Читать книгу Городская акварель - Елена Яковлева - Страница 6

Городской цирк, образец архитектуры развитого соцреализма, был внушительным сооружением. Его высокий купол и полукруг из десяти колонн, оформлявший центральный фасад, будто распахнутые крылья фланговых построек и несколько широких пролетов гранитных ступеней, ведших к площади к центральному входу, впечатляли. Через площадь перед цирком проносились машины, из большого универмага напротив выходили люди, у высотного здания отеля останавливались автобусы – цирк был неколебим и значителен, здание одновременно доминировало и парило над всем происходящим. Оно таило загадки и дарило мечты, в нем регулярно бывали маги и чародеи, в его стенах обитали экзотические животные, из его окон доносились звуки репетировавшего оркестра, в его двери вносились диковинные конструкции и реквизит, и каждый вечер где-то там, внутри, под его куполом, рождалось ощущение бесстрашного полета, осуществленной мечты и сияющей блестками в свете прожекторов вечно юной надежды!

Лика с дедом Левой любили бывать в цирке. Во-первых, они туда ходили в воскресенье днем, когда свободного времени у обоих было больше обычного, во-вторых, из любого ряда любого сектора было прекрасно видно, а в-третьих, это было недалеко от дома, и можно было к цирку просто прогуляться, а если афиша поманила бы, то и пойти на представление. Так они и поступали обычно, то есть специально не собирались, но приходили к началу, затем Лика долго рассматривала афишу, задавала все свои важные вопросы, дед Лева на них отвечал, а потом она могла сказать:

– Ты знаешь, дед, надо бы своими глазами на это посмотреть. Тебе же тоже интересно, да? Тогда, может, пойдем?

И они брали билеты и входили внутрь, в гулкий полумрак фойе, где по кругу шел еще один ряд мраморных колонн, между которыми прятались секции гардероба, и где вход в зал украшали тяжелые бархатные портьеры, подвязанные золотистыми шнурами с кистями, отчего плотная ткань образовывала объемные складки.

А потом они находили свои места, пробирались к ним, и оркестр, все музыканты которого всегда были одеты в блестящие, переливающиеся концертные фраки, вдруг взрывался бравурным маршем в ярком свете цветных прожекторов, светящих то оттуда, то отсюда, а то и откуда-то сверху, чуть ли не из-под купола.

На каждом представлении было много детворы. Все переговаривались, показывали руками в сторону арены, пили лимонад, жевали печенье или конфеты, и никто им не говорил, что так вести себя нельзя. Лика как-то спросила деда Леву, действительно ли можно вскакивать с мест и вскрикивать в восторге прямо во время выступления артистов, но тот только улыбнулся внучке:

– Ты понимаешь, это ведь не театр, это – цирк! Здесь так все и устроено, чтобы и те, кто разбирается в тонкостях циркового искусства, могли оценить мастерство артистов и оригинальность их номеров, и совершенно случайно пришедшая публика получила от представления удовольствие. Посмотри вокруг и ты заметишь, люди приходят в цирк отдохнуть, посмеяться над старыми шутками, испугаться за артистов, если номер опасный, порадоваться за них, когда сложный номер окончился хорошо или если сами артисты необычные и вызывают симпатию.

Дед Лева говорил с пятилетней Ликой как с большой, внимательно следил за ее реакцией, и она слушала его негромкие пояснения с интересом. Она давно уже заметила, что не со всеми детьми так разговаривают их взрослые, и она гордилась их с дедом Левой доверительными беседами.

– Ну, то есть когда собачки бегут по кругу и перепрыгивают друг через друга, это вроде старой шутки? – спросила она.

– Да, наверное, но ведь сколько труда нужно приложить, чтобы этих животных вырастить с маленького-маленького возраста, научить их доверять человеку, сделать из них настоящих цирковых артистов. Думаешь, это легко?

– Не-е-е-е, думаю, трудно, дед. – Лика хитро прищурилась. – А где они живут? Они со своими хозяевами-дрессировщиками в их квартирах живут?

– Может, кто-то и там живет, но многие, я думаю, живут в цирке в вольерах для животных-артистов. Кстати, и люди-артисты тоже часто живут в цирке или около него, в вагончиках, например.

