Читать книгу Деревянный Меч - Элеонора Раткевич - Страница 3

Кенет довольно долго шел предместьями. Сначала он с любопытством оглядывал поселения под названием Кротовые норы, где приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не провалиться в одну из бесчисленных землянок. Кенет даже и представить себе раньше не мог, что человеческое жилище может выглядеть подобным образом. Затем настал черед Ласточкиных гнезд, где крохотные мазанки лепились к городской стене и друг к другу. И только потом ошеломленный увиденным Кенет отыскал наконец ворота в опоясывающей город стене.

Он едва ли заметил, что его кафтан и почти все деньги перекочевали в руки стражников: въездная пошлина была по городским меркам не особо высока, но и денег у Кенета было по тем же меркам очень и очень немного. Он уплатил без единого слова возражения, жадно вглядываясь в невероятное зрелище, видное в проеме ворот. Конечно, городской шум и толчея способны сильно подействовать на воображение вчерашнего сельского жителя, но все же не настолько. Нет, картина, открывшаяся взору Кенета, могла заворожить любого. Сад Мостов был городом единственным в своем роде.

Дорога, по которой Кенет пришел в Сад Мостов, в свое время была руслом одного из бесчисленных небольших рукавов протекавшей здесь могучей реки. Город подымался из воды, как камыш. Его улицами были мосты, мостики, мосточки. Иногда их наводили не прямо над водой, а между краями крыш. Потом, после Великого Землетрясения, оставившего в руинах полстраны и чудом не затронувшего Сад Мостов, путь реке преградили обломки гор. Не в силах ни обойти, ни перепрыгнуть гигантский каменный порог, река размыла мягкий лесс и покатила свои помутневшие воды совсем в другую сторону. Тут бы и научиться жителям города ходить по суше. Однако из переплетения каменных радуг соткался столь неповторимый облик города, что его жители не захотели от него отказаться. Да и кто поручится, что когда-нибудь река не вернется столь же внезапно, как и ушла? Мосты переплетались все теснее, под ними царила приятная прохлада в самую удушливую летнюю жару. Конечно, зимой обитателям Сада Мостов явно недоставало и без того скудного солнечного света, зато холодные сумерки не сопровождались обычной для большинства городов духотой. Даже в столице на большинстве улиц два экипажа могли разъехаться с трудом, а здесь вода раздвинула ряды домов далеко друг от друга, и когда она ушла, на просторных улицах дышалось легко и свободно.

Кенет никогда не видел ничего подобного. Каменные радуги, вознесенные в небеса, отбрасывали на землю синие радуги теней. Мостики врастали один в другой, переплетались, сцеплялись, словно пальцы рук в нежном пожатии. Кое-где между окнами верхних этажей были перекинуты не мостики даже, а временные дощатые переходы, и, забегая за парой луковиц к соседу, люди втаскивали эти импровизированные мостики за собой в гостеприимно распахнутое окно.

На улицах дети играли в «чертиков». Впрочем, знакомая Кенету с детства игра приобрела в этом городе несколько иной вид. Солнечный свет золотил небольшие островки среди густой синевы теней. Следовало перепрыгнуть с одного островка на другой. Тот, кому это не удавалось, становился «чертиком» и начинал гоняться за остальными, мешая им прыгать. Если он успевал помешать кому-нибудь допрыгнуть до волшебного островка, он переставал быть «чертиком», и уже новый «чертик» начинал бегать, вопить, размахивать руками и толкать играющих. Кенет попытался было спросить у детей, как ему найти постоялый двор или трактир: он ничего не ел со вчерашнего вечера и был бы не прочь перекусить. Запыхавшийся «чертик» остановился и охотно объяснил незнакомцу: «Выйдете на улицу Плотников, потом подыметесь по Гончарному мосту, перейдете на мост Полнолуния…»

Дальше Кенет уже не слушал. Бесполезно. Он вежливо поблагодарил «чертика» и пошел куда глаза глядят, положась на удачу. Удача дремала час-другой, потом внезапно пробудилась, и Кенет наткнулся наконец после долгих блужданий на вполне подходящий трактир под названием «Перевернутый мост». Кормили там сытно, и посетитель мог не опасаться окончить жизнь, держась за живот над миской какой-нибудь тухлятины. Да и запрашивали там недорого – то есть по городским понятиям недорого. Кенет вышел из «Перевернутого моста» сытый, но без единого гроша.

Относительная дороговизна объяснялась очень просто. Когда-то Сад Мостов был столицей. Когда из города ушла река, покинул его и императорский двор. Однако столичные замашки у жителей Сада Мостов сохранились. Новую столицу они и в грош не ставили: ее казенное великолепие меркло перед неповторимым своеобразием столицы прежней. Княжеский род, с незапамятных времен властвовавший над Садом Мостов, был неколебимо уверен, что город возвратит себе былую славу; простые обыватели веровали в это с не меньшей истовостью, а пока в ожидании сладостного часа возрождения жили по-столичному широко. Однако столичный размах и в столице обходится недешево, а вне ее – и подавно. К тому же пресловутое своеобразие обходилось городу в изрядную сумму: если оставленная заботой улица всего лишь неприглядна, то полуразрушенный мост опасен для жизни. Город не мог позволить себе прийти в упадок – ни в переносном смысле, ни в прямом. Не одно поколение императоров изнывало от бессильной ненависти к Саду Мостов, ибо львиная доля собранных налогов уходила на внутригородское благоустройство (благодаря чему обитатели города платили налог с охотой), императору же перепадали жалкие крохи. Увеличить налог императорам никак не удавалось: всесокрушающая в столице волна императорского гнева отзывалась в сем отдаленном краю жалким слабеньким плеском, а княжеская власть была сильна и крепка. Преданность князю подогревалась ставшей традиционной за восемь веков ненавистью к новой столице. Императоры присылали одного наместника за другим, но пришельцам быстро указывали, где их место на самом деле. Не желавшие знать свое место вскоре находили его в роскошном склепе на городском кладбище, и император присылал нового чиновника. Судьба строптивого предшественника служила ему хорошим уроком, он смиренно позволял привести себя к покорности, передавал свою номинальную власть в руки властей реальных и мирно доживал свой век под сенью княжеского дома, ни во что не вмешиваясь.

