Читать книгу Ветер моих фантазий. Книга 2 - Елена Юрьевна Свительская - Страница 5

Текст, впрочем, дальше почти не шёл. Как-то странно было оказаться с парнем вдвоём в комнате, да ещё и наедине. А он всё молчал и молчал. А, нет, скрипел грифелем об бумагу.

Когда я, снедаемая любопытством, оглянулась, он сидел на моей кровати, ещё застеленной, поверх одеяла. По-турецки сидел, у спинки, подушку под спину подложил, хотя сейчас вообще не касался её. Да спина такая ровная! Эх, а это ж красиво! Надо бы мне моей осанкой, что ли, заняться?..

Как и тогда, в кафе, парень полностью погрузился в процесс. Глаза тёмные блестели, рука правая оживлённо летала над листом. Вот, что-то подчеркнул или тень подрисовал.

Всё-таки, есть что-то особенное в облике человека, охваченного любимым делом. И, забавно, он так же уходит в себя, так же совсем от мира отрывается, как и я!

Я ещё долго сидела, его разглядывая, а он не замечал. Сочинять дальше меня уже не тянуло. А он не замечал моего внимания. Было странно так кого-то разглядывать. А ещё я не могла отделаться от ощущения, что они с Акира очень сильно похожи. Разве что нос отличался немного: у Ки Ра был с горбинкой и немного кончик загнут. Отчего взгляд у него иногда может казаться даже хищным.

Парень поднял глаза, взглянул на меня исподлобья. Напряглась. Но, впрочем, он сразу засмеялся – и мне полегчало.

– А чего не подсмотреть?

Серьёзно объяснила:

– Если бы ты хотел показать – показал бы уже.

– Это да, – он ухмыльнулся, ещё что-то прочирикал.

Потом, кажется, что-то стал писать. Потому что очень медленно что-то чертил, кажется, в одну линию.

Снедаемая любопытством, всё же поинтересовалась осторожно:

– Это манга?

– Ты угадать, – серьёзно ответил он.

Чуть помолчав, всё же уточнила, тихо:

– О чём?

– О жестокость людей. И об ценность доброты, – почему-то ответил парень, но, впрочем, от своего альбома заветного, на этот раз огромного и толстого, с листьями формата А4, не оторвался. Но, кажется, опять рисовал что-то или подрисовывал.

– Ого!

– Тут богатый мальчик. И бедный, – вдруг продолжил он, чуть отстраняясь от листа и оглядывая всё нарисованное со стороны, в целом. – У бедный мальчик больной сердце. Он так родился. Сейчас он говорить с отцом. Отец плачет, что они такой бедный. Им нечего продать. Отец хочет стать вор. Но сын просить так не делать.

– Серьёзная история, – облокотилась об спинку стула локтём, ладонью подперла подбородок. – Даже странно, что ты пишешь… ой, рисуешь. Что рисуешь такую серьёзную историю.

Ки Ра всё-таки поднял на меня взгляд. Необычайно серьёзный.

– Я люблю серьёзный история. Я так могу что-то сказать людям. Через мои история.

Помолчав и смутившись под его долгим взглядом, уточнила:

– А что дальше?

– А дальше его схватить, – парень вдруг вздохнул. – Он пойдёт гулять – и его поймать. Там другой мальчик. Он богатый. И у него тоже больной сердце. Тоже родился такой. Его отец захочет заменить… этооо… какой слово?.. Забыл…

– Пересадка органов?

– Да. Вроде. Вроде так, – кореец снова посмотрел на свой альбом.

– Но богатому мальчику пересадят сердце бедного, который больной?

– Откуда ты знать? – Ки Ра растерянно взглянул на меня. – Я ещё не нарисовать!

– Я же писатель, – усмехаюсь. – И ты тоже. Вроде.

Чуть погодя, он усмехнулся мне в ответ. И снова продолжил рисовать. А, нет, кажется, ещё что-то пишет, аккуратно так, кончик языка выставив.

Выждав несколько минут, уточнила:

– А дальше?..

– Дальше тяжело. Бедный мальчик больше нет. Отец ищет. Полиция ищет. Не найти. Правда, мать заплачет. Когда с дочками пойдёт в лес гулять. Когда будет проходить… этооо… какой слово?..

– Когда пройдёт над его могилой?

– Да, так. То слово.

Вздохнула. Сентиментальная история! Нет, скорее уж трагичная.