– Да?! – только и вырвалось у Лики. Это известие ее явно поразило.

Она продолжала внимательно наблюдать за тем, как собачки вальсировали на арене, но думала о том, можно ли жить в вагончике с собаками, если в их отдельной двухкомнатной квартире невозможно развернуться, когда там живет четверо. Она попыталась представить, что она сама живет в вагончике, и у нее это не очень получилось – там же не будет ни стола, за которым можно рисовать или рассматривать иллюстрации, ни книжных шкафов, куда книги следует убирать на ночь, там все точно будут «друг у друга на головах», как говорит бабушка Мила, да и собаки еще! Да, нелегкая у них жизнь…

Номер закончился, дрессировщица – хозяйка собачек раскланялась и грациозно удалилась. За ней последовали ее питомцы, самого маленького из которых она унесла под мышкой.

На арену выбежали два клоуна. Один – рыжий, в ботинках не по размеру, клоунском комбинезоне и широкополой шляпе, другой – почему-то одетый в костюм Карлсона. Между клоунами начался какой-то диалог, суть реплик которого Лике была не совсем понятна. Она было обернулась к деду Леве спросить, о чем говорят на арене и почему все хохочут, но тот и сам смеялся, и она подумала, что, наверное, не важно, что они выкрикивают своими сорванными голосами, важно, как они роняют друг друга и отбирают друг у друга какие-то обручи и шелковые носовые платки. Клоуны они, одним словом, у них такие роли.

Но вот следующий номер оказался совсем другим. На арену выскочили молодцеватые парни, кто коренастый, кто совсем худенький, и пара стройных девушек небольшого роста. За ними появились их помощники с какими-то блестящими металлическими палками в руках.

– На арене лауреаты международных конкурсов, братья и сестры Куницыны! – раздался торжественный голос конферансье.

Лика с интересом следила за тем, как под ритмичную музыку, напоминавшую популярную мелодию летки-енки, из блестящих палок на арене быстро построили лестницы. Их оказалось несколько – разной длины и с разным количеством ступенек-перекладин, но они ни к чему не крепились, а каким-то образом удерживались в нужном положении самими артистами. И вот уже лауреаты международных конкурсов ловко взбирались на лестницы, перепрыгивали с одной на другую, жонглируя булавами и тарелками. А под конец они взгромоздили все свои лестницы на самого крепкого из братьев, а сами повисли на перекладинах. При этом девушки на весу вращались на крюках, мертвой хваткой вцепившись зубами в прикрепленные к крюкам каучуковые пластины. Потом все легко соскочили, стали раскланиваться, на их молодых лицах расплывались счастливые улыбки, а конферансье все не давал им уходить, снова и снова вызывая на поклон.

Номер Лике понравился, особенно блестящие костюмчики с коротенькими юбочками-пачками, в которые были одеты сестры.

– А они действительно одна семья? – спросила Лика в антракте. – Они же совсем не похожи друг на друга.

Это было сущей правдой, потому что даже из шестого ряда, где Лика со Львом Андреевичем сидели, было видно, что один из «братьев» был скорее армянином, а другой – казахом.

– Это такая цирковая традиция, – не спеша ответил Лев Андреевич. – Раньше цирковые династии действительно состояли только из кровных родственников, а сегодня артисты, приготовившие номер и выступающие вместе, как один коллектив, работают под одной фамилией как под брендом.

Лика на мгновение нахмурилась – слово «бренд» было непонятным, но она повторила его про себя несколько раз и решила, что если «под брендом» работает коллектив, то это должно означать, что каждый отвечает за порученное ему дело и все они стремятся к общему результату. Это ей как раз было понятно.

– То есть это как коллектив авторов… да, дед? – уточнила она.

– Конечно, – засмеялся Лев Андреевич. – Вот видишь, ты все правильно поняла. Коллектив авторов готовит монографию, а династия Куницыных – акробатический номер. Тебе номер их понравился?

– Да. Но на афише это как-то не так выглядело… – засомневалась девочка.

