным, но вместе с тем спокойным лицом, с глазами цвета чая, короткими, аккуратно уложенными волосами с сединой. Лоб прорезали несколько морщин, в то время как у отца лицо было гладкое, без каких либо намеков на старость, количество лет в нем выдавал лишь его живот и фигура в целом.

Завтрак прошел как обычно, все ели, а я то и дело выскакивала из-за стола: наливала чай, подавала молоко, нарезала хлеб, убирала грязную посуду. За столом я пару раз украдкой взглянула на Бориса Сергеевича, меня так и тянуло рассмотреть его лучше. Но после третьего раза он заметил мой интерес к нему. После того как все поели, отец сказал:

– Проводи гостя в спальню, помоги ему расположиться.

Мне ничего не оставалось делать, как оставить свой завтрак и пойти выполнять просьбу отца. Мы вошли в мою комнату. Кровь снова прилила к щекам. Не зная, что сказать, я принялась теребить пуговицы на платье.

– А тут кто-то еще спит? – спросил он, глядя на вторую кровать.

– Я, – сказала еле слышно.

Он поднял брови.

– Что ж, в тесноте, да не в обиде.

В комнате, по моему мнению, было все самое необходимое: две кровати, практически пустой шкаф, мои вещи занимали от силы полторы полки, киот, в котором находились иконы: Господа Иисуса Христа и Девы Марии. Выскобленный пол, два окна с занавесками и два табурета. Вот и все, что увидел Борис Сергеевич. С его появлением в комнате появились чемодан и дорожная кожаная сумка.

– Не представляю, чем буду здесь заниматься, – произнес он и окинул комнату взглядом. – Как у вас тут народ развлекается?

Чуть помедлив, я ответила:

– У нас речка есть… Недалеко от дома…

– Речка это уже хорошо, покажешь потом?

Я кивнула в ответ.

– Если отец разрешит.

После я показала ему, куда можно сложить вещи и, спросив разрешение, вышла из комнаты. Была масса дел, нужно было заняться скотиной, полить грядки и начать готовить обед. Весь дом и все хозяйство было на мне.

Борис Сергеевич произвел на меня впечатление человека спокойного и одновременно с этим живого. Он вызывал во мне не поддельный интерес, все было в нем по-другому, не так как в тех людях, которых я знала.

***

Что за чертовщина? Нужно непременно сказать об этом Козловскому, почему меня поселили вместе с какой-то запуганной юной особой в одной комнате, и священник больше походил на попа из сказок Пушкина, чем на настоящего церковного служителя. Вещи я оставил в чемодане, не стал их перекладывать в шкаф, все равно недолго здесь пробуду. Немного поразмыслив, я решил прогуляться. Как я понял, лес и река находились прямо за домом, поэтому я пошел в противоположную сторону. И через пару метров чуть не вляпался в коровьи экскременты. «Впредь нужно быть осмотрительнее», – подумал я. В селе была одна улица, думаю, что читатель сам догадается, что за название она носила. Одноэтажные деревенские дома полувековой давности, покосившиеся, с разрушенным фундаментом, гнилые, попадались и совсем ветхие, в которых уже давно никто не жил. Дом культуры, который несколько десятков лет назад был гордостью этого села, был обнесен забором, белая штукатурка во многих местах осыпалась и оголяла кирпичную кладку. Поодаль я увидел вывеску магазина и зашел внутрь. У кассы стояла женщина и спорила с явно нетрезвым мужчиной средних лет.

– Ты у меня в понедельник брал две бутылки! Сказал, что сегодня отдашь деньги!

– Любаш, ну дай, будь человеком, – умолял он, – Свинину сдадим и все отдам, до копейки, обещаю.

– Смотри у меня, Палыч, в последний раз, – сказав это, она повернулась к полке и достала оттуда две бутылки «Столичной».

– Дай Бог тебе здоровье…, – промямлил тот.

– Вали отсюда! – пытаясь отделаться от Палыча, крикнула она. – Вам чего?! – спросила она меня, смерив высокомерным взглядом.

– Бутылку минералки, пожалуйста, без газа – сказал я.

– Какие мы вежливые, «пожалуйста»… – фуркнула она. – Из столицы что ли?

– Да, – ответил я.