Ничего этого Кенет пока не знал и знать не мог. Он и вообще не был осведомлен о существовании князя или наместника, не знал, каких улиц или мостов в какое время лучше избегать. Поэтому крик стражи: «Дорогу, дорогу!» – застал его прямо посреди моста.

– Дорогу, эй, дорогу! Его светлость наместник Ахейро к его светлости князю Юкайгину! Дорогу носилкам его светлости господина наместника!

«Вот ведь незадача! – сокрушенно подумал Кенет. – И куда мне теперь? С моста вниз головой?»

Носильщики с паланкином уже взбегали на узкий мост. Кенет растерянно озирался, не в силах сообразить, куда бы ему деться.

– Сюда! – крикнули откуда-то снизу.

Кенет перегнулся через перила и посмотрел вниз. Лысый толстяк средних лет махнул ему рукой.

Кенет перешагнул через невысокие перила, ухватился руками за решетку, поболтал ногами в воздухе, отпустил руки и спрыгнул на нижний мост, чудом не промахнувшись. Над его головой дробно простучало «бум… бум…» – и затихло в отдалении. Паланкин его светлости господина наместника миновал мост Весенних Цветов и проследовал на мост Принцев.

– Что, испугался? – сочувственно спросил толстяк. Кенет немного поколебался и кивнул.

– Охотничек! – процедил толстяк, глядя вверх, на пролет моста Весенних Цветов.

– Кто? – не понял Кенет.

– Да наместник же! Как у него минутка свободная, так все охотится и охотится. Зверей на него не напасешься!

Из сказанного Кенет заключил, что если наместник Акейро стреляет, то попадает обычно в зверя, а не в ближайшее дерево или собственный сапог. Ясное дело, охотиться такой человек предпочитает сам, не препоручая этого придворным охотникам. Решительно ничего предосудительного в подобном образе действий Кенет не находил.

Тем временем паланкин наместника Акейро достиг середины Княжеского моста.

– Стойте! – нетерпеливо крикнул Акейро. Носильщики остановились как вкопанные. Акейро выскочил из паланкина, небрежным жестом подозвал пеший эскорт и быстро зашагал по Княжескому мосту, чтобы хоть часть пути проделать пешком, а не в носилках. Он никогда не любил езду в паланкине, предпочитая передвигаться верхом или, на худой конец, пешком. Но ничего не поделаешь: пешее хождение наместнику категорически возбранялось. Да и небезопасно сановной особе шляться пешком среди простых смертных. Вот и приходится трястись в закрытой коробке. В дурном расположении духа Акейро называл паланкин катафалком, и ему действительно начинало казаться, что его несут куда-то на кладбище, чтобы похоронить заживо. В последнее время, когда боли в груди мучили наместника реже, он почти не думал о похоронах. И все же чего бы он ни отдал, чтобы наносить визиты, сидя в седле! Но лошади использовались обитателями Сада Мостов только для загородных прогулок: в черте города попросту невозможно передвигаться верхом. Паланкин был единственным неудобством, с которым Акейро не мог свыкнуться, хотя по необходимости и терпел его.

Князь Юкайгин дожидался Акейро с самого утра. Он уже распорядился подогреть для гостя красное вино, настоянное на травах, и с нетерпением прислушивался, когда же в коридоре зазвучат легкие стремительные шаги.

Наместник Акейро отпустил стражу у дверей в княжеские покои, вошел, поздоровался с князем, взял из рук слуги кубок с вином, поднял в знак почтения к хозяину дома и пригубил.

– Холодненького бы! – вздохнул он.

– Ваша светлость! – укоризненно воскликнул князь Юкайгин.

Акейро посмотрел на него и негромко рассмеялся. Юкайгин тоже усмехнулся: старый розыгрыш, а он все равно на него попадается. Акейро отлично знает, что ему нельзя пить холодного.

Акейро сел, не расправляя своего официального одеяния. Оно как-то само расправилось и легло изящными складками.

Акейро мелкими глотками прихлебывал горячее вино, а князь Юкайгин наблюдал за ним с улыбкой. И подумать только, что всего два года назад он подсылал к этому человеку наемных убийц! Теперь старый князь любит его, как сына.

Князь прекрасно помнил, как два года назад худой слабогрудый юнец явился из столицы в Сад Мостов. «Ну, с этим наместником хлопот не будет. И не таких окорачивали», – подумал тогда князь Юкайгин. Как же он ошибся! Этот слабый болезненный юноша обладал непреклонной волей. Князь рассчитывал за месяц-другой поставить зарвавшегося сопляка на место. Взамен зарвавшийся сопляк поставил на место самого князя задолго до истечения этих двух месяцев. Князь изнывал от уважительной ненависти к новоявленному сопернику, но поделать не мог ничего. Тихая властность Акейро совершенно заглушала его собственные громогласные требования. Князь уже троих наместников на своем веку скрутил в праздничный крендель, но подступиться к Акейро было невозможно. Мало-помалу жизнью города начал распоряжаться тихий чужак с вежливой улыбкой на юношеских губах. Распоряжения его были всегда разумны, но легче от этого князю не становилось. Его бесило ведь не то, что власть приходится с кем-то разделить. Он любил свой город, он знал каждую трещинку в каждом его камне, этот город стал его собственной плотью. Он не мог позволить распоряжаться этой плотью равнодушному пришельцу из ненавистной новой столицы.

Тогда он впервые подослал убийц к Акейро. Потом еще раз и еще. Однако придворная жизнь хорошо обучает умению беречь свою шкуру. Иногда Акейро избегал убийц, иногда разделывался с ними. Князь только диву давался: наместник худ как щепка, в чем только душа держится, – как ему удалось расправиться со здоровенными мастерами убойного дела?

