Читать книгу Золотой глаз. Эзотерическая сказка в девяти историях - Елена Золотухина-Аболина - Страница 4

Они сидели за накрытым столом. Мама купила красивый, весь в розочках торт, в котором теперь было одиннадцать свечей, которые Рома старательно задул все до одной. Настала пора подарков.

Дядя Артем, мамин брат, забежал поздравить племянника только на минутку и принес в подарок большущий том «Хроник Нарнии». «Конечно, Юнга, ты уже большой, – сказал он немножко смущенно, – но эти сказки такие замечательные! Последнюю ты точно не читал. А может быть, самую первую – тоже». И, помахав родне на прощанье, он отправился на очередной урок к одному из своих учеников, которого на дому репетировал по обществознанию и французскому языку. Дядя Артем работал в той же школе, где учился Рома, и подрабатывал репетиторством, и сегодня он спешил, как он подшучивал, к «своему богатенькому Буратино», которому завтра предстояло сдавать «хвосты».

Папа поздравил Рому по скайпу, он уже давно жил в Америке, и там у него была другая жена и другие дети – две ромины младшие сестрички, которых он тоже видел только по монитору. Папа каждый год обещал приехать, но так и не приезжал, потому что Америка все-таки очень далеко и лететь из нее очень дорого, да и дел у папы в России, в общем-то, не осталось, он работал в программистом в Майкрософте и уже теперь зарабатывал малолетним дочерям на будущее высшее образование. Впрочем, Рома по нему не особенно скучал, он не помнил его «вживую», поэтому папа оставался для него чем-то вроде телеведущих «в эфире», только телеведущие появлялись на экране гораздо чаще.

Но, вот, мама, и дед… Они могли бы вспомнить про рыбок, которым так хорошо плавается через грот и про то, как здорово на них смотреть. Вот наконец дед поправил очки на носу, крякнул и с серьезным-пресерьезным лицом вышел в коридор, чтобы принести подарок. Впрочем… Коробка вовсе не походила на аквариум, она была явно маловата, да и банки с предполагаемыми рыбками Рома не увидел.

– Мужчина должен все уметь делать! – строго и назидательно сказал дед и развернул приготовленный презент. Рома разочарованно шмыгнул носом. Это был набор инструментов: молоток, клещи, отвертка, рулетка, плоскогубцы и еще какие-то штуки, о которых Рома понятия не имел. Некоторые из этих замечательных предметов и так лежали дома под шкафом, правда, здесь, в ящике они были новенькие, блестели, сияли, и каждая вещица была помещена в свое гнездо.

«Ты, вот, взрослый уже мужик, а ты знаешь, что такое шуруповёрт?» – спросил дед не без пафоса. Рома догадывался, но не знал. Слово «шуруповёрт» ему понравилось. Оно было значительное. Например, «король Шуруповёрт».

– Это ручные инструменты, – продолжал дед, а Рома подумал, что это звучит как «ручные звери». Интересно, а инструменты могут быть дикими?

– Смотри, что показывает дедушка, – вернул его к действительности мамин голос, – это же он для тебя купил!

– А рыбки? – робко спросил Рома.

– Человек не должен идти на поводу и своих прихотей, – нравоучительно произнес дед, – с ним это иногда бывало, но сегодня – совсем некстати, – ты – мамина опора, ты – хозяин в доме. Кто должен, например, чинить кран? Не мама же.

«Сантехник», – подумал Рома, но вслух ничего не сказал.

В конце концов, дед хотел ему добра. Дед был профессор-физик, но при этом он не только писал статьи и выводил формулы, отчего его все на работе весьма уважали, но умел и паять, и лудить, и с шуруповёртами обращаться. И Рома честно сказал «Спасибо» и поцеловал деда в колючую седую щеку.

– А теперь мой подарок, – пропела мама ласково и достала с верхней полки этажерки коробку с цветной гуашью, – Погляди, Ромаша, какие цвета! Все оттенки! Ты научишься наконец писать красками как….как… Как Матисс! Как Ван Гог!

– Ну, может, как Ван Гог не надо, – пробормотал дед, вспомнив, что французский художник был безумен и плохо кончил, – но все равно учись! Глаз тренируй!

Цвета… Рома видел цвета и любил их, но рисовать их не мог. Он чего-то в них не понимал. И оттого, что мама настаивала, и смотрела на него одновременно восторженно и требовательно, ему стало вдруг ужасно грустно. «Я постараюсь научиться», – сказал он скучно, и принялся ковырять ложечкой в куске торта, хотя аппетит у него совсем пропал. Ему не хотелось обижать маму, но все же было очень жаль себя.