Ещё выждав, чуть-чуть, уточнила:

– А дальше?..

– А дальше богатый мальчик будет страдать, – шумно выдохнув, Ки Ра нахмурился, мрачно смотря на своих героев. – Все страдать, кто забрать чужое.

Радостно спросила:

– Его поймают?!

– Нет, – Ки Ра сердито мотнул головой. – Его отец богатый. Его не найдут. Но мальчик будет страдать. Он снова проснуться больной. Но другой. Он поймёт, что его сердце заменить. Но заменили чужое. Тоже больное. Наверное, человека убили для того, чтоб забрать сердце. Сразу убили. Без обследований. Не знать, что оно больной. Другая болезнь. Другой осложнений. Он будет жить. Будет виноватый. Он будет помнить, что забрал чужое. Что другой человек был больной. Что другой человек убили из-за него. И ему начнёт сниться кошмар. Другой мальчик будет плакать и ругать его.

– Отец не признается, что была операция?

– Да, – мангака растерянно посмотрел на меня, – отец будет врать, что ничего не было. Однажды мальчика усыпить. Возьмут другое сердце. Но другой сердце организм не… как это? А! Не принять! Чужой сердце не принять! То сердце от парень, погибший в аварии. Сам погибший. Его родственники хотели помочь другой человек. Богатый отец купил себе то сердце. Но организм сын не принять чужой сердце. Мальчик повесится через три лет. Нельзя просто взять что-то чужой. Нельзя отбирать чужой. Природа мстит вор.

И снова увлечённо стал рисовать.

Я выждала ещё немного. Попробовала дальше писать. Совсем не шло. Только и смогла, что сидеть, вычитывая текст. Первые главы. Почему-то когда пишу сюжет, опечатки не замечаю. Почему-то выдыхаю в текст только мои эмоции и чувства героев. Пишу сюжет. Самого текста вообще не вижу. Замечаю свой текст только тогда, когда перечитывая, спустя время, когда уже сколько-то от него отойду, когда уже отключусь от истории. А потом… эх, до чего же занудно все эти опечатки вычитывать! Сочинять я люблю в разы больше, чем редактировать. Но редактировать тоже надо. Особенно, если буду публиковать в сети. Как-то стыдно, если мой текст увидят черновиком, с обилием опечаток.

Часа два выждала. Совсем меня стало косить в сон. Робко посмотрела назад. Парень всё ещё рисовал. С краю кровати. Как-то стрёмно. Но, блин, спать хочется.

И я осторожно легла сбоку. С другого. Немного наискосок, вполне влезла. И завернулась тихо в одеяло. Но, впрочем, шевеление моё он заметил или дрожание кровати. Спросил тихо:

– Я мешаю?

И, блин, потянувшись к ночнику, свет погасил. Вообще. И блокнот с ручкой положив на тумбочку – они так пугающе шлёпнулись – растянулся с другого края. Близко от меня, ох!

И лежать так в темноте было пугающе.

Чуть погодя, поинтересовалась:

– На чём окончится твоя история?

– Не спишь? – кажется, удивился он.

Помолчал. Я выжидала напряжённо.

– Эй, я тебя не съесть! – отозвался Ки Ра уже насмешливо. – Я девочка не ем.

Это звучало двусмысленно. Шумно выдохнула.

– Уже злишься? Или обиделся? – полюбопытствовал незваный гость уже серьёзно.

– Нет. Просто странно. То есть…

– У тебя секса не было? – тихо уточнил вдруг кореец.

Кажется, по части задавания каверзных вопросов – он в моей жизни главный мастер. Хорошо хоть, сейчас темно – и он не видит моего лица! Или… или, наоборот. Плохо?.. А родители, похоже, смирились со всеми вариантами. Это они такого гадкого мнения о нравах современной молодёжи?!

– Не отвечай, – серьёзно добавил Ки Ра, – я понял.

– Ничего ты не понял! – возмутилась, подскакивая.

Подушкой бы его огрела. Как назло, подушки все были с той стороны, за ним.

– Я ты нравишься? – отозвался он чуть погодя.

Промолчала. То есть, надо было что-то ответить, но я растерялась, прибитая сильно его вопросом, да ещё и таким внезапным. Да ещё и в темноте. Когда ещё оба на одной постели лежим.

– Ты меня хочешь? – спросил он вдруг у меня над ухом. И концы его волос легли на мою щёку.