Она поставила на прилавок полуторалитровую бутылку воды.

– Будьте добры, маленькую, ноль пять литра, – попросил я ее.

– Так бы и сразу сказали, я телепат вам что ли!

Расплатившись, я вышел из магазина. Да уж. И хлеб и галоши и лопаты и туалетную бумагу, все продают в одном месте. Сильнейший конкурент «Ашана». Минералка оказалась теплой и вдобавок с газом. В этом же здании находилась аптека, зашел я и туда, может быть здесь будут более вежливы, все-таки провизоры, люди с высшим образованием. Не успел я переступить порог, как женщина, сидевшая за прилавком, не отрываясь от чтения газеты, сказала:

– Боярышник закончился, Васька-тракторист, сегодня все скупил.

– Мне, пожалуйста, кетанов, – сказал я и протянул в окошко рецепт от врача.

– Кетанова, нет, – сказала она, посмотрев на меня. Затем снова уткнулась в газету.

– А ибупрофен есть?

– Тоже нет.

– Вы даже не поднялись и не посмотрели! – Вышел из себя я.

– А чего мне смотреть! Я и так знаю, что есть, а чего нет. Могу перечислить: есть – анальгин, парацетамол, аспирин, валидол, йод и зеленка. Все!

– Анальгин, – сказал я сухо.

– Четырнадцать рублей.

Я протянул сто рублевую купюру.

– Сдачи нет. Гематоген возьмете?

Вышел я с аптеки с упаковкой анальгина и пятью плитками гематогена, которого с детства не мог терпеть. Мама заставляла меня есть его каждый день. А под корой головного мозга сидела мысль о том, что его готовят из бычье и коровьей крови. К счастью, по дороге мне попались несколько босых мальчишек, игравших с собакой, они охотно забрали у меня этот злополучный гематоген. К обеду я вернулся в дом, и остаток дня провел с книгой в руках.

***

Вечером, когда пришло время готовиться ко сну, я вошла в комнату. Борис Сергеевич лежал на кровати и читал книгу. Взяв из шкафа ночную рубашку, я вышла в сени, чтобы переодеться. Аккуратно сложив платье и белье, вернулась обратно. Сегодня в качестве ночной молитвы мне следовало по настоянию отца прочесть молитву Петра Студийского к Пресвятой Богородице. Все молитвы из домашнего молитвенника я знала наизусть. Перед молитвой перекрестившись, я наполнила маслом и зажгла лампадку, встала на колени и уже хотела начать молиться. В это время Борис Сергеевич отложил книгу и сел на кровать.

– Мне, наверное, нужно выйти? Я буду тебе мешать…, – нерешительно спросил он.

– Вы мне не мешаете, – ответила я, опустила голову и принялась молиться заново.

Борис Сергеевич погрузился в книгу. Закончив, я потушила лампадку и расправила постель. Заметив, что я ложусь спать, он отложил книгу и выключил свет.

На следующий день, отец попросил меня показать Борису Сергеевичу наш лес и реку. С раннего утра стояла жара, солнце нестерпимо пекло, воздух обжигал лицо. Мы шли молча. Я раздумывала, как бы спросить у Бориса Сергеевича разрешение сбегать на опушку леса и нарвать земляники.

На речке было только одно место, которое более-менее благоустроили местные жители для купания, построили мостик, чтобы нырять, на берег привезли песок, воду расчистили от водорослей и тины, сюда приходили купаться со всего села и райцентра, и сейчас там уже была группа молодых людей. Я знала их. Здесь все друг другу знают. Вдруг я увидела Лешу, он сидел на берегу в обнимку с Настей, дочерью продавщицы местного магазина. Леша был красивее всех других ребят нашего села. Высокий, худой, с красивым лицом, сегодня он был с Настей, до этого я видела его с Варей, а завтра может быть он будет уже с кем-нибудь другим. Он нравился не только мне, все девочки были влюблены в него. Он положил руку на коленку Насти, и в этот самый момент заметил, что я смотрю на него. Я резко опустила глаза.

– Вижу, здесь компания собралась, может, где еще есть место? – спросил Борис Сергеевич.

По моим щекам поползли красные пятна. Мы могли бы остаться здесь, но он заметил, что присутствие этих ребят мне неприятно.