Узнал об этом князь значительно позже. А тогда доведенный до отчаяния князь Юкайгин решил самолично устранить проклятого наместника. Случай представился ему не скоро, но князь Юкайгин был терпелив и ждать умел. И дождался. На пиру в честь дня рождения императора присутствовать должны были оба – и князь, и наместник. Как обычно и случается, господа почетные гости упились до поросячьего визга. На той стадии, когда те, кто почему-то еще сидит, рассказывают странные истории тем, кто уже удобно расположился под столом, князь Юкайгин с удивлением и радостью заметил, что кресло наместника пустует. Выждав еще немного для верности, князь тихо покинул пиршественную залу. Уж если присутствия наместника никто не заметил, то его ухода не заметят и подавно.

В личных покоях наместника было пусто и тихо: все слуги были заняты гостями. Князь Юкайгин не раз посещал эти покои при прежних наместниках и шел спокойно и уверенно, не опасаясь заблудиться в лабиринте комнат, галерей и переходов. Он тихо толкал двери, и они неслышно распахивались, пропуская его внутрь.

В одной из комнат занавеси были раздернуты, балконная дверь открыта. У князя дух захватило, когда он увидел крыши и мосты родного города, словно парящие в жемчужно-сером предрассветном воздухе, который, казалось, слабо светится сам собой.

На балконе спиной к Юкайгину стоял какой-то юноша, одетый по местному обычаю. Его синее с черным одеяние, широкое в плечах, мягко спускалось до локтей. В талии его крепко стягивал узкий черный пояс. Ниже пояса ткань мягко облегала бедра, спускаясь до середины икр. Ни одной лишней складки, ни одного ненужного украшения, вообще ничего, нарушающего гармонию наряда. Юноша носил свою одежду с привычным небрежным изяществом. Он молча любовался городом, а князь любовался и городом, и незнакомцем. Он хотел было незаметно уйти, но тут незнакомец обернулся, и Юкайгин с несказанным изумлением узнал в нем наместника.

– В жизни не видел ничего прекраснее, – тихо сказал Акейро. – Великий родоначальник нынешней династии попросту идиот. Как можно было от такой красоты перенести столицу в это гиблое место!

Юкайгин молчал, потрясенный. Он чувствовал: Акейро говорит, что и думает. Его лицо сияло самой неподдельной искренностью.

Акейро пристально взглянул в лицо князя Юкайгина и чуть примкнул веки.

– Красивый город, – так же тихо произнес он. – Здесь хорошо будет… – Он замолчал и, помедлив немного, неожиданно добавил: – Умирать.

Князь Юкайгин растерялся окончательно. Он не знал, что сказать. Никакие слова не шли ему на ум. Молчание затягивалось. Акейро стоял прямо и неподвижно.

– Вашей светлости не понравился пир? – неожиданно спросил он.

– Все уже перепились, – с облегчением заметил князь. – Скучно. А вы, ваша светлость, тоже изволили уйти?

– Грудь болит, – с внезапной тоской ответил Акейро. – Устал я.

Да он же болен, вдруг понял Юкайгин. Это бледное лицо с прозрачным румянцем, эта слабая грудь, худые руки. Он болен, и болен давно и тяжело. Вот почему он никого и ничего не боится. Он давно считает себя приговоренным, и год-другой жизни для него разницы не составляет.

– Вы ошибаетесь, ваша светлость, – негромко, но властно произнес Юкайгин. – Может, умереть в этом городе и неплохо. Но смею вас заверить, жить в нем еще лучше.

Акейро недоверчиво приподнял брови.

– Но ведь вы убивать меня пришли? – спросил он без тени сомнения в голосе.

– Уже нет, – усмехнулся Юкайгин.

В ту ночь уста Акейро разомкнула лишь уверенность, что через пять минут он будет убит. Акейро в обращении оставался сух и сдержан, в откровенности не пускался, чувств своих не выдавал, и историю его князь Юкайгин узнал не скоро.

Мать Акейро в юности слыла девушкой не только большого ума, но и сильной воли. Именно за эти качества, а также за несокрушимое здоровье приглянулась она слугам великого черного мага Инсанны, рыскавшим по всей империи в поисках новых жертв. Великий маг постоянно нуждался в притоке новых жизненных сил.

Совсем еще юная девушка умом обижена не была. Она знала, что случается с теми, кого Инсанна кладет в свою постель, а попав в его замок, собственными глазами увидела, как по утрам из опочивальни мага выносят мертвые тела. Она решила, что, когда придет ее черед, она притворится мертвой. Лучше притвориться, чем стать.

Когда ее черед и в самом деле настал, она едва не упустила нужный момент: жизненная сила уже почти покинула ее. Она собрала всю свою волю, сдержала почти неслышное дыхание и откинулась на подушки рядом с Инсанной. Обман ей удался: Инсанна никогда не приглядывался к своим наложницам, тем более – к мертвым наложницам. А жизни он из нее выпил столько, что мысль о притворстве ему и в голову не пришла. До полусмерти обессиленную и перепуганную девушку выбросили за ворота, как и многих других до нее, чтобы родственники жертвы могли забрать тело и похоронить его: великий Инсанна был милостив.

Девушка выжила, но от некогда веселой, пышущей здоровьем красавицы остался бледный изможденный призрак. Впрочем, былой красоты она не утратила, хотя красота эта изменилась, став скорбной и почти отталкивающей. Однако же не оттолкнула ее новая внешность некоего пылкого юношу. Его ничто не испугало: ни ее кровавый кашель по ночам, ни ворчание родни, недовольной тем, что берет он за себя девицу больную – да и не девицу уже, если разобраться. Раньше он о подобном браке не мог и мечтать, будучи гораздо беднее своей невесты, а теперь ее семья была рада-радешенька, что нашелся хоть один дурак, готовый на подобную женитьбу. Казалось, только его любовь и дает силы жить безнадежно больной женщине.