– Нет! – на сей раз ответ сорвался сразу.

– Я понял. Извини, – и он подозрительно спокойно убрался на ту сторону кровати.

А я призадумалась. Вроде у меня была возможность завести какую-то личную жизнь. Стать взрослее. Если потерю девственности можно назвать взрослением. Я, правда, особой серьёзности и, соответственно, взросления не наблюдала у парней из моей школы и института, которые постоянно хвастались любовными похождениями или заливались, что девчонок меняют как перчатки. Нет, кто столько много хвастался, навряд ли особо много девчонок имел. С ними-то рядом и не видели никого. Но другие… которых видели, гуляющими в паре с кем-то из незнакомок или наших девушек. Я всё же особой взрослости и ответственности у них не замечала. Потому не уверена, что потеря девственности – это непременно признак взросления. Но, впрочем, я только теоретик. Махровый теоретик и всего лишь наблюдатель. Да и, кажется, никому особо не нужный.

Но… а надо ли мне к Ки Ра самой приставать? Как-то не очень и хочется. С ним. Нет, не хочется вообще. Тем более, я его только что послала.

Но, правда, я и сама ляпнула что-то не то, от смущения:

– Хочешь изменить твоей девушке?

– У меня нет девушка, – ответил парень из темноты. Спокойно. Или просто слегка печально?..

– Совсем?..

– Ты уже спрашивать это до.

Упс… но о чём ещё тут говорить? Или об этом не надо? Но, блин, я не знаю. Подобные сцены такие милые и волнительные в кино и книгах, а в жизни не знаешь, куда себя деть от смущения. Хорошо хоть темно. Нет, это ужасно! Темнота ужасна! И темнота совсем не друг молодёжи! А то ещё переспим тут… вдруг… или нет?..

– А это…

– Что? – серьёзно отозвались из темноты. – Ты передумал?

– Тьфу ты! Нет!

Из комнаты родителей вышел папа, как-то громковато дверь захлопнув их спальни. И шумно протопал на кухню. Будто намекая, что если меня тут будут насиловать без моего согласия или соблазнять без моего удовольствия, то он тут, кстати, близко и вообще не спит.

Помолчав немного, Ки Ра вдруг уточнил, хотя и очень тихо:

– Хочешь знать, был у меня девушка?..

– Ну, это… – замялась я.

Вроде не время и не место. А то мало ли до чего мы договоримся со всеми этими разговорами об отношениях?! Но, блин, отношения – это слишком возбуждающая тема для девушек. В плане, кто и с кем. А как – это совсем уже скучно. Главное, кто с кем, как впервые встретились, как впервые поцеловались, как впервые признались друг другу в любви, как поссорились впервые, как помирились. А там… там уже женский мозг вмещает и хранит столько деталей, что то самое жирное как в разговоре может и не случиться: до него просто не успеют дойти. Ни в первый, ни в десятый, ни даже в сотый раз. Или это просто я человек, на дорамах помешанный? Там, всё-таки, рейтинг обычно на 16+, в разы мягче, чем в американском кино.

– У меня секс был.

Проницательный кореец опять просчитал ход моих мыслей. В конце концов, он тоже писатель, как и я. Ну, не совсем. Гибрид писателя с художником.

– Двенадцать раз.

Мне опять захотелось его прибить, за жуткую его прямоту и такие интимные подробности, которые он так внезапно на меня выдохнул, да ещё и пришиб меня ими совсем. Блин. От таких разговоров не знаешь, как отвязаться!!! Или он… туда клонит?..

– Два раза с девушка. Десять с проститутка. Я был любопытный. И у меня были деньги.

Блииин! Какое счастье, что в комнате темно! Щёки мои, чувствую, прямо пылают! Хорошо хоть не светятся в темноте.

– Это было скучно, – серьёзно добавил он.

Но, впрочем, тихо-тихо. Чтобы мои любопытные предки не услышали.

– Мне только раз понравился, – продолжил жутко честный парень, немного погодя.

Вздохнул.

– Но я мало помню. Я был пьяный. И она тоже.

Молчал долго-долго. Папа там, наверное, упился чаем на кухне, покуда в засаде сидел. Как бы ни лопнул, что ли.

– Я избегать секс с обычный девушка, – добавил Ки Ра уже мрачно. – Я не хочу, чтобы у нас родиться дети.

