Читать книгу Присяжный - Эли Берте - Страница 5

Через несколько часов хозяева замка и их гость сидели в старой столовой, стены которой были обшиты панелями каштанового дерева. Пальмира была очень любезна с посетителем. С целью ли рассеять тучи, еще заметные на хмуром лице отца, или просто побуждаемая кокетством, она оказывала молодому соседу внимание, какое только можно было требовать от радушной хозяйки дома.

Поведение дочери сначала удивило де ла Сутьера, а потом привело в восторг. «Отлично, – подумал он, – как хорошо я поступил, не наделав шума! Все уладится. Пальмира, по-видимому, старается овладеть сердцем Робертена! Решительно, интрига с Бьенасси – не что иное, как ребячество, вздор, не стоящий внимания, а так как я теперь предупрежден, то найду средство прекратить ее. Терпение, дела еще пойдут по-моему!»

Подобные размышления вернули ему обычную веселость. К концу завтрака он сказал гостю:

– Как мы проведем день, Арман? Я со своей стороны предлагаю прогулку втроем. Погода благоприятствует, берега нашей речки очень живописны. Что вы скажете об этом предложении?

– Оно мне очень нравится, особенно если вы согласитесь на него, – обратился он с последними словами к Пальмире.

– Прошу покорно! – захохотал де ла Сутьер. – Итак, мы отправляемся через час, а пока я буду следить, как объезжают лучшего из моих жеребцов. Я всегда наблюдаю за выездкой, потому что уверен: Бореас со временем покажет великолепные результаты. Предоставляю вам полную свободу выбора: идти со мной в манеж или пройти в гостиную с Пальмирой, которая развлечет вас музыкой в мое отсутствие. Итак, что вы предпочитаете – манеж или гостиную?

– Ах, разве можно сомневаться в моем выборе, – произнес Робертен. – Счастье слышать…

– Пусть будет по-вашему! – перебил его де ла Сутьер и, потирая руки, захохотал громче прежнего: – В ваши годы, когда я был просто корнетом, я выбрал бы то же, что и вы, но вкусы и мнения меняются с годами!

Арман подал руку Пальмире, чтобы пройти в смежную комнату. Гостиная замка имела такой же мрачный и обветшалый вид, как и все остальные части старого дома. Мебель состояла из дивана и кресел, выкрашенных масляной краской, с обивкой из желтого драпа, полинялого и подточенного молью. Среди этого старого, негодного хлама, за который торговец подержанными вещами не дал бы ничего, выделялся лишь один предмет – дорогой палисандровый рояль.

Пальмира села к роялю и, перерыв все ноты, лежавшие на этажерке, заиграла блистательную прелюдию. Робертен сидел возле нее и следил глазами за проворными пальчиками, белизна которых вырисовывалась даже на фоне слоновой кости.

– Что мне вам сыграть, месье Арман? – спросила девушка с готовностью уверенной в себе актрисы. – Нет ли у вас какой-нибудь любимой пьесы?

– Полностью полагаюсь на ваш вкус. Пьеса, которую предпочтете вы, не сможет мне не понравиться.

Пальмира запела романс, который ей казался вершиной чувствительности и сладкозвучия.

– Ну вот и прекрасно, – сказал де ла Сутьер. – Я удаляюсь, музыка после еды оказывает на меня усыпляющее действие. До свидания.

Неприятные мысли, с утра осаждавшие де ла Сутьера, совершенно рассеялись, но неожиданное обстоятельство опять испортило ему настроение. Он полагал, что жокей-англичанин ждал его в манеже, но оказалось, что Джон забыл про свою обязанность. Он и второй жокей Батист, красовавшиеся во всем блеске своих новых курток и сапог с белыми отворотами, изволили болтать с Женни Мерье, которая сидела на перилах водопоя и кокетничала с ними.

Увидав господина, который быстро приближался к ним с поднятым хлыстом, они бросились врассыпную.

– Сэр! – воскликнул Джон. – Бореас сейчас же будет оседлан!

– Месье! – закричал Батист. – Я бегу чистить Зеноби!

Благодаря своему проворству на этот раз оба отделались шквалом ругательств и угроз, посланным им вслед де ла Сутьером, и исчезли в конюшне.

