Читать книгу Карибский брак - Элис Хоффман - Страница 4

Мы с Аделью и Жестиной в такой спешке шили мне подвенечное платье, что наши пальцы были в крови.

– Возможно, тебе это пригодится в первую брачную ночь, – сказала Адель.

Она объяснила, что у женщины течет кровь, когда она в первый раз ложится в постель с мужем, и это естественно, потому что брак – кровавый союз. До нашей свадьбы оставалось несколько недель. Адель рассказала мне кое-что из того, что происходит между мужчиной и женщиной; кое-что я поняла и сама, наблюдая за дикими ослами и слушая шепот пиратских жен.

– Ты полагаешь, что он будет как осел? – смеялась Жестина. – Зачем тогда выходить замуж за мужчину?

Они обе считали, что я зря согласилась выполнить просьбу отца, но я не обращала внимания на их мнения и предупреждения.

– Она не хочет говорить о любви, – усмехнулась Жестина. – Она хочет выйти замуж за осла.

– Да нет, просто за мужчину, который поможет отцу в его делах.

– Ну что ж, может, она и права, раз в этом браке нет речи о любви, – пожала плечами Адель.

Муж, в конце концов, – просто партнер. С какой стати мне желать чего-то большего?

Жестина, наверное, хотела бы быть на моей свадьбе, но мама дала понять, что на церемонии могут присутствовать только люди нашей веры. Священник должен был благословлять нас в том самом месте, где отпевали жену месье Пети. Обычно в синагоге было полутемно, но когда солнце пробивалось сквозь окна, она вся начинала сверкать. Мама была довольна, что я выхожу за месье Пети, и потому отдала мне свою свадебную фату – единственное, что она вывезла с Сан-Доминго, помимо украшений.

– Ты все-таки не такая дурочка, как я думала, – сказала она.

Это, очевидно, следовало понимать как комплимент.

– Мужа надо выбирать головой, – она постучала по лбу, – а не сердцем. Любовь не принесет тебе счастья.

Ее одобрение заставило меня сомневаться в правильности моего решения. Когда она одобряла что-либо, в этом, как правило, не было ничего хорошего. Но отступать было поздно. Я дала отцу слово.

В день свадьбы я попросила поставить на алтарь вазу с ветвями делоникса в память о первой мадам Пети. Ее муж должен был теперь стать моим мужем. Он был красив, хмур и выглядел слишком старым рядом со мной. Мальчики во время церемонии приняли торжественный вид и вели себя тихо, Ханна не пискнула ни разу. Все говорили, что она исключительно спокойный и благодушный ребенок. Брачный договор на роскошно оформленной бумаге в рамке из золотых листьев был подписан еще накануне. Бракосочетание проходило быстро: в тесной переполненной синагоге было жарко. Мама светилась гордостью, я из-за этого нервничала; вся процедура вызывала у меня упадок сил. Падать в обморок я не собиралась, но сердце билось так громко, что, кроме него, я ничего не слышала. Я сосредоточила внимание на вазе с розовыми цветами, стоявшей рядом с делониксом. Их принесла Жестина, знавшая, что бугенвиллея мой любимый цветок. Наконец все было позади. Я стала замужней женщиной.

Свадебный стол накрыли в саду родительского дома. На деревьях развесили излучавшие серебристый свет фонари. Присутствовали все старые семейства с Санта-Круса и Сан-Доминго и некоторые более новые из Амстердама и Марокко. Старый друг отца месье Де Леон произнес речь, высказав пожелание, чтобы у каждой невесты был такой мудрый и добрый отец, как у меня. Я была согласна, но мне хотелось поскорее содрать с себя тяжелое подвенечное платье, которое мы с Жестиной решили после свадьбы перекрасить в синий цвет, чтобы можно было надевать его в будущем.

Жестина теперь работала у нас служанкой, как и Адель, и помогала готовить праздничный обед, но сегодня присутствовала за столом как гость, приглашенный моим отцом. На ней было бледно-розовое платье из тафты; прическу ей, как и мне, соорудила мастерица на все руки Адель. Моя была украшена мелкими белыми жемчужинами, в волосах у Жестины были разбросаны такие же розовые. Гости говорили, что мы похожи как сестры. Я представила Жестину месье Пети, который пожал ей руку и сказал, что ему очень приятно познакомиться с близкой подругой жены. Когда он назвал меня своей женой, мне это показалось какой-то смешной ошибкой, и я непроизвольно рассмеялась. Мой муж нисколько не обиделся и улыбнулся, прищурив глаза. Я носила Ханну по саду на руках; мальчики уплетали торт, мой отец даже позволил им пригубить вина. Когда стемнело, мне пришлось отправить детей с Розалией домой. Самуил цеплялся за мою юбку, говоря, что боится летучих мышей, которые, по словам его брата, любят сидеть на карнизах. Я прошептала ему, чтобы он не боялся:

– Когда я приду, я возьму швабру и прогоню их.