Проворчала:

– Но ты богатый. Мог бы их прокормить.

– Я больной, – отрезал он. – Я не хочу, чтобы у меня был больной ребёнок.

Мы долго молчали. Папа, замученный долгой осадой, тьфу, засадой, протопал обратно в комнату родителей. Но серьёзно так протопал, мол, остался ещё порох в пороховницах, папан не дремлет, внемли пацан последнему отцовскому предупреждению, ласковым с дочерью его будь, поганец!

Выждав долго-долго, чтоб отец мой мог уже заснуть или устроиться уже в кровати, или даже отвлечься на мою маму, жутко прямолинейный парень добавил:

– А проститутка детей нет.

– Да вроде рождаются? – ляпнула я. И опять покраснела, опомнившись.

– Редко, – выдохнул он как-то резко. – Зачем им рождаться у таких матерь?

И мы опять надолго замолчали.

– Я только раз хотел повторить, – Ки Ра вдруг продолжил. – Ты меня не бойся. Мне не интересно, – помолчал, потом смущённо добавил: – Прости. Не то надо говорить. Сейчас. Ты рядом. Ты девушка. Я парень. Но я хочу повторить с ней. Я хочу её.

Мы ещё сколько-то молчали. Рассвет, как назло, ещё не начался. Или до рассвета было ещё далеко. А мои предки как назло решили, что мы тут сами разберёмся. И оставили мне решать самой. Блин. Блиин… Блин!

Но… его откровенное признание всё не шло у меня из головы. Или просто писатель я неизлечимый? Писателям любопытно залезть ко всем в голову, всю душу просканировать, докопаться до кишок.

– А ты… ты ей, наверное, понравился? Если… если всё у вас получилось? Так хорошо?..

– Нет, – грустно отозвался Ки Ра, после минутного наверное раздумья. – Она была пьяный. И я был пьяный. Во всём виноват алкоголь. Всё быстро началось. Просто случилось.

Мы долго лежали и молчали. Я заинтригованно перекапывала в голове наш разговор. И тот, до того, как он ушёл. И то, что у него сердце прихватило, когда увидел кадры из абортария. И что он сердито говорил, что лучше бы у проституток не было детей.

И вдруг меня осенило. И грустно стало за него.

Он ничего, может, против проституток не имел. Только пытался забыться в их объятиях, замученный одиночеством или, может, мальчишеским любопытством. Почему-то парни особенно парятся по этому поводу, особенно шутят друг над другом, кто ещё не.

Но Ки Ра, кажется, ненавидел одну из проституток. Потому, что она была его матерью. Она ещё и рожать его не хотела. Может, он ещё оттуда, ещё в животе её будучи, запомнил тот ужас, который испытывает душа ребёнка, когда мать серьёзно раздумывает, как и когда избавиться от него. Или потому, что мать ему уже рождённому и подросшему говорила, что он ей не нужен. Что и прежде был не нужен и сейчас нужным не стал. Наверное, мать его попрекала, что он нежеланный ребёнок, что она не хотела его рожать, что, быть может, страшно намучалась при родах. И если он был у неё единственным ребёнком, то выслушивать эту жуткую дрянь приходилось только ему. Только на него падал её гнев. Женщины, так и не принявшей своего ребёнка, даже спустя года.

Отец… отец у него был богатый. Но Ки Ра сейчас жил один, в чужой стране. Отец особо не волновался. Разве что отец составил или уже сам Ки Ра составил шпаргалку, что делать, если парня увезут на скорой. Или, может, если совсем умрёт. О матери Ки Ра почти не упоминал. Может, отец его был женат, но на другой. Но с мачехой парень не ладил. Или… или там у его отца была своя семья, нормальная?.. Может, даже другие дети были?.. Но Ки Ра они в семью отца так и не приняли. И он где-то в стороне болтался, ни матери не нужный, ни отцу. Хотя отец и обеспечивал его деньгами. Но близких деньгами не заменить. Семью не купить, как сказал грустно Ки Ра. Друзей не купить. Вот он и слонялся один. И отдушиной для него стало рисование.

Да и вот… пришёл вдруг ко мне, расстроенный. Что-то случилось у него. Согрелся в душе. Чай попил. Почти не поел. И рисовать потянулся. Ушёл в процесс с головой. Кажется, он, как и я, сбегал от расстройств и несчастий, от своих чувств на ветре своих фантазий. Разве что моим прибежищем стали книги, а у него – рисунки. Так мы уходили от жизни, годами убегали от неё. Так мы спасались. Так мы сумели выжить.