Женни оставалась спокойной, будто гроза, разразившаяся над ее злосчастными поклонниками, не представляла для нее никакой опасности. Мало того, пока они спасались от разгневанного хозяина, она весело хохотала, и ее звонкий смех сливался с грозными ругательствами де ла Сутьера. Перила, на которых она сидела, были довольно высоки, и крошечные ножки, обутые в миниатюрные ботинки, не касались земли, так что она хлопала ими одна о другую в припадке озорной веселости и заливалась хохотом, закинув назад шаловливую и своенравную головку. Она еще продолжала смеяться, когда де ла Сутьер внезапно перестал бранить жокеев и подошел к ней.

– У вас еще много здесь работы? – спросил он сухо.

– Много, месье, – ответила она развязно, – мне надо сшить несколько платьев хозяйке и другие вещи.

– Жаль, я решил, что впредь здесь будут обходиться без ваших услуг. Сегодня вечером я рассчитаюсь с вами, и завтра вас отвезут назад в город к вашим родным.

– Вы меня отсылаете, сударь? – ответила Женни, не переставая улыбаться. – Это, наверно, шутка?

– Я слишком долго терпел ваше присутствие. Приготовьтесь ехать завтра утром. Я жалею, что одноколка с лошадью садовника на ярмарке в Салиньяке, а то отослал бы вас уже сегодня вечером.

Молодая швея поняла наконец, что хозяин настроен серьезно.

– Боже мой, месье, что я сделала? Разве моя вина, что ваши жокеи бегают за мной, когда я показываюсь на дворе? Я и не думаю с ними заигрывать, могу вас уверить.

– Не беспокойтесь, они не побегут за вами в город. Будьте готовы ехать завтра утром.

Он хотел уже идти, когда девушка дерзко устремила на него свои черные и проницательные глаза.

– Вы отсылаете меня не из-за ваших слуг, не правда ли? – сказала она, спускаясь с перил на землю. – У вас на то… другая причина?

Как ни был груб де ла Сутьер, но он невольно отвернулся и ответил:

– Я отсылаю вас, потому что мне давно не нравятся ваши манеры, – этого пояснения вам должно быть достаточно.

Он повернулся и направился твердым шагом к манежу, а Женни, раскрасневшаяся и с нахмуренным лицом, вернулась в дом. Часом позднее Пальмира вошла в свою комнату переодеться к прогулке с отцом и Робертеном. Она казалась очень веселой и не заметила надутого вида горничной, которая молча шила в углу.

– У Армана Робертена большая душа, несмотря на его богатство. Верь после этого сплетням! Когда я пела ему романс «Дочь изгнанника», он задыхался от волнения и сказал мне, что никогда и ничей голос не трогал его так глубоко, как мой.

– Очень любезно с его стороны, – холодно ответила Женни. – Ваш отец, вероятно, научил его, что подобная приторная чувствительность может вам понравиться.

– Чему же ты, наконец, веришь, Женни? В самых естественных вещах ты видишь холодный расчет. Интересно, что же ты скажешь о том, что еще произошло между нами. Я закончила петь, и мы разговорились. Когда я имела неловкость упомянуть об отце Армана, он чуть не расплакался и сказал: «В моей жизни есть горькие воспоминания». Я была в отчаянии от своей неосторожности.

– Только этого недоставало! – сказала Женни с насмешливым видом. – Теперь вы восторгаетесь этим молодым человеком, потому что отец его умер недоброй смертью. Что оттолкнуло бы другую, для вас – лишняя причина восторгаться. Если месье Арман так вам нравится, выходите за него, ваш папенька будет очень рад.

– Как, Женни! – возразила Пальмира, смотрясь в зеркало. – Разве ты полагаешь, что я способна забыть бедного Теодора только потому, что оказываю внимание месье Робертену?

– Забывайте его или не забывайте, это дело ваше, – резко ответила Женни. – Что касается меня, то я больше не смогу заниматься вашими делами, потому что уезжаю из замка.

– Что ты говоришь? – удивленно воскликнула Пальмира. – Ты уезжаешь?

– Естественно, если меня прогоняют. – И горничная рассказала, что получила от де ла Сутьера приказ оставить замок.

– Но почему папа это сделал?

– Разве он обязан объяснять причину? Я ему не нравлюсь.

– И ты полагаешь, что не утреннее письмо стало причиной его гнева?

– Думаю, нет. Ваш отец не отличается терпением и не мог бы ничего скрывать. Впрочем, теперь мне нет до этого никакого дела.