– Да… дальше… есть, – ответила я, запинаясь.

Некоторое время мы шли, молча, щеки не переставали полыхать. Борис Сергеевич заметил это.

– Он нравится тебе?

Я подняла глаза на него и тут же опустила. Помедлив, с ответом произнесла:

– Да.

За всю свою жизнь я ни разу никому не соврала. Отец учил меня говорить всегда правду.

– А, по-моему, он не достоин твоего внимания. У него на лице написано, что он серьезно не может относиться к девушкам. Ему под стать такие как та особа, которая сидела рядом с ним.

– Это Настя. Ее мама работает в нашем магазине.

– Поверь, что ничего хорошего из их дружбы не выйдет. Или то, что ее мама работает в магазине, придает Насти особый статус?

– Нет. Просто Настя очень красивая, – сказала я в противовес его словам.

– Кроме сожженных перекисью водорода желтых волос, я ничего в ней не увидел. Даже короткая юбка ее не спасает.

– Все же она лучше меня, – продолжая спорить, сказала я.

– Да? Чем же? – поинтересовался он.

– У нее красивое тело, одежда, прическа, серьги…

– По тому количеству пустых бутылок из-под пива, – перебил он меня, – которые валялись рядом с ними, хочу сказать, что в скором времени и без того ее пышные формы зарастут бурым жиром, с котором бороться собственно будет бесполезно.

– Это неважно, главное, что она нравится ему сейчас.

– Выбрось ты это из головы. Леша и гроша ломанного не стоит.

За разговором мы подошли к месту, здесь было не так все расчищено и благоустроенно, но вход в реку был свободным. Я села на берегу, Борис Сергеевич разделся и нырнул в воду, обрызгав меня.

Обняв колени и положив на них голову, я принялась размышлять над тем, что он сказал, и в итоге пришла к выводу, что он хотел всего лишь меня успокоить. Настя действительно красивая девушка, хотя бы, потому что не носит галоши, как приходиться делать это мне. При такой жаре ноги потели, и резина натирала ступни и пальцы ног. Мозоли жгли кожу, наливались сукровицей и лопались, причиняя сильную, обжигающую боль. В огороде я старалась ходить босиком, но в сарае, где повсюду были разбросаны инструменты и деревяшки, находиться без обуви было опасно. Ходить по улице приходилось также в галошах. Они сопровождали меня до наступления морозов, зимой галоши сменялись валенками. С Настенными сапогами и туфлями мне было тягаться сложно. Да и дело было не столько в одежде и обуви, которую я носила, сколько в том, как вела себя Настя, и не только она, но и другие девочки в нашем селе. Они были веселые, раскрепощенные, много смеялись, не стеснялись парней, могли начать разговор первыми, ездили в райцентр на дискотеки, грубили взрослым. У меня же была другая дорога – в сарай, да в огород. Я боялась людей, родителей, боялась сказать лишнее слово, сделать лишнее движение, пугалась собственных мыслей. Мои размышления прервал Борис Сергеевич, он вылез из воды и принялся обтираться полотенцем. На груди у него я заметила свежий шрам.

– Представляешь, я лет двадцать уже не плавал в речке. Брал абонемент в бассейн год назад, а в речке давно уже так не плавал, – сказал он и сел со мной рядом.

– Можно вас спросить? – сказала я.

– Конечно.

– Вы, правда, приехали из Москвы?

– Да, из Москвы. Мне предложили здесь пожить какое-то время, пока не найдут тех кто пытался меня убить.

– Убить? – переспросила я.

– Да, было покушение, в меня стреляли. Сказали, что будет лучше, если я на время покину Москву, предложили поехать сюда, я согласился и пока что не пожалел. Хорошо здесь. Тихо. Что пойдем домой?

Я встала, отряхнула платье, надела галоши и мы пошли по направлению к дому. На пляже, где час назад отдыхала Лешина компания, никого из них уже не было, зато осталась куча мусора и окурков.

– Почему все здесь купаются? Туда не ходят? Где мы сейчас были, – спросил он.

– Несколько лет назад на том месте женщина утопила ребенка, а потом и сама покончила с собой. Отец ее знал, она была прихожанкой в нашей церкви.