Бездушный… Акира сказал, что такой псевдоним у художника, чьи рисунки похожи на стиль Ки Ра. Бездушный… это и есть Ки Ра? Тот, кто всем говорит, будто у него нет души, нету сердца? Да и в жизни, даже если и скрывает своё любимое дело, в жизни всё равно прикидывается бездушным, вредным.

Бездушный… если так подумать… у меня в книге тоже был герой без души. Тот кианин, Кри Та Ран. Бездушным его все считали. Кто знал, что он – кианин. Вот даже Лерьерра ушла, узнав. В тот страшный день после жуткого стихийного бедствия, сгубившего весь город. Или даже всё население той планеты сгубившего. В тот жуткий день в живых остались только трое: Лерьерра, Кри Та Ран и тот, другой мужчина. Правда, второй мужчина был едва живой. Он сильно пострадал. И Кри Та Ран пытался его спасти. И даже мёртвым прикинулся, чтобы Лерьерра ушла от него с тем. И… и даже признался, что он – кианин, чтобы она ушла. Чтобы ушла с обычным человеком. Может, потому, что только у обычных людей могли родиться дети. И, может быть, именно дети Лерьерры и того, другого, смогли возродить погибшую почти цивилизацию?..

Но… но я всё записывала ту книгу… я видела его действия… как он мучался, когда отец Кристанрана прошёл мимо него, беспокоясь только об его аини. Как он мучался, когда Сандиас раскрыл правду о нём его названному брату, считавшему его братом своим родным. Как странно Кри Та Ран замер у проснувшегося вулкана. Сказал, что лава земли напоминает кровь, выскользнувшую из раны на теле. Что он думает об истинной природе всего, когда видит лаву. А ещё он так отчаянно доводил того змееголового! Будто не адреналина хотел получить, а смерти от меткого выстрела. Будто вся эта ситуация и жизнь его мучила. Но… если он мучался… может, Кри Та Ран и не был бездушным?.. Только… только он жил с искалеченной душою. Душою искореженной, чтобы он больше не был самостоятельным существом, чтобы он настоящему человеку служил, как раб. Чтобы он был вечно привязанным к какому-то человеку.

Раб стал бы возмущаться плену, если бы был бездушным?.. Робот мучался бы от того, что кому-то служит, что был к кому-то навечно привязанным? Да и… стал бы робот печалиться, что у него не может быть детей?.. Нет, грустить мог только человек. Живой человек. Или… или полуискусственный. Таких тогда много было. Хотя его самого и сделали полностью искусственным: кианинов вообще не считали за людей. Да и…

«Кианины… ты их относишь к животным или к вещам?» – вдруг чётко вспомнилось мне. Будто это в моих ушах прозвучало, будто сказали при мне. Или мне самой.

Что это… за странное чувство?.. И будто бы голос… звуки, речь какие-то другие. Но этот смысл… этот режущий душу смысл… что это со мной?..

Резко села. Шумно выдохнула от того, что бок опять заболел, потревоженный.

Но роботу… разве роботу не было бы всё равно, кем в людской классификации его считают? Вещью или животным?.. Кем-то ниже людей. Ниже людей… всё-таки, мерзко, когда кого-то считают ниже себя.

Я вот помню. По моей внешности как-то проехались. Девчонки. А потом уже одноклассники – по поводу моей груди. Я тогда шла, они не видели меня. Мне было мерзко, что они так легко осуждают меня, будто считают хуже их, непригодной для нормального отношения. Но вот, пожалуй, и всё. Мне не пришлось жить с этим мерзким чувством, потому что ботаников и чудиков в мире и в моей школе хватало и без меня. А потом мне повезло познакомиться с Лерой и Виталиком. Несколько последних классов школы мы общались, даже при том, что Виталик учился в другой. А в вуз один пошли. Были вместе. Поддерживали друг друга. О, как мне повезло, что в моей жизни были они! Вместе веселее жить.

Только… каково жить тем, кого всегда и все считают ниже и хуже их?.. Наверное, это ужасная жизнь! Но… если Кри Та Ран не был человеком… если у кианинов нет души и нет чувств, почему его так возмущало это положение?..