Ночь была жаркой и долгой. Я пила пунш, пока у меня не стала кружиться голова. К концу вечера мама отвела меня в сторону. После всех лет молчаливого осуждения она вдруг решила провести со мной беседу о том, что происходит между мужем и женой. Очевидно, она считала это своим долгом.

– Возможно, тебе не понравится то, чего захочет муж, но ты должна ему подчиняться и в конце концов привыкнешь к этому. Не сопротивляйся и не думай, что он хочет убить тебя, когда он на тебя набросится.

Я с трудом удержалась от смеха.

– Спасибо, – ответила я. – Но ты зря беспокоишься, муж сам объяснит мне все, что нужно.

Мама посмотрела на меня прищурившись.

– Ты очень уверена в себе.

Возможно, она решила, что у меня есть опыт в этих делах. На самом деле никакого опыта у меня не было, потому я и выпила так много. Нас с мужем доставила домой карета. Обычно карету новобрачных украшали цветами и лентами, но мы от них отказались в знак уважения к первой мадам Пети. Черная лошадь была той самой, что отвозила ее на кладбище. Я сразу поднялась наверх, чтобы снять наконец свой свадебный наряд. Теперь я поняла, почему большинство жителей острова старались не устраивать свадьбы летом: было слишком жарко в плотных платьях, полагающихся в таких случаях. Оставшись в муслиновом нижнем белье, босиком и распустив волосы, которые Адель туго заплела и украсила жемчугом, я почувствовала себя гораздо лучше. Маленькие жемчужины дождем посыпались на пол. Хотя мне предстояло ночевать здесь впервые, я чувствовала себя как дома. Я проверила, спокойно ли спит Ханна, затем заглянула к мальчикам. На карнизе действительно сидели летучие мыши. Надо было утром посоветовать Розалии насыпать на карниз толченое стекло и осколки ореховой скорлупы, чтобы отвадить их. А пока что я открыла окно и стала махать носовым платком, пока они не улетели на деревья.

Отвернувшись от окна, я увидела в комнате месье Пети.

Любовные утехи меня не интересовали, но я со страхом ждала, когда муж начнет приставать ко мне со своими желаниями. Мама запугала меня своими предупреждениями.

– Мы теперь женаты, – напомнил мне муж.

– Да, знаю.

– А что еще ты знаешь об этом? – спросил он, глядя на меня так, как не глядел до сих пор.

– Ничего, – призналась я.

Я подумала о том, как тянет друг к другу Жестину и Аарона, даже когда они не хотят этого. И даже просила Жестину рассказать мне все, что она знает о любви, но она отказалась.

– На словах это будет звучать глупо и нелепо. Ты воспримешь все по-другому, когда это случится с тобой. Это можно понять только на собственном опыте.

Месье Пети отвел меня в спальню и объяснил, чем люди занимаются в темноте. Затем он раздел меня. Я позволила ему сделать это, хотя думала о том, что могу в любой момент убежать в детскую, запереться и переночевать на полу. Он положил руку мне на грудь. Я не сопротивлялась. Он сказал, что не сделает мне больно, но его прикосновения словно обжигали меня. Он, отодвинувшись, спросил, все ли со мной в порядке. Я кивнула, ожидая, что будет дальше. Я уже начала испытывать некоторое разочарование, поскольку настроилась на определенное поведение мужа, а он вел себя по-другому. Женщины на рынке говорили, что в мужчинах в этот момент просыпается зверь, они становятся рабами своих желаний. Мама тоже говорила о каких-то несдержанных действиях, которые меня заинтересовали. Я вспомнила сказку Перро о Синей Бороде, у которого было много жен, и все сходили с ума по нему, несмотря на его плохое обращение с ними.

А месье Пети вел себя спокойно и обращался со мной с нежностью, которой я не ожидала. Он не допускал никаких грубостей и только прижал меня к себе. Я почувствовала, что он желает меня, и это было очень любопытно. Это была не любовь, но все же какая-то страсть – возможно, голод физической близости, который он испытывал после смерти жены.