А мама и дед, совершив священное действие дарения подарков, стали беседовать между собой, и беседа их, направленная воспитательными речами, текла тоже как-то нравоучительно и назидательно. «Человек должен себя блюсти, – рассуждал дед, вот, например, я! Я уже много лет как пью только минеральную воду, и ни капли спиртного, ни-ни… Я о нем даже не вспоминаю. Говорят, даже кефир содержит спирт…»

Рома поднял глаза и посмотрел на деда. Дед сидел за праздничным столом как перед университетской аудиторией – прямой, высокий сухощавый, с короткой седой бородкой на впалых щеках, но вокруг его головы, заросшей таким же серебряным ёжиком, вдруг возникло какое-то странное сияние. Как будто открылся экран, и на этом экране нарисовалась большая бутылка «Шампанского». Она плавала вокруг дедовой головы – толстая, зеленая, запотевшая от холода, с рифленой молочного цвета пробкой, окрученной проволокой. Она совершала круги и пируэты, то приближалась, то отдалялась… И Рома понял, что дед, скажем так, присочиняет… Что он мечтает об этой бутылке, да еще о фужере на длинной ножке, который выплыл откуда-то сбоку. Потом бутылка вдруг беззвучно открылась так, что пробка отлетела прямо в потолок, и золотистое вино полилось в бокал…

Рома зажмурил глаза. И в это время он услышал мамин голос, который вторил дедовым нравоучениям. «А я никогда не мечтала об украшениях, – говорила мама с напором, – вот женщины, обычно так любят всю эту мишуру. Но это же пустое… Будь сама прекрасна, а то тебя ничто не украсит!»

Ромина мама окончила мединститут, она немножко поработала детским врачом, но врачам как и учителям, платят совсем мало, поэтому мама пошла в косметологи. Она работала днем на работе в салоне красоты, а вечером дома: делала клиентам массажи и маски, и что-то мазала и колола, и смывала, и даже купила какой-то сложный аппарат, в котором всегда светила очень яркая лампа, чтобы видеть каждую ресничку и каждую пору на носу. Она как и Рома когда-то немножко рисовала, и у нее в юности была фантазия, что она будет художником, может быть дизайнером, но все сложилось по-другому. Теперь она занималась, как она говорила, «живой красотой лица» и буквально сутками зарабатывала деньги на жизнь. А художественные альбомы, которые она любила, стояли на полке, и их смотрели Рома с кошкой Элизабет, потому что маме было некогда. Главное, о чем она всегда просила Рому, это чтобы он ни в коем случае не рисовал карикатуры на ее клиенток. Однажды очень ценная клиентка случайно увидела на столе Ромин шарж, узнала себя, сильно рассердилась, даже всплакнула и перестала к маме ходить, а Рома с тех пор понял, что не все, ох не все, любят свои портреты, и старался вообще не глядеть в сторону маминых посетителей, потому что многие из них так и просились на бумагу!

«Украшения – это пόшло, – настаивала мама. – у одной моей клиентки, – она совсем девчонка, – сплошь золотые серьги чуть не с кулак величиной, а цепи на шее толстые – как у собаки во дворе, и при этом – никакого вкуса!» Рома посмотрел на маму и увидел, как в нежно-золотистой ауре вокруг ее головы прямо в воздухе висит, чуть колеблясь и подрагивая, крупный изящный перстень… Ой, как бы ни с бриллиантом… Граненый камень, схваченный узенькой оправой так и сиял, а по оправе располагались камешки поменьше, похожие на крохотные капли росы, и они тоже горели разными цветами…

И тогда неожиданно для самого себя Рома вдруг открыл рот и сказал немножко хрипло и, как ему самому показалось, довольно грубо: «Ну что вы тут все хвалитесь и хвалитесь… Дед,

вон, «Шампанского» хочет, а маме перстень нравится. Алмазный. А говорите, что не надо ничего… Сами себя обманываете.»

Мама вспыхнула. Дед нахмурился. Кошка Элизабет, чуя приближение скандала, тихо юркнула за дверь.

«Что ты выдумываешь! – гневно сказала мама, что за безумные фантазии! Ты совсем распустился! Думаешь, если у тебя день рождения, то можно говорить, что угодно?»