– Ужасно. Почему она это сделала? – спросил Борис Сергеевич.

В ответ я лишь пожала плечами.

– А что с твоей мамой случилось?

– Она умерла, когда мне было шесть лет.

– Скучаешь по ней?

– Да. Очень сильно скучаю.

По возвращению домой, я сразу же принялась готовить обед. Борис Сергеевич разместился в столовой с книгой. Во время обеда я разливала суп по тарелкам, как обычно в последнюю очередь наливала себе. Не знаю от чего, может быть, после общения с Борисом Сергеевичем я немного осмелела, и положила себе из кастрюли не только бульон с капустой, но и кусочек мяса. Ни Алевтина Павловна, ни отец замечания мне не сделали. И я с большим аппетитом проглотила этот крошечный кусочек.

Вечером, когда я уже готовилась ко сну. В комнату зашел отец и сказал:

– Молитву прочтешь у меня.

Я вышла следом за ним.

– Считаешь ли ты, что сегодня за обедом ты поступила правильно? – спросил он.

Я сразу же догадалась, что кусочек мяса не остался не замеченным.

– Я просто хотела есть.

– Я не спрашиваю тебя: хотела ли ты есть?! Я спрашиваю: правильно ли ты поступила.

– Я поступила неправильно.

– Почему? – спросил он.

– Мне не следовала брать мясо.

– Почему? – спросил он снова.

– Потому что не следует идти на поводу у своих желаний, – ответила я.

– Что говорится по этому поводу в Священном Писании? – спросил он.

– «Ибо многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова. Их конец – погибель, их бог – чрево, и слава их – в сраме, они мыслят о земном»2.

– Выходит ты враг Господа Бога? – спросил отец.

Ответить на его вопрос мне было нечего.

– Готова ли ты искупить вину перед Богом?

В наказание за съеденный без спроса кусочек мяса я получила десять ударов ремнем по спине. Встав со скамьи, я пошла в свою в комнату, думая лишь об одном, чтобы Борис Сергеевич уже спал и не видел меня в таком состоянии. Спина горела, я чувствовала, что через тонкую кожу выступает кровь. Однако все оказалось наоборот, он читал, как обычно свою книгу. Увидев мое заплаканное лицо, он отложил ее и встал с кровати.

– Надя, что случилось? На тебе лица нет, ты вся белая.

Он взял меня под руку и проводил до постели, убрал покрывало и помог лечь. Слезы текли по моим щекам. Мне было горько. Борис Сергеевич сел рядом.

– Отец Владимир тебя обидел?

– Нет. Он меня не обидел, он помог мне искупить вину перед Всевышнем.

– Какую вину, Надя?

– Я съела сегодня за обедом мясо, которое мне не положено было есть.

– Почему не положено? Сейчас пост?

– Нет, поста нет.

– Тогда почему не положено? – спросил он снова, вытирая слезы с моей щеки. Отчего они полились еще сильнее. Я вспомнила, как ласкала меня мама, вспоминала прикосновение ее ласковых и мягких рук. Но ответить на его вопрос так и не смогла.

Со смерти мамы никто никогда не проявлял ко мне ласки, я уже стала забывать, что чувствуешь, когда тебя обнимают, целуют. Его руки касались моего лица аккуратно и нежно, я закрыла глаза. Он провел рукой, едва касаясь моих волос, выключил свет и лег спать, пожелав напоследок спокойной ночи.

***

«Что за ерунда здесь происходит?» – спрашивал я себя уже не в первый раз как приехал сюда. Избить ребенка за то, что съел кусок мяса в супе, каким нужно быть изувером. Здесь происходит явно что-то странное, как будто нахожусь на сцене плохо отрепетированного спектакля с драматической развязкой. Надя была явно шокирована увидеть чужого мужчину, то есть меня в своем доме и была удивлена, что я из Москвы. Как сказал Козловский, в этой семье жили до меня уже несколько свидетелей преступлений. Чему же она тогда удивляется? Странно все это.