От этого брака родился единственный сын, названный Акейро. Он появился на свет слабеньким, хилым. Довольно скоро стало ясно, что мальчик унаследовал болезнь матери. Черный маг выпил почти всю его жизненную силу задолго до его рождения. Акейро никогда не встречал Инсанну, но ненавидел его с ледяным бешенством, сколько себя помнил.

Кроме слабого здоровья, от матери он унаследовал ясный ум и непреклонную волю, а от отца – пылкий нрав. При дворе его не любили, и едва освободилась должность наместника, как император быстренько направил юношу в Сад Мостов – в ненавистную провинцию, почти в ссылку и наверняка на смерть: тамошний непривычный климат мог подорвать и более крепкое здоровье, а уж Акейро он убьет неминуемо.

Во всеобщей нелюбви к себе Акейро был отчасти виноват сам. Зная, что долгая жизнь ему не суждена, Акейро никому, кроме родителей, не дозволял себя любить и старался никого не любить сам, чтоб не вызвать ответного чувства ненароком. Однако любой нормальный человек нуждается хоть в какой-то душевной привязанности. Сад Мостов потряс Акейро своей неожиданной красотой, и вся его неистраченная жажда любить и быть любимым обратилась к этому дивному городу. Акейро мог себе позволить любить мосты и дома: ведь, когда он умрет, камни не будут горевать о нем, и зубчатая башня не оплачет покойного наместника.

Эта исступленная всепоглощающая любовь к Саду Мостов и сблизила с ним старого князя Юкайгина.

Если еще недавно князь был готов сделать все, чтобы Акейро умер, то теперь он с не меньшим упорством прилагал все старания к тому, чтобы Акейро жил. Он начал вывозить Акейро на охоту, приглашал к нему лучших врачей, добывал для него безумно редкие и дорогие целебные травы. И Акейро, к вящему своему удивлению, все еще жил и даже чувствовал себя неплохо. Боли в груди мучили его реже, кровавый кашель почти прекратился. Акейро не только принимал просителей у себя, но и сам стал выезжать с визитами. Такими, как сегодня…

– Как самочувствие? – спросил его князь Юкайгин.

– Сегодня немного лучше, благодарю, – ответил Акейро и отпил глоток вина.

Юкайгин придирчиво взглянул на него. Да, пожалуй, выглядит сегодня наместник неплохо. Во всяком случае, лучше, чем в тот памятный им обоим предрассветный час. Акейро и вообще сильно изменился за эти два года. Даже предписанное ему законом официальное одеяние он носит так, что оно становится неуловимо похожим на здешние одежды. В нем нет ничего от уроженца новой столицы. Он здешний, хоть и не родился здесь. И князь не отдаст его смерти, как бы она ни старалась.

– Я подумываю, не выписать ли нам сюда хорошего мага, – предложил Юкайгин. – Может, магия сумеет вернуть вам здоровье.

– Бесполезно, – ответил Акейро. – Я благодарен вам от всего сердца, но это совершенно бесполезно. Покуда жив Инсанна, здоровья мне не вернет никто и ничто.

– Так вы наняли Аканэ против Инсанны? – удивился Юкайгин.

– Нет, что вы! Аканэ – великий воин, но и только. Отправлять на битву с магом воина… нет, нет, это же просто убийство. А я вовсе не намерен убивать Аканэ. Я нанял его для охоты за слугами Инсанны. И меня очень беспокоит его исчезновение.

– Так ведь он уехал, – не понял Юкайгин.

– Уехал, а потом тайно вернулся. Некоторое время он связывался со мной через одного из ваших людей – того, которого вы мне подарили, – но вот уже второй день, как от него нет никаких известий.

– Не такой человек Аканэ, чтобы бесследно исчезнуть, – возразил Юкайгин.

– Вот именно. Поэтому он меня и беспокоит. Пожалуй, даже больше, чем растреклятая больница.

Упоминание о городской больнице для бедняков заставило старого князя нахмуриться. С больницей он безуспешно боролся вот уже битых девять лет, пытаясь призвать ее к порядку. Теперь настал черед Акейро сражаться.

– За последний год мои люди дважды пытались разобрать денежные отчеты этого мерзкого заведения, – вздохнул Юкайгин. – Они так запутаны, что никаких концов не сыскать.

– Я тоже читал эти опусы, – скривился Акейро.

– И как? – искренне заинтересовался Юкайгин.

– Я пообещал этим мерзавцам, что если я не получу через месяц нормальный отчет о затраченных средствах, то авторов нового отчета повешу прямо у входа в больницу, – хладнокровно сообщил Акейро. – Неделя уже прошла.

Покуда Акейро и Юкайгин обсуждали проблемы бюджета городской больницы и исчезновение великого воина Аканэ, незнакомый им деревенский паренек Кенет осматривал город. Под вечер ноги и голова его налились свинцовой тяжестью. Кенет даже начал опираться на посох. Когда вечерние сумерки потеряли прозрачность, Кенет решил отдохнуть. Но постоялого двора, гостиницы или какого-либо иного пристанища поблизости не было. К тому же он слишком поздно вспомнил, что проел последние деньги в трактире. Ничего не поделаешь, придется переночевать на вольном воздухе. Не впервой. Правда, на каменной мостовой спать не в пример холоднее и жестче, нежели на лесном мху.

Кенет выбрал себе укромное местечко под невысоким мостиком. Распрямившись, он почти касался мостика головой. Нависающий пролет создавал иллюзию крыши над головой: хоть и без стен, а все же комната. Кенет небрежно положил наземь свой посох и уже собирался прилечь с ним рядом.

Тут-то из ночной тьмы и вынырнули эти трое.

– Здесь пьяный дракон не пробегал? – тревожно осведомился тот, что держал фонарь, сухопарый верзила с длинным носом.

– Д-да вроде нет, – растерянно выдавил Кенет. Мгновение растерянности дорого обошлось ему: за этот миг незнакомцы подошли вплотную и почти притиснули Кенета к стене.