А, нет… он-то был с душой! Один из редких кианинов, ради большого сходства которых с людьми учёные додумались отбирать души абортированных младенцев, потом их калечить и как-то насильно менять, чтобы теряли свою собственною волю и становились привязанными к какому-то человеку, чтобы послушными рабами становились.

Мерзко… мерзкая ситуация. Мерзкие учёные! Даже если тех несчастных детей убили совсем, ещё в утробе, разве можно было трогать и, тем более, мучить и использовать их души?! Но… хотя та цивилизация жила где-то не у нас, в другом времени или мире… наша цивилизация, к несчастью, медленно дошла до чего-то похожего. У нас додумались использовать стволовые клетки из трупов детей, лицемерно названных «абортивным материалом». У материала вроде нет души. И вроде теперь уже стало нормально, звать убийство младенцев чужеземным словом «аборт». Так вроде уже прикрыто, задрапировано, уже лучше, чем детоубийство. Так, чтобы не быть честными и виноватыми, трупы детей стали звать абортивным материалом. Каким-то материалом. Вроде как и вещью. Только та «вещь» и тот «материал» прежде были живым ребёнком! Нерождённым, но всё-таки были живым, настоящим человеком. Хотя, увы, ещё не рождённых младенцев почему-то не считали за людей. Просто «плод» в животе у матери. Просто кусок мяса. Если просто плод, то можно и выкинуть?.. Лицемеры!

Наши учёные додумались, как использовать тела убитых детей для собственной выгоды. Додумались перерубать пуповину сразу после родов, когда у малыша, выдавливаемого сквозь тело матери, часть крови по пуповине в плаценту перетекла, чтобы ему проще было сжиматься, чтобы он, новорожденный, поскорее был отсечён от пуповины и плаценты, а в тех осталась треть или четверть его крови. Потому что та кровь была полезной, в ней стволовые клетки были. А каково малышу новорожденному лишиться большой части своей крови?! Или вот из плаценты делают косметику. Возможно, из плаценты убитых абортами детей заодно.

Учёные той цивилизации, привидевшейся мне, вообще додумались использовать души убитых детей для собственной выгоды. Кри Та Ран был такой не один. Не его одного душа искалеченная хранилась в тайном хранилище. Десятки или сотни заточённых, изломанных душ стояли в жутких камнях на полках шкафов. Ждали в камнях-тюрьмах, покуда их темницу не вытащат, не запихнут в искусственное тело, не сделают из них чьего-то раба. Сколько же убитых и сломанных людей там умещалось?.. Я не знаю. Я этого не увидела. Но в те минуты, когда мне привиделось то жуткое хранилище, в те минуты, когда я описывала его и разговор душ, пытающихся уйти, мне было очень страшно и больно. Мне было больно внутри. Словно я там была сама. Словно я сама не могла оттуда вырваться.

К несчастью, наша медицина дошла до чего-то похожего. Не щадить жизнь своих детей. Не считать их людьми. И… как далеко наука моей цивилизации способна зайти?..

Шумно выдохнув, Ки Ра вдруг сел. Вдруг подвинулся ко мне. Но… просто голову положил мне на плечо. Я не оттолкнула его. Нет, не пыталась даже.

Я просто застыла. Застыла от ужаса.

Ведь… кажется, та ужасная цивилизация, вздумавшая поработить чьи-то души… цивилизация, забиравшая души своих собратьев, своих детей и использовавшая их ради чьей-то прихоти… а если она вся погибла?.. Не только тот город, который был заметён снегом? Не одна только та планета?.. Если они все?.. И даже неясно, смогли ли уйти далеко и выжить вообще Лерьерра и тот, другой мужчина?.. Настоящий. С душою не изломанной. Если Кри Та Ран предпочёл, чтоб с Лерьеррой ушёл другой, даже не любимый ею, наверное, тот, второй, был обычным человеком? Живым человеком? Или хотя бы только полуискусственным? И это Кри Та Ран точно знал. Или хотя бы надеялся. И хотел, чтобы девушка, которой не посчастливилось полюбить его, ушла с обычным человеком. Или не сильно искорёженное тело имевшим. Тот, который сможет быть благодарным ей за её чувства. Тот, который полюбить её может. Или хотя бы просто приласкать. По-настоящему.

Но… если Кри Та Ран отпустил их вдвоём… это была изломанная воля живого робота, которому запрограммировали в первую очередь спасать хозяина или хотя бы другого человека?.. Или это было благородство другой души, отпустившей Лерьерру с тем, кто бы мог позаботиться о ней, лучше, чем он?..