***

Каждый день я валилась с ног. Утро начиналось в пять часов, после молитвы я шла ставить тесто для хлеба, затем в сарай, доила и кормила корову, убирала хлев, поила и насыпала зерно цыплятам и курам. Собирала яйца. Однажды от голода у меня настолько свело желудок, что я выпила сырое, еще теплое яйцо и утаила этот факт от отца и Алевтины Павловны. Но на исповеди, которую устраивал отец каждую воскресную службу, мне пришлось сознаться. В наказание меня лишили еды на сутки. Закончив работу в сарае, я шла на кухню, готовить завтрак. Есть бутерброды с маслом, колбасой или с чем-либо другим полагалось только отцу и Алевтине Павловне, я же обходилась кусочком хлеба и стаканом молока, в пост молоко заменялось водой. Данной пищи, по расчетам Алевтины Павловны мне должно было хватать до обеда. Затем я убирала столовую после завтрака, заправляла кровати в комнате Алевтины Павловны и отца, вытирала пыль в киоте, очищала подсвечники от воска, каждый день мыла пол во всем доме, в сенях особенно тщательно, подметала двор, если накануне шел дождь, то натирала окна до блеска. После приступала к приготовлению обеда, затем убирала кухню и столовую после принятия пищи. Летом, весной и ранней осенью я шла в огород, работа была там всегда, зимой чистила снег во дворе, а после садилась за Библию, я знала ее практически наизусть, кроме Священного писания и молитвенника книг в доме больше не было. Также моей обязанностью было ходить в магазин, который находился при въезде в село. Помню как первый раз в шесть лет заплакала от того, что покупки оказались до того тяжелыми, что у меня начало ломить руки и спину, я просто не могла оторвать сумки от земли, но затем постепенно привыкла таскать тяжести.

На следующий день, выходя из сарая, я увидела, как отец разговаривал с Борисом Сергеевичем. Как мне показалось, речь шла обо мне. Но о чем именно шла беседа, понять было трудно. Наш гость вопреки моим представлениям, оказался человеком приятным, я с первых же минут почувствовала к нему симпатию. Он был совершенно другим, у него были иные манеры, спокойное поведение, в нем чувствовалось уверенность.

В один из дней у меня пришла менструация, несмотря на то, что мне было уже почти восемнадцать лет, началась она всего два года назад, шла не регулярно, могла прийти раз в два или в три месяца, выделения были скудными, тянулись почти неделю. Эту боль я не могла сравнить ни с чем. Из-за моей худобы, было хорошо видно, что матка опухает и раздувается, грудь ныла так, что боль отдавалась в плечи. Болел не только живот, но и поясница, вся тянуло и выворачивало, будто на изнанку. Для меня это были самые невыносимые дни. На витрине нашего магазина я видела, что есть специальные гигиенические прокладки для таких дней, но за не имением собственных денег, довольствоваться приходилось старым тряпьем, предварительно выстиранным и нарезанным. Зачастую я не успевала менять тряпку и кровью пачкала одежду и постельное белье. От этого Алевтина Павловна приходила просто в ярость, заставляла стирать пока не останется ни одного бледного пятнышка. Я сдирала руки в мясо, но выполняла ее указание.

Этот день не стал исключением и как назло ночью прошел дождь, нужно было вымыть и натереть все окна в доме, живот болел так, словно тысячи маленьких ножей резали мою плоть, вдобавок ко всему из-за диареи, возникшей на почве менструации, я не могла выйти из туалета. Я была просто в отчаянии. Накануне вечером я видела, как Борис Сергеевич выпил таблетку и положил упаковку на табурет. У него болело плечо из-за операции, которую сделали ему совсем недавно. На цыпочках я вошла в комнату. Он спал. Подошла к табурету, еще раз убедилась, что Борис Сергеевич крепко спит, взяла таблетки и вышла из комнаты. На кухне я прочитала то, что было указано на упаковке: «Следует принимать при головных болях, мигрени, болях после травм и операций, невралгии и болезненных менструациях». Я вздохнула с облегчением. Сразу же выпила таблетку. Боль прошла быстро, словно рукой сняло, я была просто счастлива, даже не могла поверить, что живот действительно не болит и такое возможно. Но появилась новая проблема, теперь в упаковке не хватало одной таблетки, что будет, если Борис Сергеевич узнает, что это я взяла ее без спроса? Я засунула упаковку в карман платья, решила подумать позже, как сделать так, чтобы он не заметил пропажу. Сейчас не было времени размышлять об этом, нужно было подоить корову и готовить завтрак, пока все не проснулись.