– Тогда гони деньги! – предложил другой грабитель, пониже ростом, отягощенный изрядным пузиком.

– А то в глаз! – мрачно сообщил третий, стоявший поодаль. Облика его Кенет различить не смог: тьма скрадывала его черты.

– Деньги давай, слышишь? – настаивал толстяк.

– Спасибо, – дружелюбно произнес Кенет.

– За что? – не понял толстяк.

– За комплимент. По-вашему, я похож на человека, у которого деньги водятся?

– А это мы сейчас посмотрим, – заявил высокий. – Син, обыщи его.

Кенет и не подумал сопротивляться обыску. Терять ему было нечего. Да и сопротивляться тоже особо нечем: посох лежал на земле в нескольких шагах от него.

– Щекотно, – предупредил он, когда пальцы толстяка полезли под куртку. Покупку рубашки Кенет отложил до лучших времен, и теперь ничто не защищало его кожу от прикосновения толстяка.

– Действительно, – разочарованно протянул толстяк, наткнувшись под курткой на голое тело. Верзила поднес фонарь поближе к Кенету и в его тусклом свете осмотрел юношу со всех сторон.

– Деревня, – безжалостно изрек свой приговор верзила. – Что ты здесь делаешь, чудо огородное?

– Спать ложусь, – искренне ответил Кенет. Верзила и толстяк онемели от подобной наивности.

– В глаз ему, – предложил из темноты третий. – Чтобы спать светлее было.

– Значит, спать, – с непонятной интонацией протянул верзила. – И что же собирается делать твое морковное величество, когда проснется?

– Работу искать, – так же искренне и охотно ответил Кенет.

– Работу? – переспросил верзила. – Выходит, ты в гильдии состоишь?

– А что это такое? – спросил Кенет.

Толстяк неприлично заржал. Верзила сначала высказал свое мнение об умственных способностях Кенета и лишь потом объяснил ему, что такое гильдия. Выслушав его, Кенет немного приуныл. Работать в городе имели право только члены гильдии. Чтобы зарабатывать деньги, нужно было вступить в гильдию. Но чтобы уплатить вступительный взнос, надо было сначала заработать деньги.

– Это у тебя что – гильдейская грамота? – спросил толстяк, внезапно выхватывая у Кенета из кармана бесценный устав.

– Отдай! – возопил Кенет, бросаясь к толстяку.

– Э-э, да это чистый пергамент, потрепанный только, – с неудовольствием произнес толстяк. – Держи. На кой он тебе, такая рухлядь? Припарки ставить?

– В глаз ему! – мстительно повторил третий во мраке. – И припарку!

– Заткнись! – лениво приказал верзила. Деревенский юнец позабавил его, а веселье настраивает на добродушный лад.

Третий промычал что-то неразборчивое, но послушно затих.

– Что, парень, некуда тебе податься? – почти сочувственно спросил верзила.

– А присоединяйся к нам! – ласково пропел толстяк. – Правда, в гильдию воров тоже вступительный взнос нужен, но мы люди не гордые, у нас можно и в кредит. Слыхал такое слово? Потом из твоего пая вычтем, только и всего.

Кенету совершенно не хотелось идти воровать и еще меньше хотелось признавать свое дремучее незнание городской жизни. Он уже забыл, что всего минуту назад спросил, что такое гильдия.

– Да не собираюсь я ни в какую гильдию! – взорвался Кенет. – И в вашу тоже!

– В глаз! – с радостной кровожадностью рявкнул из темноты третий.

– Как сказано! – восхитился верзила. – А зубы-то как заблестели! Ах ты огурец кусачий! И где же ты, позволь спросить, собираешься в таком случае искать работу?

Наитие снизошло на Кенета мгновенно. Устав, который Кенет все еще судорожно сжимал в руках, подсказал ему решение.

– В городской больнице, – твердо заявил он. – Думаю, для этого не надо быть членом гильдии.

Внезапное молчание беззвучным эхом раскатилось по мостовой. Потом верзила выдохнул сквозь стиснутые зубы, а толстяк как-то неуверенно охнул.

– Придурок, – убежденно заявил тип из темноты. Оказывается, кроме предложения дать в глаз и сопутствующих ему идиом, он знал еще и другие слова.

– Святой, – вздохнул толстяк.

– Деревня, – отрезал верзила. – Пошли, Син. Может, еще кого поймаем.

И троица грабителей удалилась, оставив Кенета в полном недоумении. Когда ночная тьма поглотила их, Кенет вздохнул, сунул устав за пазуху, лег рядом со своим посохом и приготовился ко сну. И только тут до Кенета дошло, что на бережно им хранимых листах пергамента толстяк Син не увидел ни единого слова.

Наутро, едва проснувшись, Кенет первым делом совершил то, чего не мог ночью: вытащил из-за пазухи книжные листы и взглянул, на месте ли текст. Текст был на месте, чуть порыжевшие от времени знаки никуда не сбежали, не выцвели, не исчезли, не растворились. «Устав поведения магов…»

Что же это такое получается? Выходит, толстяк Син не видит ни бельмеса на старом потертом пергаменте, а он, Кенет, видит? Очень странно. Толстяк ничего не видел. Может, и не должен был видеть? А он, Кенет, – должен? Мысль эта вдохновила Кенета до полного безъязычия. Он оцепенел от восторга, ибо эта мысль ненавязчиво намекала на присутствие у Кенета магических способностей и пророчила им славное будущее. А как бы иначе Кенет мог увидеть незримое для других? Он почти сознательно гнал от себя некое ехидное соображение: а именно, что толстяк просто не разглядел в тусклом свете фонаря слов устава на старом пергаменте.

С новой верой в себя и в свои способности Кенет засунул устав в карман и отправился на поиски городской больницы.