«Это не он распустился, это ты его распустила, Тася, – сокрушенно промолвил дед, – много позволяешь. Чем хочет, тем и занимается, куда хочет, туда и ходит, что хочет, то и смотрит… Ишь ты, старших судить надумал! Яйца курицу не учат, – добавил он и грозно поглядел в сторону стеллажа, где стояли художественные альбомы, – Художник от слова „худо“! Ты опять нашел ключ и смотрел альбом Бёрдслея? В твое возрасте этого делать не положено.»

Бёрдслей был английский художник 19 века, который рисовал пером, Рома глаз не мог оторвать от его завораживающих графических набросков на библейские сюжеты, от его Саломеи, Пьеро, чертей… Он хотел рисовать также. Недаром альбом этого художника выходил под названием «Шедевры графики»! Правда, у Бёрдслея было много не совсем пристойных картинок, и дед считал, что Роме смотреть их рано и что автор вообще был «странный малый», потому он прятал ключ от стеклянной дверцы, за которой стоял альбом. Бедный дед! Он не принимал во внимание, что можно зайти в Интернет и найти там сколько угодно этих рисунков! И потом он вообще представить себе не мог того, насколько его внук был знаком с творчеством «гения миниатюры», да и с ним самим…

– Ты нас огорчил! – сказала мама, – ты ведешь себя как невоспитанный человек. Даже если ты что-то думаешь, вовсе не обязательно это тут же сообщать, – упрекнула она, – Но откуда у тебя вообще такие мысли? Ты полагаешь, что твои близкие – лицемеры?

Рома хотел было ответить, но дед его опередил.

– Это, Тася, ему наши подарки не понравились, – сказал он, – Ну, ничего не поделаешь. Ключ от стеллажа я забираю. А ты, Тася, забери ключ от двери и пойдем, проводишь меня. А Роман пусть посидит дома и подумает над своим поведением».

Так сказал дед, они с мамой оделись и ушли в снежный февральский вечер, сердито хлопнув входной дверью, а Рома остался один с набором инструментов, гуашью и своим глубоким недоумением. Он как бы даже не был особенно огорчен размолвкой с родней, словно она осталась где-то в отдалении, он чувствовал себя странно, и хотя обычно почти никогда не смотрел телевизор, взял пульт, залез в кресло и нажал на «плэй». На цветном экране появились люди. Вокруг головы каждого из них был нимб – большое световое пятно круглой формы, и в этих колышущихся пятнах Роме виделись разные разности.

Вот ведущий политической программы, серьезный хмурый дяденька с бритой головой бубнит-рассказывает об очередных международных проблемах, а над головой у него почему-то курсирует туда-сюда большая собака и за ней бегает маленький мальчик. Вот женщина дает интервью, улыбается, немного сбивается, а вокруг нее почему-то крутятся числа, цифры складываются и раскладывются, так что Рома подумал: она, наверное, бухгалтер. А вот показывают подростков, немного старше Ромы, идут, галдят, и над всеми ними маревом дрожит сцена драки: разбитые носы, сжатые кулаки и даже нож-финка… И чем больше смотрел Рома, тем больше, уже не зная как, он понимал, о чем эти люди думают, чего они хотят и о чем мечтают, и ему становилось не по себе, то ли скучновато, то ли страшновато, потому что мысли у людей были в массе невеселые, а то и откровенно агрессивные и злые. Рома все больше вжимался в кресло и все чаще опускал ресницы, чтобы пропустить мимо себя какую-нибудь очередную сумрачную персону, которая извне выглядела вполне милой и даже привлекательной.

– Ну как подарочек, Юнга? – мяукнула рядом Элизабет, которая уже давно примостилась рядом и с любопытством наблюдала за Ромиными опытами.

– Подарочек? – удивленно спросил Рома, быстро отвернувшись от экрана, который казался ему каким-то кривым зеркалом, злым волшебным окном.

– Золотой глаз, – без обиняков деловито пояснила ему Бетти, – ты-то хоть понял, что видишь их всех насквозь? Ты теперь почти как я.

– Пусть заберет свой подарок! – в сердцах воскликнул Рома, мгновенно вспомнив старика из сна, – пусть заберет! От него одни неприятности!

– Эх ты, – упрекнула Бетти, а еще древняя душа! А почему ты не спрашиваешь, отчего ты стал почти как я?

– Отчего? – озадаченно спросил Рома.

– Оттого, что я умею этот глаз еще и закрывать, – гордо пояснила Бетти, но Рома больше ничего не успел у нее спросить, потому что в дверях повернулся ключ – это, проводив деда, вернулась домой мама.