Но… если та цивилизация погибла… если насовсем…

Они незадолго до гибели начали использовать души своих собратьев!

Незадолго до их гибели души изломанные и пленные, кажется, о чём-то договорились. Они что-то хотели осуществить. И многие ушли совсем в небытиё, чтобы оставить самого сильного и любопытного из них. Душу Кри Та Рана. Они у него просили что-то сделать. С другими сломанными душами. Если они встретятся. Они…

Это он?.. Это Кри Та Ран погубил ту цивилизацию?.. Или просто в какой-то миг все сохранившиеся и искалеченные души, запертые в чужих телах, с волей подавленной, однажды очнулись и что-то устроили?..

Но… та цивилизация научилась использовать души других людей. Использовала души убитых младенцев. И та цивилизация спустя какое-то время погибла. А людей искусственных выращивать они научились ещё до того. Бездушных. Поняли, что те размножаться не могут. И имплантаты вставлять, органы больные или сильно повреждённые искусственными заменять они научились задолго до того.

Но, впрочем, моя цивилизация уже использует донорские органы. Уже проводит искусственное оплодотворение. Соединяет яйцеклетку и сперматозоиды в пробирках, чтобы потом подсадить их в какое-то женское тело. В пробирках полностью выращивать людей не научились ещё. Люди моей цивилизации занялись этим недавно. Ещё не выяснили, имеют ли такие дети, полуискусственные, душу на самом деле. И смогут ли размножаться? Или как семена гибридные выродятся через несколько поколений?.. И… и тела убитых младенцев учёные моей цивилизации придумали использовать ради какой-то выгоды.

До чего же две цивилизации похожи! И наша, и та, выдуманная мною! Случайно так получилось. Просто ко мне пришла история. Тот мир вырастал из осколков и становился всё ярче и ярче. Та цивилизация насколько-то опережала мою в техническом прогрессе. Тогда уже расселялись на других планетах и других галактиках, общались с другими цивилизациями, обнаруженными в космосе.

Но та цивилизация погибла. Может, именно оттого, что дерзнула подчинить чьи-то души или так жадно и лицемерно использовать тела несчастных младенцев, нежеланных у родителей?

И, увы, моя цивилизация уже близко подошла по развитию и по идеям к ним. Так… мы следующие? Мы те, кто погибнет после них?.. Или мы ещё можем успеть одуматься?..

– Прости, – грустно сказал Ки Ра, голову убирая с моего плеча. Слез с дивана. – Я не должен быть приходить. Прости.

– Ничего, – сказала я, очнувшись от моих страшных размышлений, – я понимаю, что у тебя случилось что-то тяжёлое. И ты пришёл ко мне. Ты мне доверился. Я рада, что ты доверяешь мне. И… – запнулась.

Он ждал. Напряжённо ждал или напугано. Но он ждал моего ответа, не уходил. Подпущу его поближе или отойду?.. Кажется, его это волновало.

Грустно ответила:

– Не уходи. Тебе некуда идти.

– И только? – резко спросил он.

– У тебя что-то страшное случилось. И ты расстроен. Это грустно.

Ки Ра какое-то время стоял там, поодаль. В темноте. Не решаясь ни уйти, ни приблизиться. Кажется, он сомневался, чего хотел больше всего. Взволнованно дышал, неровно.

– Прости, что я пришёл, – сказал он внезапно. – Мне некуда ходить. Мне нет людей, с который мог говорить. Но ты меня слушать. Это странно. Это так внезапно. Когда можно говорить мои мысли. Когда живой человек меня слушать. Прямо здесь. Рядом со мной.

А как же Акира?.. Вы же выглядели такими счастливыми, когда он после несчастного случая пригласил тебя жить в его номере, когда вы много рисовали вместе! Или… вы поссорились?.. Но… если поссорились, если он пришёл сюда и говорит, что ему некуда идти… значит, вы жутко поссорились?.. Если не расплевались насовсем. Но почему?!

А, впрочем, ты же не хотел об этом говорить. Значит, осталась только я?.. Только одна я, к которой ты мог прийти, расстроенный, или, может даже, вообще потерявший сегодня друга. Значит, кроме как мне тебя утешить больше некому. Блин, но я же не могу отпустить тебя так! Не хочу оставить тебя одного! Ты итак слишком долго был один.