– Неблагодарная! – вскрикнула Пальмира со слезами на глазах. – Как ты можешь мне это говорить? Однако, – прибавила она, – еще не все потеряно, еще есть надежда все исправить. Я увижусь с отцом и попрошу его отменить свое решение. Кончится тем, что он мне уступит.

Женни, которая наслаждалась спокойной жизнью в Рокроле, только того и добивалась.

– Попробуйте, мадемуазель, – сказала она, притворно вздыхая, – но вам это не удастся. Я была слишком предана, слишком усердно исполняла ваши малейшие желания, оттого меня здесь и ненавидят.

Она сделала вид, что вытирает слезу. Этого было слишком для чувствительной Пальмиры, которая уже собиралась броситься на шею своей подруге, когда внизу у лестницы послышался сердитый голос де ла Сутьера.

– Отец меня зовет, – быстро проговорила девушка, – а испытывать его терпение было бы неразумно. Хорошо ли причесаны мои волосы? Где мой зонтик? Ну, вот я и готова! Ты, моя бедняжка, не унывай. Даю слово заступиться за тебя.

Она протянула руку горничной, которая поднесла ее к губам с видом глубокой признательности. Что-что, а притворяться Женни умела.

Отец и Арман Робертен ожидали Пальмиру во дворе. Молодой человек успел уже снять дорожный костюм и был одет с тщательностью и вкусом, которые составляли резкую противоположность небрежно одетому де ла Сутьеру. Пальмира порадовалась в душе, что надела новое платье, и, выслушав ворчание отца, бранившего медлительность и суетность женщин, приняла, краснея, руку, поданную ей Арманом.

Троица пошла по большой аллее, чтобы выйти из парка и добраться до берега реки. Беседа их не отличалась особенным оживлением. Когда речь не шла о лошадях, в особенности же о его собственных лошадях, де ла Сутьер был молчалив. Пальмира казалась рассеянной и задумчивой. Арману одному приходилось поддерживать разговор. Наконец он заметил плохое настроение Пальмиры.

– Боже мой, не страдаете ли вы от чего-нибудь? – спросил он с участием. – Вы совсем не так веселы, как были утром.

– Вы правы, – ответила Пальмира, – я перед выходом из дома узнала новость, которая меня очень огорчила. Прошу вас помочь мне добиться милости, весьма для меня важной.

Пальмира инстинктивно угадала, что отец не захочет ни в чем отказать Робертену.

– Я полностью к вашим услугам, – поспешил уверить Арман, – о чем речь?

– О бедной девушке, моей единственной подруге, которой отец только что отказал от места. Жизнь в этой глуши скучна и, если у меня отнимут единственную ровесницу, станет просто невыносимой. В замке нет ни одной женщины, кроме старой кухарки Марианны, а она, естественно, не может составить для меня приличного общества.

– Ваш отец, без всякого сомнения, не захочет причинять вам подобное горе. Он простит эту девушку, так ли, мой добрый де ла Сутьер?

Сказано это было с такой уверенностью, словно богатый молодой человек не считал возможным, что ему откажут. И потому он был бесконечно удивлен, когда де ла Сутьер, выслушавший Пальмиру с холодным и сдержанным видом, ответил не колеблясь:

– Очень жалею, но должен вам отказать, любезный Арман. Вы не знаете, к какой гнусной змее у вас пытаются вызвать сочувствие! Женни Мерье, девушка, о которой идет речь, опаснейшая особа, от которой мне давно следовало очистить дом. Пальмира неопытна и очарована своей любимицей, но нам следует видеть вещи с другой точки зрения. Я сказал, что Женни должна покинуть замок, и она уедет… чем скорее, тем лучше.

Слезы навернулись на глаза девушки.

– Если Пальмира, – продолжал де ла Сутьер, – хочет иметь подругу, я найду ей другую. Есть много бедных девушек, скромных и хорошо воспитанных, которые охотно пойдут в компаньонки. Что же касается Мерье, то у меня есть основательная причина поступить с ней так, как я поступаю, и, если бы вам, любезный Арман, была известна эта причина, вы одобрили бы мое решение. Итак, я прошу более не говорить об этом.

Коннозаводчик быстро пошел вперед, чтобы пресечь дальнейшие разговоры. Девушка пролила несколько слез, но, осознав, что не в состоянии преодолеть упорство отца, хранила молчание. Оставив позади дорогу, ведущую в Салиньяк, они шли по тропинке между крутых скал, тянувшихся вдоль берега реки. Местность была пустынной. На скалах росли папоротник и мох. Их темная зелень придавала мрачный оттенок реке, в которой они отражались. Сначала тропинка пролегала между двух высоких скал, а затем упиралась в реку, через которую и предстояло перейти нашей компании.