– Ну-ка давай посмотрим еще раз, – сказал дед Лева, и они подошли к яркой афише, красовавшейся в самом центре фойе. – Вот, видишь, на афише не Куницыны, а Верховцевы. Они – воздушные гимнасты и выступают с гастролером, их номер будет показан во втором отделении.

В антракте зал опустел, многие вышли в фойе, где можно было и лимонаду выпить из бумажного стаканчика, и бутерброд с сыром съесть, да и просто так походить. Например, можно было подойти к артистическому выходу на арену и даже заглянуть туда, в сам цирк, где была пестрая суета, где каждый что-то на ходу репетировал и откуда пахло прелыми опилками.

А на арене в антракте производились какие-то загадочные действия. Например, появилась довольно крупная сетка, и ее растянули над ареной на высоте человеческого роста. Затем прожекторы стали пробовать освещать «воздушную» арену, то есть пространство между куполом и сеткой, и оказалось, что выше сетки метров на пять, наверное, натянуты канаты между двумя вышками-опорами, закрепленными по бокам арены. Но самое удивительное было в том, как показалось Лике, что из-под купола спустились качели. Дед Лева сказал, что они назывались трапецией.

Номер «Воздушная феерия» был действительно очень зрелищным! Как потом поняла Лика, он был гвоздем программы, и именно его приходила увидеть публика, причем многие зрители делали это не один раз!

– Встречайте королей полета, воздушных гимнастов непревзойденной династии Верховцевых! – громоподобно оповестил конферансье.

Раздались уверенные, продолжительные аплодисменты. Затем публика притихла, будто собираясь с силами для главного эмоционального переживания этого воскресного дня.

Свет погас, оркестр заиграл бурное вступление, и на арене под сеткой в ярком луче прожектора оказались сразу несколько артистов, стоявших группой. Все они были в темно-лиловых шелковых плащах, воротники и подолы которых были густо расшиты серебряными блестками, и цилиндрах в тон. На всех были мягкие сапожки цвета лаванды и черные полумаски – точно такие, как у Мистера Икс, лирическая история которого Лике была известна.

Под звенящие звуки оркестра, провожаемые ни на секунду не отпускавшим их слепящим лучом, артисты одним движением сбросили на руки подоспевшим клоунам свои плащи и цилиндры. Не отрывая глаз, зрители следили за тем, как воздушные гимнасты Верховцевы – шестерка мужчин и женщин, одетых в облегающие светло-лавандовые костюмы-трико, все сплошь расшитые блестками, – проворно залезали по веревочным лестницам на платформы, на мощных опорах укрепленные по обеим сторонам арены.

Снизу за передвижениями Верховцевых наблюдал конферансье, и когда под мелкую барабанную дробь, завершившуюся всплеском литавр, гимнасты синхронно исполнили эффектный жест приветствия, его усиленный микрофоном голос, вновь заставил публику прийти в движение.

– На арене нашего цирка! Только сегодня! Только для вас… Великолепный и неподражаемый покоритель ваших сердец и нашей воздушной арены, звезда цирка Венгерской народной республики Ференц Фрай!

Раздался шквал аплодисментов, и Лика увидела, как в яркое пятно неонового света вошел еще один воздушный гимнаст.

На нем не было плаща, он не носил цилиндр или маску, он и так очень выгодно отличался от казавшихся в сравнении с ним чрезмерно мускулистыми королей полета Верховцевых.

Невысокий, стройный юноша был невероятно хорош! Его темные волнистые волосы были искусно уложены, лицо поражало правильностью черт и умеренностью нанесенного на него матового грима, его жесты были исполнены благородного артистизма. Костюм венгерского воздушного гимнаста если и переливался блестками, то они были такими же черными, как его трико из плотной лайкры, лишь на груди расшитое серебряным шнуром на манер гусарского мундира.

Фрай поклонился публике и, незаметно подтянувшись на руках, оказался в сетке. Там он сделал несколько пластичных движений, отчего сетка стала его подбрасывать все выше и выше и наконец так высоко, что он долетел до трапеции, спущенной в антракте из-под купола, ухватился за перекладину и вскоре уже стоял на ней во весь рост, непринужденно приветствуя зрителей и завоевывая их сердца воздушными поцелуями, которые он посылал по одному в сторону каждого сектора! Зал взревел аплодисментами – так всем понравилась изысканная легкость, с которой Фрай забрался на перекладину снаряда.