Держа меня одной рукой за ягодицы, он просунул другую между моих ног. Это пробудило во мне сильное желание. Может быть, это было нехорошо с моей стороны? Я почувствовала, что внутри меня разливается какой-то непонятный жар. Мысли мои смешались. Мне показалось, что в бархатном кресле у стены сидит какая-то тень. Я даже явственно услышала ее вздох. Всего один. Отодвинувшись от месье Пети, я уставилась на кресло. У меня было ощущение, что за нами наблюдают, хотя в комнате, кроме нас двоих, никого не было.

– Что-то не так? – спросил меня муж.

Покачав головой, я закрыла глаза. Если тут присутствовала первая мадам Пети, это было ее право, а я имела право не обращать на нее внимания. Мне казалось, что я нахожусь вне своего тела, словно мой дух порхает над нами и я вижу себя сверху. Я была в каком-то сне, но при этом ощущала жар внутри. Наверное, я дрожала, словно вылетела вместе с мотыльком из своей старой спальни, в которой никогда больше не буду спать.

Месье Пети опять сказал, что, если я хочу, он может подождать, пока я не привыкну к нему, но я не хотела этого. Мы были женаты, и я попросила, чтобы в нашу первую брачную ночь он думал обо мне, а не о своей первой жене. Больше я никогда не обращалась к нему с такой просьбой, а если он порой называл меня Эстер, я не обращала на это внимания.

Мне очень многому надо было научиться: ухаживать за детьми и воспитывать их, вести домашнее хозяйство. Я очень скоро потеряла бы голову, если бы не Розалия. Она была хорошим наставником. Она сообщила мне, что родилась на Сент-Томасе, на старой датской ферме, и приобрела навыки в кулинарии еще маленькой девочкой. На кухне мы стояли рядом, надев фартуки и повязав головы платками. Я научилась готовить куриный суп с лаймовым соком, освоила все рецепты Розалии, и прежде всего любимое блюдо детей – фонджи, кашу из кукурузной муки с овощами, которую и сама очень любила. Дети играли во дворе целыми днями, так что стирки хватало, и выстиранная одежда сушилась на двух длинных веревках почти постоянно. Она пахла морским воздухом; перед глажением Розалия спрыскивала ее лавандовой водой. Давид уже посещал школу при синагоге, Самуил же ходил за мной по всему дому, как собачонка. Я позволяла мальчикам ложиться спать поздно – меньше всего мне хотелось требовать от них строгого соблюдения дисциплины. Часто месье Пети читал в гостиной, а я в это время играла с детьми.

– Вы боялись, что не будете любить их, а теперь я боюсь, что вы их слишком сильно любите, – упрекала меня Розалия.

– Слишком сильно любить невозможно, – смеялась я.

Но Розалия сказала, что я не права. Мы сидели на террасе и пили чай с имбирем. Понизив голос, она рассказала мне, что у нее был ребенок, который умер в младенчестве. Она слишком любила его и считала, что Бог наказал ее за гордыню. Ребенок кашлял кровью и горел у нее на руках, как в огне. Когда он сосал молоко, оно вскипало у него во рту. Возможно, именно материнское молоко и убило его, прошептала Розалия. Хотя прошло уже несколько лет, ее душевная рана не заживала, и она не могла вспоминать это без слез. Обняв Розалию, я убеждала ее, что ни ее Бог, ни мой не могут быть настолько жестоки. Не может быть, чтобы ребенок умер от молока. Наверное, у него была желтая лихорадка, и никто в этом не виноват. Я была молода и думала, что могу понять горе матери, но я даже не подозревала, как оно может быть глубоко.

Розалия была настолько тактична, что не стала говорить, как глупо с моей стороны давать ей советы. Наверное, она с сочувствием относилась к моей тупости и считала ее неопытностью, а потому лишь молча обняла меня. Но и после этого я часто слышала, как она тихо плачет в уголке по своему малышу, которого слишком сильно любила.