Больницу он нашел не сразу, но не из-за туманных и непонятных объяснений, куда ему идти – за вчерашний день он немного освоился и уже не путал мосты с улицами, – а из-за сильного внутреннего сопротивления. Его разум отказывался признать это ветхое и омерзительно грязное строение больницей. Разве можно помещать в такой дом больного человека? Здесь и мертвому не место. Кенет прошел мимо больницы раза три, пока не уяснил с невольным ужасом, что это она и есть. Кенет приподнял ногу повыше, чтобы не коснуться невзначай заплеванного порога, и, преодолевая дрожь гадливости, вошел внутрь.

Наняться на работу в больницу оказалось легко. Быть членом гильдии для этого действительно не требовалось. Ни один человек, состоящий хоть в самой захудалой гильдии, ни за какие деньги не стал бы работать в подобном заведении. В больницу и вообще старались не попадать. Богачи лечились, разумеется, у себя дома, в теплой уютной постели. Но даже самый распоследний бедняк предпочитал болеть в своей жалкой каморке, хотя в больнице кормили даром. И все же больница не пустовала. Ее заполняли жертвы моровых поветрий, бездомные бродяги, а больше того – раненные в уличных стычках. Будь они в сознании, они бы не позволили тащить себя в больницу, но больничные служители подбирали их на улице в бессознательном состоянии или попросту слишком ослабевшими, чтобы они могли сопротивляться. А потому в больнице и даже вокруг нее стоял тяжелый запах разлагающейся крови. Кенета еще на подходе к больнице едва не стошнило. Он не понимал, как можно было допустить что-либо подобное. После первых же дней работы в больнице он стал понимать еще меньше.

Больница была гнойной язвой на теле города. Наместник Акейро хотел было уничтожить ее и выстроить новую, но однажды ночью почти достроенное здание подожгли. Возобновить стройку не удалось. По городу забегали подозрительные личности с общим вопросом на устах: «Во что обойдется городу эта затея наместника и на какую сумму его светлость поднимет налоги?» В городе запахло не то чтобы бунтом, но серьезными волнениями. Во избежание беспорядков постройку новой больницы пришлось на неопределенное время отложить. Подстрекателей искали усердно, но не нашли.

Между тем слова смутьянов были ложью вдвойне. Во-первых, Акейро не собирался повышать налоги. Его финансовый гений изыскивал иные средства. Повышая скорость деньгооборота, находя различные способы оживить торговлю, поощряя развитие ремесел и тонко регулируя въездные и таможенные пошлины, Акейро ухитрялся найти значительные суммы для пополнения городской казны там, где их раньше не было. А если денег на благоустройство города все же недоставало, Акейро без колебаний щедро тратил собственные.

Во-вторых же, именно старая больница и влетала городу в копеечку. Огромные средства из городской казны, плата за лечение более состоятельных больных, бесчисленные пожертвования доброхотных дарителей – все валилось в какую-то алчущую прорву, исчезая в никуда. Сначала князь Юкайгин пытался разобраться в неслыханно запутанных больничных отчетах. Потом за дело взялся Акейро, и взялся всерьез. Наместник бледнел от гнева при одном упоминании ненавистной больницы и говорил, что затраченных денег хватило бы, чтоб три такие больницы из золота отлить. Однако деньги шли больнице не впрок. Целебных трав, тюфяков, кружек и прочего, зачастую самого необходимого, в больнице недоставало постоянно. А самое главное – она попросту тонула в липкой жирной грязи.

Едва получив казенную больничную робу, Кенет взял ее двумя пальцами и побежал искать чан, воду и мыло. Прежде чем надеть робу, Кенет два дня стирал ее и лишь тогда неохотно признал одежду более или менее чистой. Все это время он разгуливал в одних штанах, припрятав дорожную куртку. в захламленной подсобке, где громоздились дырявые ведра, швабры с отломанными ручками, ветхие тряпки и старые робы. Кроме Кенета и крыс, туда никто не наведывался, и Кенет мог биться об заклад, что его куртку не найдет никто, даже если очень захочет.

Кенет был приставлен помогать трем больничным служителям, всегда раздраженным и усталым и всегда вполпьяна. На месте их, как правило, никогда не было, и Кенету обычно приходилось работать за четверых: подавать больным еду, менять повязки, подносить целебное питье, в случае срочной необходимости бежать на поиски врача и прочее тому подобное, а если кто помрет – выносить тело в покойницкую. Обозрев вверенную его попечению территорию. Кенет вздохнул и направился в подсобку.

Каждую свободную минуту он хватался за тряпку и мыл, мыл, мыл, драил, оттирал, отскабливал, вываривал, обдавал кипятком со щелоком, кипятил и снова драил, скреб, начищал все, что попадалось под руку. Постепенно в его владениях стало меньше пахнуть мочой и кровью и больше – водой и травами. Тюфяки и простыни менялись на кроватях реже, чем больные, и их частенько приходилось отдирать от тела с кровью и гноем, а то и с намертво присохшей кожей. Раздобыть сменные простыни Кенету не удалось, но он каждый день вытаскивал простыню из-под кого-нибудь и стирал ее, не дожидаясь, пока кровь засохнет и ткань задубеет.

– Перебесится, – говорили о нем мутноглазые служители. – Устанет – и пройдет у него эта блажь.

Но блажь не проходила, хотя уставал Кенет смертельно. Не могла пройти. Спать стоя Кенет не умел, а сесть или лечь в подобной грязи был не в силах. Приходилось сначала все отмывать, а затем уже вкушать заслуженный отдых. Отдыха не хватало. Кенету и раньше доводилось недоедать и недосыпать, но ел он свежую пищу и спал на свежем воздухе. Три часа сна в сутки, гнилой больничный воздух, сомнительная еда… У Кенета опухли глаза, кружилась голова, руки временами теряли чувствительность. У него еще оставались силы разносить подносы с едой, мыть, стирать, чистить, подавать питье, но думать сил уже не было – только мыть, чистить, разносить… Он уже не мог думать. И хорошо, что не мог. Иначе непременно подумал бы: не слишком ли многого требует устав от будущего мага? Да что там мага, последний каторжник – и тот живет лучше.