Вода была так чиста и прозрачна, что хорошо просматривались мелкий песок и пестрые камешки, выстилавшие русло реки. Для облегчения переправы неизвестная, но заботливая рука набросала на некотором расстоянии один от другого большие плоские камни. Благодаря им было легко перейти через реку, даже не замочив ног. Однако Пальмира остановилась с нерешительным видом, Арману тоже пришлось замедлить шаг. Несмотря на свои громоздкие ботфорты, де ла Сутьер уже прошел половину реки. Оглянувшись, он увидел две фигуры, неподвижно стоящие на берегу.

– О чем ты думаешь, Пальмира? – спросил он с нетерпением. – Что за жеманство?

Арман поспешил на выручку робкой молодой девушке.

– Река неглубокая, но быстрая, а вы, должно быть, склонны к головокружению, – обратился он к Пальмире. – Не угодно ли вам взять меня за руку?

Между тем Пальмира успела преодолеть свою нерешительность.

– Благодарю, – ответила она с улыбкой.

Слегка приподняв платье, она стала перепрыгивать с камня на камень и очутилась на другом берегу почти в одно время с отцом. Робертен не замедлил к ним присоединиться и шутя поздравил Пальмиру с отважным подвигом. Этот незначительный случай положил конец неловкости, разговор оживился, и даже де ла Сутьер принял в нем участие.

Вскоре дошли до прекрасно возделанной равнины. Склон холма был покрыт пожелтевшим виноградником, за которым расстилались обширные поля гречихи. Несколько каштанов с густыми круглыми кронами живописно дополняли пейзаж. Видневшиеся вдали луга были зелены, как в мае, несмотря на то что осень уже вовсю вступила в свои права. Яркий солнечный свет, слегка подернутый прозрачным туманом, освещал эту красивую картину. Ни одного работника не было видно на полях, ни одного прохожего на дорогах – все жители окрестных селений, от мала до велика, с утра отправились на ярмарку в Салиньяк.

Дорожка вела к лугам, и де ла Сутьер сказал дочери:

– Твоя тонкая обувь, друг мой, пострадает здесь от сырости, так же как и лакированные сапоги Армана. Возьмите левее, через луг старика Нико, там вы пройдете по сухой дороге. А я дойду до каштановой рощи – посмотреть, сложили ли мои работники дрова, которые я велел нарубить. Через пять минут я вас догоню.

Молодые люди подошли к лугу, где в тени деревьев паслось несколько коров. Миролюбивые животные смотрели, не трогаясь с места, на вторжение в их пределы, но вдруг за кустами бузины раздалось грозное мычание и одновременно стук тяжелых копыт об землю. Пальмира и Робертен с испугом оглянулись: огромный бык стоял в нескольких метрах от них. Надо сказать, что в тот день на шее у девушки была широкая бархатная лента – вероятно, ее яркий цвет был неприятен сердитому животному. Арман, выросший в деревне, тотчас оценил опасность.

– Сорвите скорее вашу красную ленту и встаньте позади меня, – быстро проговорил он.

Пальмира так растерялась, что не расслышала, а может быть, и не поняла совета. С криком ужаса она побежала прочь. Это еще сильнее разъярило быка. Он снова замычал и бросился вслед за девушкой. Арман вновь крикнул Пальмире:

– Бросьте ему вашу ленту!.. бросьте ленту!

Бедняжка наконец поняла, что от нее требуется. Она сорвала красный бант и хотела отбросить его как можно дальше, но второпях споткнулась о камень и упала. Яростно мыча, бык приближался к ней огромными скачками. Еще минута – и несчастная распростертая на земле девушка оказалась бы под ногами рассвирепевшего животного, но Арман кинулся ей на помощь. В руках у него была трость с бронзовым набалдашником. Размахнувшись, он нанес ею такой меткий и сильный удар по морде разъяренного животного, что трость треснула. Бык, забыв о Пальмире, остановился перед смелым противником и устремил на него взгляд красных от бешенства глаз. Затем замычал и, низко опустив голову, кинулся на Робертена, нацелив на него острые рога. Отскочив в сторону, Арман уклонился от смертоносного оружия, и бронзовый набалдашник во второй раз опустился на могучее животное.