После чая у мадам Галеви завязался разговор о детях-сиротах, о больных и о тех, кому не везло в делах. Были запланированы благотворительные обеды, чтобы собрать средства для нуждающихся; мы составили отчет, который надо было представить всем членам комитета. Подробно обсудили тех, кто нарушал общепринятые правила, в том числе мужчин, которые посмели завести, помимо жены нашей веры, еще одну жену – а может быть, и семью в районе гавани. В таком обществе, как наше, малейшее отклонение от нормы необходимо было выявить сразу. Разбирали скандальный случай с Натаном Леви, который переехал в Шарлотту-Амалию из Балтимора. Он занимал почетную должность американского консула, но, как говорят, действовал на этом посту неподобающим образом. Больше всего женщин возмущало то, что он жил с негритянкой по имени Сандрина и разгуливал с ней повсюду, как со своей женой. Я видела их лишь однажды, когда ходила на рынок с Адель. Она смотрела на них с интересом.

– Мама говорит, что это брак цапли с попугаем, – заметила я.

– Вот как? – презрительно бросила Адель. – Твоя мать ничего не понимает в жизни. Они не птицы, а люди, которые любят друг друга.

Леви был членом нашей конгрегации, и хотя было послано несколько писем в Вашингтон государственному секретарю США Джону Куинси Адамсу, открыто высказать претензии Натану Леви никто не осмеливался, так как он был влиятельным человеком и помогал многим на острове в их делах. Люди ограничивались тем, что переходили на другую сторону улицы, если видели эту женщину или их обоих, прогуливавшихся под руку.

Мне захотелось навестить подругу, и я пошла к Адель домой. На террасе Жестина разбирала белье.

– Я думала, ты слишком занята своей замужней жизнью, чтобы прийти ко мне, – сказала она. – А на сегодняшнее собрание ты не ходила?

– У меня трое детей на руках, так что я ушла, не дожидаясь окончания. – Я надеялась, что найду в будущем предлог, чтобы совсем не посещать эти собрания.

Жестина бросила на меня мрачный взгляд.

– У тебя есть один верный друг, – сказала она с упреком.

– Ага, а у тебя два. Как поживает Аарон?

Жестина горько усмехнулась:

– Понятия не имею.

Она сказала, что Аарон избегает ее. Он дважды не приходил на свидания, о которых они договаривались. Она бросала из сада камешки в его окно, но он не вышел.

– Может, он спал? Его не добудишься. И к тому же он ленив, как тебе хорошо известно. – По правде говоря, в его лени было даже что-то привлекательное. Он не любил торопиться и предпочитал вести долгие разговоры с коммерсантами, нежели работать в магазине моего отца. Он явно считал физический труд ниже своего достоинства.

Жестина помотала головой:

– По-моему, кто-то настроил его против меня.

Мы обе понимали, что этим «кем-то» была, скорее всего, моя мать.

– Не надо было брать его с собой на прогулки, когда он просился, – сказала я. – От него всегда были одни неприятности.

– Неправда. – Жестина запихала белье в плетеную корзину. – Неприятности достались нам по наследству.

Жестина покончила с бельем, и мы пошли на холмы, как часто делали до моего замужества. Она была права: мои новые обязанности отнимали у меня столько времени, что я не уделяла достаточного внимания своей лучшей подруге, а ведь мне ее так не хватало. Мы болтали, взявшись за руки, пока нас не настиг налетевший дождь, и побежали искать укрытие. Ливень сменился моросящим дождиком. Вокруг пахло зеленью и свежестью. На острове было не меньше сотни разновидностей дождя – от такого, при котором все темнело, до грибного дождичка, от бурь с ураганами до редких ленивых капель или зимних ливней. Мы использовали листья банана в качестве зонтиков и прятались под деревьями. В ясные дни были видны Козлиный остров и Водный, где скот свободно пасся на влажной соленой траве. Солнечные лучи пробивались сквозь дождевую завесу; небо расцветилось разными красками. Снова стало жарко; мы улеглись в высокую траву на лугу и стали плести гирлянды из травы и прутьев. Если бы кто-то прошел мимо, он нас и не заметил бы – разве что трава колыхалась от нашего дыхания.

– Как у тебя дела с месье Пети? – спросила Жестина. – Ты научилась любить его?

– Ну, он мне не неприятен.

Она засмеялась и покачала головой:

– И это любовь? Я говорила, не надо выходить за него. Он годится тебе в отцы.

– Когда мы с ним наедине, он ведет себя совсем не как отец.

– Да ну? – улыбнулась она. – Значит, ты потеряла невинность? Ну и как с ним в постели? Ты страстно желаешь, чтобы он прикоснулся к тебе? Тоскуешь без него?

Я пожала плечами, словно была не молодой женщиной, а старой матроной.

– Это лучше, чем я думала.

– А ты думала, это будет ад, – презрительно фыркнула Жестина.