Тихо сказала, чтобы только он один услышал:

– Понимаю. Часть моих мыслей и чувств я выговариваю в моих книгах. Но с живыми людьми говорить лучше. Бумага и экран неживые. Здорово видеть лица живых людей, слышать их голос, разные интонации. Здорово, когда наши чувства и мысли совпадают. Когда мы одинаково смотрим на мир. Хотя бы где-то.

Он ещё долго стоял там, в темноте, в стороне от меня. Но потом всё же вернулся, сел на постель. Нет, лёг.

Вздохнула. Грустно мне. Жаль этого одинокого парня!

Ки Ра вдруг сел. Рукою скользнул по моему плечу. Растерянно застыла. Он вдруг обнял меня за плечи, к себе притянул. Руки у него были мускулистые. В темноте было не видно шрамов. Хотя шрамы у него на запястье были ужасными. Наверное, он когда-то всерьёз хотел со всем покончить.

Другая его рука легла на мой затылок. Нет, соскользнула на моё лицо. Он вдруг наклонился и поцеловал меня в лоб. Осторожно. Губами по носу моему медленно соскользнул. К моим губам.

Застыла, когда наши губы соприкоснулись. Сердце забилось как-то неровно. Быстро. Его губы осторожно сжали мою нижнюю губу. Нежные. И… мой первый поцелуй… внезапный… но он же не хотел!

Ки Ра целовал меня долго и нежно. И вроде я не любила его. Но его прикосновения… приятные были.

– Спасибо, – сказал он наконец, осторожно отпустив мои губы. – Спасибо, ты понимаешь меня.

И на этот раз сказал слова верно, стараясь. Или эту фразу уже слышал, часто, запомнил, как она правильно звучит целиком.

– Ты, главное, не грусти, – смущённо сказала я. – В этом мире много людей. Ты найдёшь тех, кому будешь нужен, кого будет волновать твоё состояние.

– А ты… – как-то глухо спросил вдруг парень. – А тебе… нужен?..

Честно призналась, потому что у меня уже была какая-то симпатия и сочувствие к этому жутко честному человеку:

– Нужен.

Правда, запоздало додумалась, что он мог понять что-то не то. И замялась, не понимая, как объяснить, что он мне просто как друг? Шумно выдохнула.

Парень снова вдруг потянулся ко мне. Осторожно голову нащупал, обнял лицо. И долго целовал. Осторожно. Нежно. И я, завороженная непривычной лаской, застыла, прислушиваясь к себе.

Ки Ра наконец отпустил меня. Я замерла, смущённая. Не зная, что сказать. Но он, кажется, опять меня не понял. Иначе понял, что я не отстранилась и не отодвинулась. Вдруг осторожно руками обхватил. Опять поцеловал. Стал целовать нежно мои щёки, мой лоб, мою шею. Осторожно на кровать опрокинул. И, нависая надо мною, снова накрыл поцелуем мои губы. Прежде, чем я что-то сказала.

Я ещё немного соображала. Не зная, как оттолкнуть его, чтобы не обидеть. Растерянная непривычными поцелуями, да ещё и в таком количестве.

Парень наконец-то отодвинулся. Я шумно выдохнула. Вроде остановился. Мне надо бежать? Сшибая в темноте всё, что попадётся мне на пути, шумом родителей привлекая. Которые уж шум падающих вещей заметят, неправильно истолкуют и прибегут меня спасать. И бедному Ки Ра достанется.

Так и не успела ничего придумать. Да и вроде прошло несколько секунд. Его ладонь осторожно опустилась на мой живот. Губы осторожно коснулись вдруг моей шеи. Ой…

Но я размякла от этих непривычных ощущений. А потом сознание моё улетело.

И я осталась в его осторожных поцелуях, становящихся всё более быстрыми и сладкими… я утонула в прикосновениях его рук… таких ласковых… осторожных… не грубых… и когда его ладонь проскользнула под мою футболку и легла на мою грудь, мне уже не хотелось его останавливать. А он, кажется, хотел мне отдать всю нежность, которая в его душе накопилась. Которую никто не забрал. Которая никому не была нужна. Такая сладостная и пьянящая! В ночь, когда слились наши губы, впервые и надолго… в ночь, когда, кажется, слились и наши души… когда два тела сплетались вслед за душами. И это было совсем не страшно. Так пьяняще… так сладко… больно и сладко…