Конечно, можно так и не надрываться. Но деревенская чистоплотность и врожденная добросовестность не позволяли Кенету сомкнуть слипающиеся веки, пока все не будет сделано.

Однажды в его владения забрел кто-то из лекарей. Случай редкий: врачи осматривали больных при поступлении в больницу, назначали им лечение, отправляли на свободную койку, если она была, и на пол – если нет, и больше обычно не показывались, хотя каждый день с раннего утра больные начинали ждать чего-то таинственного, именуемого словом «обход». Как бы то ни было, лекарь все же совершил пресловутый обход и наткнулся на Кенета со шваброй. Врач не сказал ничего – ни хорошего, ни плохого, – но работы у Кенета с этого дня прибавилось. Его то и дело отзывали куда-нибудь: сортировать простыни, пересчитывать пакеты с сушеными травами, помогать растапливать кухонную печь. После посещения кухни Кенет едва не простудился: несмотря на вязкую духоту, по больнице вечно шастал неуловимый сквознячок, и Кенет из жаркой кухни вывалился прямо в его холодные объятия.

А вечером, когда Кенет надеялся лечь пораньше и вместо трех часов поспать четыре, к нему подошел один из служителей; Кенет так и не понял – который. Он уже не первый день работал бок о бок с этими людьми, но различал их с трудом. Все они были мутноглазые, с тусклыми усами и серой кожей, решительно все: и спившиеся бродяги, и бывшие уголовники, и немногие подвижники, старавшиеся хоть как-то облегчить людские страдания. Больница быстро накладывала свой отпечаток на лицо и тело. Кенет не знал, что и его кожа начинает приобретать иссиня-серую бледность. Его деревенскому загару предстояло поблекнуть в самом скором времени.

– Так что мертвяков носить, – сообщил служитель, пожевывая ус, – а этот поганец культю сломал.

В переводе на человеческий язык это означало, что напарник служителя сломал ногу, а сам он не в силах перенести трупы в покойницкую. Кенет вздохнул и направился следом за служителем.

Мертвых было трое. Иссохший старик, опухшая от водянки женщина и загорелый мужчина с глубокими ножевыми ранами. За него взялись в последнюю очередь. Приподымая тело, Кенет с изумлением скорее почувствовал, чем услышал даже не дыхание, но какое-то слабое шевеление воздуха.

– Да он еще дышит! – вскрикнул Кенет.

– Ща перестанет, – флегматично пообещал служитель, продолжая мусолить губами свой вислый ус. – Клади его сюда.

– Говорят тебе, он еще живой! – возмутился Кенет.

– Какая разница! Сейчас живой, через час все одно подохнет. Клади.

У Кенета непроизвольно сжались кулаки.

– Вот когда помрет, тогда и понесем, – процедил он.

– У меня другого дела нет – сидеть и ждать, покуда он дуба врежет! – возмутился и служитель, от злости даже выплюнув свой недожеванный ус. – Да ты, парень, рехнулся! Ну не сам он помрет, прикончат его – кому от этого будет лучше?

– Как – прикончат? Больного? – не понял Кенет.

– Больного, больного, – передразнил служитель и поерзал губой, отлепляя от нее мокрый ус. – Тоже мне нашел дусю беззащитную. Бандюга – он и есть бандюга. Во, видал?

Действительно, все тело умирающего оплетала причудливая сеть шрамов. Они наводили на мысль, что этот человек вряд ли зарабатывал себе на жизнь шитьем полотенец или починкой сапог.

– Сам же он на перо не налетел, кто-то его тюкнул, верно? Значит, кому-то он насолил. Думаешь, от него так просто и отстанут? Босота ты деревенская. Как сюда эти бандюги вернутся, как нас без разбору на ножи подымут… бывало уже, и не раз. Тебе это надо? В общем, клади его на носилки, и пойдем.

Кенет не знал, что и сказать. В словах служителя был свой резон.

Служитель старше и знает жизнь лучше. Стоит ли спасать недорезанного бандита, который не сегодня-завтра все равно протянет ноги? Стоит ли из-за него нарываться на неприятности? Но разве можно положить еще живого человека на носилки и отнести его в покойницкую? При мысли об этом Кенета охватил ужас. Он решил, что будет защищать раненого, а если потребуется, то и драться.

В дверь просунулась чья-то голова.

– Поди сюда, – окликнула служителя голова. Служитель выругался и неохотно поплелся на зов.

Выждав, пока он отойдет подальше, Кенет поднял раненого на руки и вышел. Не будь тело таким тяжелым, он бы побежал: приходилось спешить. Иначе еще живого человека равнодушно свалят с носилок среди мертвых тел, и он, Кенет, будет в этом виноват.

Шатаясь и изнемогая, Кенет дотащил раненого до своей подсобки и пинком открыл дверь. Загремели ведра, застучали падающие швабры. Кенет кое-как распинал барахло и опустил раненого на пол.

Веки умирающего чуть заметно дернулись.

– Лежи здесь и жди. Только не вздумай стонать, – ровным голосом приказал Кенет. – Я буду приходить.

Ему удалось вернуться раньше вислоусого служителя, хоть и ненамного. Едва Кенет свернул пропитанный кровью тюфяк и бросил его в угол, как вновь открылась дверь и вошел служитель, за время отсутствия успевший изрядно нагрузиться какой-то дешевой выпивкой. Перегаром от него разило неимоверно.

– Уже? – пьяно обрадовался он и вновь закусил ус. – Ну, давно бы так.

Кенет неопределенно кивнул.

– Т-тяжелый был? – сочувственно осведомился служитель.

– Тяжелый, – сдержанно согласился Кенет.

Он вернулся в подсобку, по дороге стянув кружку уже остывшего целебного питья. Напоить раненого оказалось нелегко. Кое-как управившись, Кенет втиснулся на пол рядом с полуживым незнакомцем и мгновенно уснул.