Я с удивлением почувствовала, что ее презрительное отношение к моему мужу задевает меня. Да, я не любила, но уважала его, а это, несомненно, было немало. Другая женщина сочла бы его очень предупредительным любовником, мое же воображение разожгли прочитанные мною истории и страсти Соломона, и я хотела большего.

– Это вовсе не ад! Трудно найти более доброго человека!

Но Жестина хорошо знала меня и видела, что это отнюдь не любовь.

– Некоторые говорят, что рай и ад вовсе не в противоположных концах света, от одного до другого всего один шаг.

По пятницам мы ходили на ужин к моим родителям. Я брала с собой Розалию, потому что она могла присматривать за детьми, особенно когда они начинали засыпать, а также потому, что я обещала оставить ее в доме. Мама уговаривала меня взять вместо Розалии другую служанку, не столь преданную бывшей мадам Пети, я в ответ улыбалась, зная, что не сделаю этого. Я стала платить Розалии больше, освободила ее от работы по субботам и воскресеньям и предупредила, чтобы в пятницу она держалась от моей матери подальше.

– Я и так стараюсь избегать ее, – сказала она.

– Хорошо бы, если бы и я могла, – усмехнулась я.

Все мужчины нашей семьи были теперь деловыми партнерами и членами Коммерческой ассоциации, так как для того, чтобы заниматься бизнесом на острове, надо было вступить в официальную датскую организацию. Мой брак укрепил наш семейный бизнес, хотя Аарон Родригес косо смотрел на то, что Исаак Пети в одночасье стал его боссом. Мой отец был полноправным партнером, в то время как Аарон, как дальний родственник, всего лишь администратором. Ему это, конечно, не нравилось, кузен обсуждал с моим отцом свои перспективы и не раз вылетал из дома, чертыхаясь себе под нос и раздраженно распахивая калитку тростью. А в гостиной разгорался спор между родителями.

– Это обстоятельство можно обойти, – говорила мать.

– Чтобы он оставался с нами и ты могла нянчить его, как сына?

– А почему нет? Он и есть мой сын.

– А его ребенок кем тебе будет?

– Тем же, кем для тебя будут твои внуки.

Я чувствовала, что это скользкая тема, хотя и не вполне понимала, что мама имеет в виду.

– Можно подумать, что они у нас будут не общими, – поставил точку в разговоре отец.

В этот вечер отец объявил за обедом, что Аарона посылают во Францию. У мамы было заплаканное лицо, Аарон также был явно недоволен. Это заставило меня взглянуть на него по-новому. В нем была уязвимость, прячущаяся за его легкомыслием. Очевидно, он думал, что будет наследником отца, а теперь стало ясно, что эта привилегия достается моему мужу, поскольку я была хоть и старшим ребенком в семье, но девочкой. Это не могло не оскорблять Аарона, так как ему напоминали, что, несмотря на отношение моей матери к нему, он не является полноправным членом семьи. Однако на произвол судьбы его не бросали. Во Франции у нас были дальние родственники и деловые связи. Спрос на наш ром в Париже был неизменно высок. Аарон познакомится со всеми нашими родственниками и их друзьями, думала я с горьким чувством. Я так хотела уехать в Париж! Адель всегда говорила, что лучше высказать свою обиду сразу, иначе она будет вечно грызть человека, как грызла меня в этот момент.

– Лучше бы нас послали в Париж, – сказала я мужу.

За столом мгновенно воцарилась тишина. И отец, и Исаак посмотрели на меня, как на какую-нибудь осу, усевшуюся без приглашения на стол и выбирающую себе жертву.

– Это невозможно, – ответил Исаак и взглянул на отца, смущенный моим выступлением.

– Но почему? – Эта мысль прочно засела у меня в мозгу, и оставалось только убедить мужчин. – Дети будут посещать хорошую школу, познакомятся со всей нашей родней. Для них это будет интересным приключением. Розалию мы тоже можем взять с собой.

Муж покачал головой:

– Наш дом здесь.

Но я не сдавалась:

– Ты же приехал из Парижа, это будет возвращение домой.

Глаза отца гневно сверкнули. Он не терпел, когда ему перечили, а тут я впервые стала возражать ему.

– Хватит болтать, – сказал он. – Твой муж отличный партнер, и судьба нашего бизнеса – это главное.

– А я, значит, не нужен для этого бизнеса, – вспылил Аарон и, швырнув салфетку на стол, выскочил из комнаты.