А в это время воздушные гимнасты Верховцевы, стоя на платформах опор, пристегивали к поясам своих сверкающих костюмов страховочный трос. Венгерский артист раскачал трапецию и в красивом прыжке-полете переместился к ним на одну из площадок.

Под романтическую мелодию оркестра гимнасты стали совершать прыжки один сложнее другого. Лика задрала голову и в восхищении следила за полетами артистов, то перемещавшихся с одной платформы на другую, отталкиваясь от трапеции, то по двое выполнявших сложные кульбиты в воздухе, лишь на мгновенье касаясь сетки, которая отталкивала их снова ввысь.

Один из Верховцевых, тот, что казался самым крепким и, как предположил Лев Андреевич, мог быть руководителем номера, в какой-то момент поймал качнувшуюся в сторону его площадки трапецию, переместился на ней на середину и вдруг оказался на снаряде висящим вниз головой, фиксируя положение своего тела ногами. Верхняя часть его корпуса свободно свешивалась с перекладины, и, когда он хлопал в ладоши и выкрикивал «Алле!», гимнасты устремлялись в прыжках со своих площадок ему навстречу, и он их ловил, обхватывая за предплечья своими белыми от талька руками. Оркестр поддерживал каждый прыжок-полет медным аккордом, публика аплодировала, чувствовалось, что весь цирк был воодушевлен успешными завершениями опасных элементов, которые гимнасты выполняли с первой попытки, уверенно и артистично.

Но тут подошло время Фраю солировать. Он проверил натяжение одного из канатов, соединявших платформы, и уверенно пошел по нему. Зрителям было хорошо видно, что страховочный трос был пристегнут к поясу его костюма. Когда же гимнаст преодолел половину дистанции, он неожиданно расстегнул пояс и сбросил его с себя, тот повис на страховочном тросе, покачиваясь.

Публика ахнула и притихла. Наступила полная тишина, дирижер поднял палочку и обернулся в сторону арены, всем своим видом давая понять, что исполнение трюка, к которому готовился гимнаст, требовало максимальной сосредоточенности, в том числе и от каждого из оркестрантов.

– Внимание!!! Номер выполняется без страховки, – подчеркнуто серьезно объявил конферансье.

Фрай раскачал трос так, что тот стал напоминать трапецию, на перекладине которой вниз головой висел «главный» Верховцев, внимательно наблюдая за действиями гимнаста в черном лайковом трико. В полной тишине прозвучала команда «Алле!», и Фрай сделал прыжок через спину в сторону трапеции. Тросы, удерживавшие снаряд, вздрогнули, Верховцев партнера ловко поймал, оркестр осыпал цирк раскатистым аккордом, и через секунду прожектор выхватывал из темноты их улыбающиеся лица – они оба стояли на перекладине в приветственной позе! Публика выдохнула и теперь снова неистово аплодировала. С трапеции Верховцев и Фрай переместились на одну из площадок, к которой девушки-гимнастки выполняли двойные прыжки.

Номер был практически завершен, когда неожиданно для всех Фрай поднял руку и стал показывать что-то рабочим сцены. Конферансье занервничал, он подбежал к опоре, на площадке которой стоял Фрай. Но тот был абсолютно спокоен. Лике показалось, что он жестом отослал конферансье.

Внизу на арене началось какое-то движение, и очень скоро стало ясно, что сетка была отстегнута и свернута. Теперь любое неточное движение гимнаста, отказавшегося от страховочного троса, имело бы трагические последствия.

Публика зашепталась, завозилась, затем в оцепенении притихла. Не было понятно, что задумал Фрай. Конферансье вернулся на свое место у артистического выхода на арену и произнес почти трагически:

– Уважаемая публика! Зрителей со слабыми нервами просим покинуть здание нашего цирка!

Стоявшие вокруг Фрая Верховцевы сняли полумаски. Было видно, что самый крепкий из них положил руку на плечо гимнаста и что-то сказал ему, но тот сделал едва заметное движение, в котором угадывался мимический отказ. Девушки стали поправлять на себе пояса страховки, а другой Верховцев начал проворно спускаться с платформы на арену. Его почти что не было видно, потому что в луче прожектора остались Фрай и трое гимнастов – две девушки и мужчина.