Спустя какое-то время я зашла в дом, чтобы прокипятить молоко и посмотреть подошло ли тесто для хлеба. В столовой Борис Сергеевич разговаривал с отцом:

– Не могу понять, куда они могли подеваться. Вчера положил их на стул, сегодня не смог найти. Плечо повернуть больно, должно быть застудил, когда плавал в речке.

– Может быть, вы ночью принимали их еще раз? И положили в другое место, – спросил отец.

– Я выпотрошил чемодан и сумку, так и не нашел. Ладно, черт с ними, куплю в аптеке еще одни.

– Нельзя спускать на тормоза. В моем доме никогда ничего не пропадало раньше. Нужно в этом разобраться.

Я испугалась. Отец действительно не оставит это как есть. Я вся побледнела, руки мелко задрожали. Пряча глаза в пол, я прошла в столовую, чтобы накрыть стол к завтраку. Открыла шкаф, взяла несколько тарелок, дрожь в руках передалась на посуду. Отец заметил это:

– Почему у тебя дрожат руки? – спросил меня отец.

Я не смогла ничего ему ответить, лишь чувствовала, как мои губы белеют, кровь отливает от лица.

– Ты взяла таблетки? – спросил он прямо.

– Да, – ответила я. – У меня очень сильно болел живот.

– Что говорит Апостол Павел по поводу человеческих страданий?

– «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас3», – ответила я зазубренную фразу.

– Верни таблетки Борису Сергеевичу.

Я достала из кармана упаковку и положила ее на стол.

– Сколько таблеток ты взяла? – спросил отец.

– Одну.

– Ты хоть понимаешь, что сделала? – спросил он.

Я не нашла слов, чтобы ответить ему.

– Ты взяла без спроса и распорядилась по своему усмотрению чужими таблетками. Знаешь, как это называется? Это чистое воровство!

Борис Сергеевич попытался вставить слово:

– Послушайте, я съежу в аптеку и куплю новые таблетки. Эти пусть Надя заберет себя. Она просто не хотела меня будить. В этом нет ничего страшного. Я уже десять раз пожелал, что сказал вам о них.

– Вы считаете, что нет ничего плохого в воровстве? – спросил отец.

– Назвать это кражей очень трудно, – ответил Борис Сергеевич. – Надя просто бы отдала мне их обратно перед завтраком.

– Вы не понимаете, Борис Сергеевич. В моем доме произошла кража, да не просто кража, а кража у гостя, у не знакомого человека. Что скажут люди, когда узнают, что дочь священника – воровка!

– Я уверен, что об этой ситуации не узнают посторонние люди. Надя вернула мне таблетки, так что все хорошо.

– Она ведь взяла одну из таблеток, – не успокаивался отец Владимир. Он вошел в раж. – Как же быть? – спросил он и устремил на меня свои маленькие, полные злобы глаза.

Я встала на колени.

– Борис Сергеевич, простите меня. Я поступила плохо и раскаиваюсь в этом…

Он подошел и начал поднимать меня с колен.

– Надя, ну что это еще такое, встань сейчас же – сказал он.

– Тебе не у Бориса Сергеевича нужно просить прощение, а у Господа Бога! – сказал отец. – Весь день ты проведешь, стоя на коленях, а для того, чтобы лучше запомнила, что брать чужое нехорошо, будешь читать молитву на горохе.

Я хорошо помнила, какую боль чувствуешь, когда колотый горох впивается в колени, самое мучительное было, когда зерна гороха попадали прямо в связку коленного сустава, как трудно и мучительно больно его потом вытаскивать его из кожи. Я кинулась прочь из столовой, выбежала на улицу и побежала со всех ног к зарослям ивняка. «Утоплюсь», думала я. Не могу это больше терпеть. Борис Сергеевич побежал за мной.

– Надя, стой! – кричал он, – остановись!

Я бежала быстро, но он не отставал. Впереди показались заросли ивняка, я сбежала вниз к реке и кинулась в них, так что ветки ободрали кожу. Сквозь густую листву, видела его, он смотрел по сторонам и не мог понять, куда я делась. Осмотревшись еще раз, он направился к лесу.