– Пусть идет, – сказал отец матери, когда она привстала, чтобы догнать Аарона. Она опустилась на стул чуть ли не в слезах. – Когда-то это должно было случиться. Ты сделала для него более чем достаточно. Все по закону. Хозяином предприятия будет месье Пети, а не Аарон.

Я все-таки не могла смолчать:

– Но он не хочет ехать, а я хочу. Если бизнес принадлежит моему мужу, я, наверное, тоже имею право голоса?

– Прошу прощения за ее поведение, – сказал Исаак отцу, словно я была его ребенком. Он с недовольным видом обратился ко мне: – Помолчи, пожалуйста. – В этот вечер он выглядел на все свои годы, а меня, очевидно, считал глупой и плохо воспитанной девчонкой, не умеющей держать язык за зубами.

Мне вспомнились слова Жестины о том, что наши проблемы достались нам по наследству. Кто-кто, а я-то их точно унаследовала! Брак, мужа, дом, семью.

– Пойду-ка я домой вместе с Розалией, – сказала я Исааку.

Я вышла из-за стола и нашла Аарона в саду. Когда-то он был моим маленьким двоюродным братишкой, за которым надо было ухаживать, а теперь стал молодым красивым мужчиной. Он сыпал корм живущей в саду старой ящерице, к которой привязался еще мальчиком. Ему только что исполнилось двадцать лет. Многие девушки нашей конгрегации заглядывались на него, ему же не нужен был никто, кроме Жестины.

– Это меня надо было послать во Францию, – сказала я.

– Хорошо бы, если бы так было, – не хочу уезжать отсюда.

– Так давай вместо тебя поеду я! – вырвалось у меня.

– Не мне это решать, Рахиль. Даже своей жизни я не хозяин, а ты получишь то, что пожелаешь: когда-нибудь муж отвезет тебя в Париж.

– Мы собирались уехать туда с Жестиной, – холодно возразила я.

Это рассмешило Аарона.

– Ты считаешь себя очень умной, а на самом деле плохо соображаешь. Ты никогда не сможешь поехать туда с ней – точно так же, как мне никогда не разрешат на ней жениться. Ты что, действительно не понимаешь, что меня отсылают из-за нее?

Мне вдруг сделалось дурно. Возможно, погода была слишком жаркой. Оставив Аарона, я пошла по выложенной камнем дорожке между фруктовыми деревьями. Созревали бананы, к ним слетались осы, привлеченные клейкой сладостью на внутренней стороне листьев. В дом я решила не возвращаться, и меня вырвало среди кустов. Затем я села на траву. Из дома вышла Розалия, разыскивавшая меня. Увидев меня, она направилась к колодцу и принесла мне чашку воды.

– Вы должны понимать, что это значит, – сказала она.

И тут меня осенило. Я вспомнила ночи, проведенные с мужем, и первую мадам Пети, умершую от родильной горячки. И еще я подумала о своем кузене, который ни разу не бросил взгляд на карту Парижа, но будет скоро жить там и с тоской смотреть из окна на дождь.

– Говорят, если тебе стало плохо утром, то родится девочка, а если вечером – мальчик, – сказала Розалия. – У вас будет мальчик, это точно.

– Но я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, пока я не уверена.

– А я вот уверена.

– А я – нет.

Хорошо еще, что матери сегодня не понадобилось, чтобы Жестина прислуживала за обедом, и благодаря этому моя подруга не услышала горькую новость об Аароне. Я направилась в расположенную во дворе кухню, чтобы найти Адель. Она часто сидела рядом с розовым кустом, выписанным папой из Франции. Мама не любила розы, считая их слишком кричащими и безвкусными, и не ухаживала за кустом. Адель же, как я знала, тайно поливала его – может быть, назло моей матери. Когда я пришла на кухню, оказалось, что Адель в этот вечер не приходила. Вместо нее готовить обед наняли какую-то неизвестную мне женщину.

– Адель заболела? – спросила я. – А завтра она придет?

– Меня наняли для работы, и я ничего не знаю! – вскинула руки кухарка.

Я прошла в спальню, где спали дети, и легла рядом с ними. Закрыв глаза и слушая их дыхание, я немного успокоилась. Но вскоре заглянула Розалия – пора было идти домой. Взяв Ханну на руки, я пошла за Розалией по коридору. Мальчики, полусонные и разомлевшие от жары, еле тащились, прижимаясь к ней. Прощаясь с мамой, я спросила, где Адель.