И вот все было готово. Цирк напряженно молчал. Оркестр притих, дирижер замер с палочкой наготове.

– Алле! – скомандовал стоявший на платформе Верховцев.

Фрай полетел к трапеции и точно обхватил перекладину обеими руками. Затем он подтянулся, сел на ней и, откинувшись назад, повис вниз головой, зафиксировав положение тела ногами, обвивавшими тросы.

Верховцев с платформы снова подал команду:

– Алле! – В его голосе звенело напряжение.

С платформы в сторону Фрая полетели сразу две девушки-гимнастки – стало понятно, что он должен был поймать и удержать каждую одной рукой!

Но тут произошло непредвиденное. Прожектор, только что выхватывавший из полумрака оркестрантов в переливающихся фраках, качнулся, и в его безжалостном луче оказался Фрай. Многие увидели, что тот поморщился.

Доля секунды, и гимнастки подлетели к нему, он уверенно обхватил предплечье одной из них, но другая лишь едва коснулась его руки и стала падать. С ней бы ничего не случилось, ведь ее страховочный трос был пристегнут, но публика ахнула, а ослепленный прожектором Фрай зачем-то сделал движение в сторону потерянной партнерши, утратил равновесие сам и…

То, что случилось потом, Лика часто вспоминала. И каждый раз ей казалось, что она видит движения всех действующих лиц как будто в замедленной съемке.

Вот дед Лева прижимает ее к себе со словами «Не смотри туда», а она все равно смотрит из-под его руки.

Вот Фрай наклоняется на трапеции, отпускает руку второй партнерши, и та падает вслед за первой, повисая на страховочном тросе.

Сам же Фрай не может восстановить равновесие, его левая нога отцепляется от тросов трапеции, и гимнаст начинает клониться вправо, соскальзывая.

Весь цирк наполняется каким-то звуком, похожим на одновременный всхлип десятков людей. На многих лицах страх.

Но в эту секунду оказывается, что над ареной и на ней самой происходит еще одно движение. Это стоявший на платформе один из Верховцевых прыгает ласточкой в сторону трапеции с Фраем, а другие Верховцевы – тот, что успел спуститься по лестнице с платформы Фрая, и двое других, спрыгнувших с помощью каната со второй платформы, – стоят, сцепив руки в импровизированную сетку, готовые принять на себя удар гимнастов об арену.

Затем по цирку проносится громкое «А-а-ах!», и дирижер опускает палочку – можно дать литавровый всплеск, потому что прыжок Верховцева завершается тем, что теперь они с Фраем вдвоем висят на трапеции. Сперва оба как-то неуклюже перебирают ногами и руками, но уже через секунду как будто в крепком объятии, а затем и в акробатической позе держатся за трапецию одной рукой, синхронно выбросив другую в приветствии!

Цирк ликует, все тонет в бравурном марше и аплодисментах. Трапецию опускают, все участники номера обнимаются с Фраем, долго раскланиваются и, на мгновенье замерев в композиции «Пирамида», наконец соскакивают на арену и исчезают по ту сторону смыкающегося за их спинами красного бархата портьер.

На обратном пути Лика молчала, она все никак не могла отойти от пережитого. Лев Андреевич ее не торопил, не заговаривал, не расспрашивал, просто вел ее за руку домой. Наконец девочка подняла на него глаза и сказала:

– А как ты думаешь, тому Верховцеву на платформе было страшно прыгать вниз, на трапецию с Фраем, ведь он мог мимо пролететь, например, трапеция-то раскачивалась!

– Я думаю, он не успел об этом подумать. Он просто пришел Фраю на помощь. Иначе он не мог поступить, я уверен, – спокойно сказал Лев Андреевич.

– Но все-таки он сильно рисковал… Что, если бы он ударился о трапецию как-нибудь: и сам бы ушибся, и тому бы не помог. – Лика помолчала. – И Фрай упал бы головой вниз и разбился бы, а Верховцев бы висел на страховочном тросе, как те девушки-гимнастки.