Читать книгу Там, под небом чужим - Элеонора Мандалян - Страница 4

За следующие несколько месяцев Левон и Лана сообща изучили правила вождения, взяли платные уроки у инструктора и, успешно сдав в DMV driving test, получили водительские права. А это означало, что можно, наконец, купить машину и не быть больше пленниками тесной унылой квартиры.

В один прекрасный день Давид ворвался в дом, как шаровая молния, и с порога, размахивая какой-то бумажкой, закричал:

– Мама! Папа! Сестренки! Пляшите! Победа!

– Кто победил? Кого? – Левон, читавший русскую газету, поднял очки на лоб, вопросительно глядя на сына. – С немцами вроде бы мы давно уже разобрались.

– Вы выиграли грин-карту! Все четверо! Всей семьей! Просто чудо какое-то! – Давид сиял.

– Погоди, погоди, сынок. А ты? – спросил Левон.

– А я пока опять пролетел, – махнул рукой Давид. – Ничего. Подождем еще. Не представляете, какая это удача. Здесь люди по десять лет ждут, и то не у всех получается. Даже на всякие махинации идут. Но чтобы вот так сразу! Собственно, грин-карту выиграл папа. Ну а жена и дети уже автоматически приплюсовываются, как члены одной семьи.

– Я что-то не понимаю, Давидушка, – перебила его Лана. – Разве ты не наш сын?

– К сожалению, этот закон распространяется только на детей, моложе 21 года. А мне уже 23. Так что я сам по себе.

Давид был очень занят. И воодушевлен. Он теперь выглядел совсем иначе, чем в день их приезда – исчезли мрачная замкнутость и растерянность. Он стал общительнее, веселее, разговорчивее. Шутил с сестрами. Ластился к матери. Лана радовалась, что перед ней снова ее прежний сын. И даже лучше прежнего. В нем не осталось и следа от юношеского эгоизма, избалованности. Несмотря на свою занятость, он умудрялся для всех находить время. Старался решать многочисленные вопросы и проблемы, то и дело возникавшие на пути их нелегкого внедрения в чуждую им, новую среду. Бывшему советскому гражданину даже в голову не могло прийти, каким количеством тонких и толстых нитей опутан якобы свободный американец, как сосчитан, прослежен и измерен каждый его шаг. Дотошные эмигранты предпринимали отчаянные усилия разобраться во всей этой паутине. Истинные же американцы могли прожить в своей стране всю жизнь, даже не попытавшись понять, как действует механизм, частью которого они являются.

К своему ужасу, Лана обнаружила, что вся одежда, все постельное белье в шкафу и на полках у сына неглаженые. Более того, их, как оказалось, и гладить-то было нечем. Она заставила Давида взять ее в магазин, сама купила утюг и гладильную доску и ликвидировала это «вопиющее безобразие».

– Мамочка, солнышко! – таял от удовольствия Давид, надевая по утрам идеально отутюженные рубашки. – Я снова чувствую себя человеком! Пегги пыталась убедить меня, что утюг в Америке – nonsense. Что по-настоящему деловые люди не опускаются до траты драгоценного времени на такие ничтожные мелочи, как складка на одежде, а попросту не замечают их.

Да, на быт, судя по всему, Пегги размениваться не хотела. Но, несмотря на то, что приезд семьи Давида внес в ее жизнь существенные неудобства и осложнения, для его сестер у нее время находилось. После работы она заезжала за ними на своей старенькой Хонде и везла показывать город. Заканчивалась прогулка обычно в каком-нибудь Fast Food или в кинотеатре с пакетом pop-corn и огромным бумажным стаканом ледяной pepsi-cola. Девочкам такое приобщение к «настоящей» американской жизни ужасно нравилось. Они ждали Пегги с нетерпением, с каждым разом проникаясь к ней все большей симпатией. Благодаря ей английский у Инги и Вики быстро продвигался.

Шли последние недели летних каникул, и скоро Пегги уже не сможет уделять им свои вечера. Но с наступлением осеннего семестра и у сестер не будет свободного времени. Обе начнут учиться в High school, которая, к счастью, располагалась в пяти минутах хотьбы от дома Давида.

Инга считала каждый день, отделявший ее от занятий, веря, что как только она переступит порог своего нового класса, для нее начнется по-настоящему интересная жизнь, полная волнующих событий и увлекательных встреч. Ей не терпелось почувствовать себя американкой.

У Вики, казалось, на этот счет иллюзий не было. А кроме того, она жила в ином мире, очень глубоком, сложном и до конца ею не осознаваемом. Когда на улице было нестерпимо жарко и никто не рисковал высунуть нос на раскаленный балкон, Вика находила там уединение. Забившись в угол, где чудом сохранялся крохотный клочок тени, она записывала в свой дневник стихи-раздумья, полные любви к миру, к людям и какой-то странной вселенской патетики, самопроизвольно изливавшейся на бумагу.

Лана никогда не отождествляла себя с породой женщин семейства домашних и, в принципе, терпеть не могла всё, что было связано с хозяйством и домом. Но на сей раз она буквально лезла из кожи вон, изощряясь в приготовлении разнообразных блюд, бросив на это благое дело весь свой – застойный на данном этапе – творческий потенциал. Уж очень ей хотелось компенсировать сыну два тяжелых года, прожитых им едва ли не впроголодь. Хотя осуществлять задуманное было совсем непросто. Купить-то можно было все, что душе угодно, вплоть до птичьего молока, а вот сообразить, где и на чем готовить – гораздо сложнее. Тесный закуток у входной двери, который лишь символически можно было назвать кухней, казалось, меньше всего для этого подходил. Тем не менее, всякий раз, устраиваясь после работы за взятым напрокат столом, Давид блаженно жмурился, с обожанием глядя на мать, и мурлыкал слова благодарности. Лана тотчас начинала прикидывать в уме, а что бы такое-этакое придумать на завтра.

– Конечно, для любимого сына ты готова весь день проторчать на кухне, – ехидничала Инга, уплетая обед. – Небось когда мы просили тебя приготовить нам что-нибудь вкусненькое, ты всякий раз ссылалась, что занята.

– А разве я не была занята, дочка-колючка? Кто ездил каждый день на работу? Кто возил вас в школу и из школы? Кто держал на себе весь дом и сад впридачу?

Как минимум дважды в неделю Пегги обедала вместе с ними. Нахваливая материнскую стряпню, Давид бросал на нее выразительные взгляды. А однажды, не удержавшись, напрямую сказал: «Увидела, sweet heart, что значит настоящая женщина в доме? Учись.»

Как только Давид усаживался перед телевизором, Инга пристраивалась позади него с расческой в руках и припрятанными лентами в кармане и принималась возиться с его по-девичьи длинными волосами. Сначала она их долго, тщательно расчесывала или начесывала, потом выкладывала в замысловатые прически или заплетала косички – иногда одну, иногда две, а то и сразу десяток, под шумок вплетая в них разноцветные ленты и завязывая бантики. Давид не сопротивлялся и все терпел. Возня сестры с его волосами действовала на него расслабляюще и успокаивающе, как массаж.