– Не знаю, – пожала она плечами. – В доме ее нет.

Последовали несколько дней со шквальным ветром и дождем, как часто бывает в сентябре. Погода весь месяц была ужасной, а под конец налетел небывалый ураган. Муж ночевал в конторе, так как беспокоился о наших судах в море. Возможно, это было и к лучшему – я никак не могла простить ему, что он выступил против меня заодно с отцом. Пока его не было, я постаралась устроить детям как можно более веселую жизнь. Мы играли, прятались под кроватями и в шкафах, запускали птиц, сделанных из бумаги. У нас были длинные стручки с «пламенеющих» деревьев, высушенные нами на солнце, и мы дудели в них, используя вместо музыкальных инструментов. Я с удовольствием снова почувствовала себя ребенком, но долго пребывать в таком состоянии было нельзя. Ветер завывал, ставни на всех окнах приходилось держать запертыми. Впоследствии я взяла тетрадь с сочиненными мною историями и написала сказку про то, как ураган подхватил пасущихся на лугу коз и овец и перенес их на другой конец острова, где они продолжали жевать свой корм. А потом написала историю о женщине с Луны, которая пыталась туда вернуться, но ураганный ветер поднимал ее только до верхушек деревьев. Когда мы оказались в эпицентре урагана, наступила странная тишина, которая была даже страшнее, чем вой ветра. Мне пришло в голову, что, может быть, это Бог повис над нами и видит нашу любовь и наши страхи. Мы легли спать все вместе, включая Розалию. Взявшись за руки, мы читали свои молитвы, а она свои.

Когда буря немного утихла, в наш сад забрел потерявшийся маленький ослик. Он весь вымок и ревел, призывая свою маму.

– Посмотрите, кто явился к нам в гости! – воскликнула Розалия, выглянув из дверей на задний двор.

Шел дождь, и в саду образовались огромные глубокие лужи, целые пруды. В таких лужах невесть откуда появлялась, словно по волшебству, рыба. Самуил сначала испугался ослика и спрятался за мою юбку, но я объяснила ему, что это тоже ребенок, которого можно не бояться.

– Надо ему помочь, – сказала я Розалии.

Я держала Ханну, Самуил держался за мою юбку, а Розалия с Давидом ловили ослика с помощью веревки. Поймав его, мы предложили ему хлеба и молока в жестяной миске. Поначалу он нас опасался, но голод одержал верх, и он накинулся на еду с такой жадностью, что невозможно было удержаться от смеха. Самуил вскоре перестал его бояться и спросил, нельзя ли оставить ослика у нас. Он уже дал ему имя Жан-Франсуа, и тот, как ни странно, подходил к нам, когда мы произносили это имя. Но я, покачав головой, сказала Самуилу, что это дикий ослик, которому надо найти свою маму.

– Ну и что, что дикий? Он может быть как Гус.

Так звали пасшегося на свободе недалеко от нас козла, который время от времени покидал свое пастбище и терроризировал местных собак.

– Нет, – ответила я. – Некоторых животных нельзя держать дома.

Когда небо прояснилось и ослик насытился, мы отпустили его на свободу. Самуил так плакал, что Давид стал смеяться над ним, называя его малюткой, отчего Самуил расплакался еще больше. Укладывая его спать в этот вечер, я наврала ему, что видела ослика на дороге вместе с его матерью, так что все к лучшему. Тогда мальчик заснул, держа меня за руку. Я не хотела спать в супружеской постели и свернулась калачиком рядом с ним. Но поднявшийся вновь сильный ветер гремел на крыше, мешая мне уснуть. Очевидно, после свадьбы я стала другим человеком. Если прежде я не задумываясь рубила головы курам к праздничному столу, то теперь у меня наворачивались на глаза слезы, когда я думала об ослике, одиноко бродившем в непогоду. Возможно, я стала более чувствительной из-за того, что расстроились мои жизненные планы.

Но огорчалась я напрасно. Утром мы обнаружили ослика на кухне, куда он проник благодаря тому, что дверь распахнуло ветром. Может быть, ослы и мулы действительно, как говорят, не могут перешагнуть через какую-то черту дважды, и, дойдя до границы наших владений, ослик повернул обратно. Мальчики отчаянно умоляли меня оставить Жана-Франсуа, и даже Ханна вопила что-то, протягивая к нему ручонки. В конце концов я сдалась. Когда Исаак пришел домой пообедать, я подала ему его любимое блюдо, грибы с рисом, и налила стакан рома с лаймовым соком. Я сказала, что наши разногласия не должны растравлять наши души и мешать нам жить нормально, и сообщила, что у детей появился домашний питомец по имени Жан-Франсуа.