– Надя, где ты?! – кричал он.

Дождавшись пока он отойдет как можно дальше, спустилась к воде, сняла галоши и вошла в воду. Шла осторожно, чтобы он меня не услышал, было достаточно мелко, но как только я вошла в реку по уровень бедер, провалилась в яму, поняла, что не чувствую дна, плавать я не умела, и начала тонуть. Я испугалась. Все было по-настоящему. Ногами я пыталась достать до дна, но было очень глубоко. Течение относило меня все дальше от берега, на середину реки, я попыталась вытянуть голову как можно выше из воды и сделать глоток воздуха. У меня получилось, но затем я снова ушла под воду, слышала, как стучит кровь в висках, слышала шум и гудение в ушах, видела мутную воду реки. Больше всего испугалась того, что могу увидеть под водой ту женщину, которая утопилась здесь вместе с ребенком. У меня началась паника. Я хотела закричать, но открыв рот, еще больше наглоталась воды. Я пыталась найти ногами дно, но его просто не было, я уходила все глубже и глубже под воду. Вдруг почувствовала, что меня что-то тянет в обратную от течения сторону, я не сразу поняла, что кто-то меня схватил. Это был Борис Сергеевич. Он вытащил мою голову из воды, и через пару секунд я сделала первый глоток воздуха. Не оправившись от пережитого шока, я начала цепляться руками за его одежду и карабкаться ногами по нему. Обхватив мертвой хваткой его шею, я стала судорожно глотать воздух. Борис Сергеевич под тяжестью моего тела начал уходить под воду, течение относила нас все дальше и дальше. Теперь он также как и я не мог достать до дна. Новая волна паники охватила меня, и я с новой силой вцепилась за его горло. Мы пошли ко дну вместе. Под водой он пытался освободиться, снять меня с себя. Борис Сергеевич крепко сжал мои руки около плеч и попытался ослабить мою хватку. На второй раз у него это получилось, освободившись, он оттолкнул меня со всей силой и поплыл к поверхности. Я поняла, что запас кислорода в моих легких иссяк, и я начала терять сознание.

***

Поднявшись на поверхность воды, я стал жадно втягивать воздух. Плечо болело невыносимо. Боль отдавалась эхом по всей руке. Отдышавшись, я набрал воздуха в легкие и нырнул за Надей. Через мутную воду разглядеть что-либо было трудно, доплыв до дна, я стал ощупывать его руками, но все тщетно. Ее нигде не было. Я вынырнул обратно на поверхность, набрал воздуха в легкие и снова принялся искать девочку. Я отчаялся, кислород заканчивался, плечо жутко ломило, уже хотел выныривать и бежать за помощью, как увидел знакомое платье. Надя. Она была без сознания. Я схватил ее и поплыл по направлению к свету. Выбравшись на поверхность, обхватил ее удобнее и облокотил на больное плечо. У меня оставались силы лишь только, чтобы удерживать себя и ее на воде. Мы были на середине реки, течение несло нас вниз. Одной рукой я принялся грести к берегу, давалось мне это с большим трудом. Когда мои силы были уже на исходе, ногами я ощутил долгожданное илистое дно. Я упал на землю вместе с Надей. Развернув ее к себе, взял ее руку и нашел пульс. Жива. Тотчас принялся делать массаж сердца. Через несколько мгновений она сделала первый вдох.

– Надя, ты казалась мне вполне разумной девочкой, – сказал я сам себе.

***

Вода была повсюду, в ушах, в носу, в глазах, в легких. Борис Сергеевич сидел рядом и держался за плечо. Затем снял одежду с себя и начал ее выжимать. Я легла на траву животом вниз, чувствуя запах тины.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да, – ответила я.

– Черт меня дернул, спросить про таблетки у твоего отца.

– Я не вернусь домой, идите без меня.

– Прекрати, я не дам тебя в обиду.

Он взял мои галоши и протянул их мне. Надевая их, поняла, что из трусов выпала тряпка, заменяющая мне прокладку. Я начала искать ее в траве.

– Что ты ищешь? – спросил Борис Сергеевич.

– Как же я теперь дойду до дома … – сказала я, игнорируя его вопрос.