Теперь Кенету приходилось спать еще меньше: нужно было встать раньше, чем его придут будить. А еще надо было время от времени забегать в подсобку, обмывать раны незнакомца, менять ему повязки, поить: есть он не ел, только пил. Кенет не мог с уверенностью сказать, приходил ли раненый в сознание. Может, он молчит от слабости? А может, и вовсе ничего не чувствует и не воспринимает? А может, все труды Кенета напрасны, и в следующий раз он найдет в подсобке труп?

На третий день Кенет с облегчением понял, что умирать его подопечный не собирается. А на четвертый, как и предсказывал Кенету любитель жевать усы, в больницу заявились вооруженные люди с решительными намерениями.

Только-только собирался Кенет потихонечку улизнуть от вислоусого служителя и наведаться в подсобку, как дверь с грохотом распахнулась и в комнату вошли трое. Взглянув на их перекошенные от гнева лица, служитель придушенно икнул, рухнул на четвереньки и быстро-быстро пополз, отчего-то задом наперед. Мощные руки одного из незваных гостей подняли служителя за шиворот и поставили на ноги.

– Несколько дней назад сюда был доставлен человек с ножевыми ранами, – холодно произнес высокий мужчина с чуть раскосыми глазами. – Он нам нужен.

У Кенета помутилось в глазах. Не солгал служитель. Выходит есть на свете такие места, где трое вооруженных подонков врываются к тебе силой, чтобы убить безоружного. Беспомощного. Беззащитного.

– Да его уж третьего дня похоронили, – хрипло пискнул служитель.

Взгляд раскосых глаз высокого человека из холодного сделался ледяным.

– Его не похоронили, – напряженным от ярости голосом произнес высокий. – Ни третьего дня, ни вообще. Мы проверяли. Где этот человек?

И без того тусклые глаза служителя от ужаса подернулись мутной пленкой и почти закатились. И тут его гаснущий взгляд упал на Кенета.

– Он, он знает! – зашелся в крике служитель.

Высокий брезгливо отшвырнул служителя в угол и шагнул к неподвижному и безмолвному от гнева Кенету. Но еще раньше к нему подскочил второй незваный гость, угловатый юноша с умопомрачительно громадным мечом в потертых ножнах. Юноша схватил Кенета за грудки и с силой дернул на себя. Кенет только глянул в его бешеные глаза – и ощутил мгновенное желание рассказать ему все, а потом убежать куда-нибудь и спрятаться, чтоб никто не нашел. Такой ярости Кенету еще видеть не доводилось, и он испугался. И все же страх не мог заставить его выдать раненого на расправу. Стоит ему это сделать – и он никогда не сможет стать магом. И вообще никем. Потому что жить с этим он не сможет. В конце концов, чего он боится? Смерти? Но проговориться сейчас – хуже смерти.

– Где он? – бешено выдохнул юноша прямо в лицо Кенету.

– Не ваше дело, – зло и спокойно произнес Кенет.

– Ах, не наше?! – Юноша тряс Кенета изо всех сил. – Нет, ты мне скажешь, мразь!

– Все он, гад! – верещал служитель из угла. – Если бы не он, того бы гада схоронили, и порядок! Это он, гад, не позволил! Живой, видите ли! Спрятал того гада, гад! Это все он!

И тут время словно замерло. Все застыли на долю мгновения и лишь затем возобновили свои действия. Однако дальнейшее развитие этих действий оказалось несколько непредусмотренным.

Юноша, который так старался вытрясти из Кенета дух, снова рванул его на себя и сдавил могучими железными объятиями. Потом он оторвался от Кенета, положил ему руки на плечи, осмотрел его, как бы не вполне веря своим глазам, снова дернул к себе и с победительным рыком прижал к сердцу.

– Так, значит, если б не он? – осведомился высокий, с нехорошей задумчивостью во взоре поглядывая на служителя.

Третий их спутник, доселе молча стоявший на страже у дверей, тихо захохотал.

Высокий подошел к юноше, вырвал Кенета из его объятий и, в свою очередь, крепко обхватил за плечи.

– Значит, он жив? – спросил высокий.

– Не ваше дело, – упрямо повторил Кенет. – Он ранен, и я никому не позволю…

Третий у дверей снова захохотал.

– Мы могли и не торопиться, – утирая слезы смеха, простонал он. – С таким защитником Аканэ как за каменной стеной. Даже высокий усмехнулся. До Кенета наконец дошло.

– Так вы его не?.. – запинаясь, выговорил он.

– Ни в коем случае, – заверил его высокий.

До служителя тоже дошло, какую ошибку он совершил, и он завизжал, сообразив, что с ним сейчас начнут делать что-то очень и очень нехорошее.

– Умолкни, – посоветовал ему высокий. – И без того убить тебя хочется – ну никакого терпения не хватает. Служитель покорно умолк.

– Где раненый? – спросил высокий.

– Пойдемте, – сказал Кенет, все еще сомневаясь. Однако сомнения мигом покинули его, когда раненый радостно распахнул глаза на тихий оклик: «Аканэ, дружище! Живой!»

Юноша и высокий подняли раненого Аканэ бережно и осторожно.

– А мальчик? – напомнил им третий, указав на растерянного Кенета.

– А мальчика с собой возьмем, – немного подумав, сказал высокий. – Заедят его здесь. Собирайся, малыш.

– Но как же? Я ведь здесь… а больные?

– Он тоже больной, – возразил высокий. – И ему нужно менять повязки, и раны промывать, и все такое. У нас самих вряд ли получится.

– Да у нас!.. – вскипел было юноша, но третий незаметно для Кенета основательно пнул приятеля в лодыжку. Юноша поперхнулся и уныло закончил: – Действительно, не очень получается.

– А с той мразью что будем делать? – спросил третий.

– Со служителем? А что с ним делать? Пусть живет, – брезгливо отозвался высокий. – Еще и руки об него марать.