– Заводить домашних питомцев глупо, это лишние затраты, – отозвался он.

– Иногда имеет смысл вести себя глупо. Возьми меня, например.

– Ты никогда не ведешь себя глупо.

– Даже когда пристаю к тебе с Парижем?

– Мы не можем вести дела, находясь в Париже, Рахиль. Я и сам очень хотел бы жить там. Я тысячу раз думал о том, как было бы хорошо уехать туда. Здесь меня преследуют тяжелые воспоминания. Но надо думать о детях – кормить их, одевать.

– И ты не можешь покинуть Эстер.

В то время как другие мужчины сидели по вечерам в таверне, мой муж ходил на кладбище. Мы с Розалией знали это, потому что туфли у него были в красной грязи, а в карманах попадались лепестки красных цветов.

– Да, я не мог бы уехать, – признался он.

Я пристроилась у него на коленях. Исаак был великодушным человеком, и хотя я не могла уговорить его переехать в Париж, в домашних делах я умела добиться своего.

– Это будет сюрприз для тебя.

– Я уже привык к твоим сюрпризам.

Собак он не любил и почувствовал облегчение, когда я повела его на конюшню.

– Разрешите представить, – произнесла я. – Жан-Франсуа.

Исаак засмеялся:

– Если не ошибаюсь, это французский осел.

– Именно. Так что, хочешь не хочешь, придется его оставить.

Исаак погладил меня по голове. Он был благодарен мне за то, что я так хорошо ладила с его детьми и развлекала их.

– Это мальчишки уговорили тебя взять его.

– А Эстер разрешила бы его оставить?

– Она была бы в ужасе, но радовалась бы тому, что ты это сделала.

В следующий раз Исааку довелось смеяться не скоро. Буря свирепствовала долго и едва не разорила нас. Так или иначе, от нее пострадали все жители острова. Ее следы были видны повсюду: снесенные ветром крыши, смытые в море дома, развороченные оползнями улицы и дороги. Благополучие островитян зависело от моря, и мы в очередной раз пострадали. Затонули суда, перевозившие товары в Чарльстон, в том числе и наши. Это была финансовая катастрофа, и Исаак неделями не вылезал из конторы, ночуя там и обедая за рабочим столом, чтобы спасти семейный бизнес. С тех пор, как мне стало плохо у нас в саду, прошло уже три месяца, а я так и не сказала мужу об этом. Ему и без того хватало причин для беспокойства.

Хорошо, хоть наш дом уцелел. Многим семьям повезло меньше. Дороги были непроходимы, часть берега размыло. Среди зарослей на склонах холмов виднелись побелевшие скелеты расщепленных лодок и небольших суденышек, заброшенных туда разбушевавшимся прибоем. На улицах валялись трупы собак, крыс, игуан и прочих животных. Попугаи во время дождя поднимали голову к небу и захлебывались; они падали на землю, рассыпая перья среди грязи.

Я беспокоилась о Жестине и Адели, чей дом был на самом берегу. После отъезда Аарона они больше не работали у родителей. Меня они обе тоже избегали. Когда бригады рабочих распилили и убрали поваленные деревья, я сложила в сумку еду и кое-какую одежду и, оставив детей на попечение Розалии, отправилась домой к Жестине и ее матери.

Пристани и окружающие их дома отделяло от остального города огромное пространство разлившейся воды. Мне пришлось найти человека с лодкой и заплатить ему, чтобы он меня перевез. В природе восстановилось спокойствие, небо было цвета индиго, в воде отражались облака. Именно таким, наверное, представлялся рай парижанам.

Последнюю часть пути до дома Адели я брела по колено в воде. Перед крыльцом валялась дохлая морская звезда. Хорошо, что дом был построен на сваях, прочно забитых в расщелины между скалами, иначе его унесло бы на край света.

На крыльцо вышла Адель. Взяв то, что я принесла, она обняла меня и сказала:

– Спасибо большое, но тебе не следовало добираться сюда.

Это действительно было опасно – и не только из-за того, что вода разлилась. На улицах сновали мародеры и стаи голодных бездомных собак. Адель сказала, что Жестина чувствует себя плохо и не встает с постели. Когда во время шторма морская вода стала хлестать в окна, они в страхе взывали к Богу и привязались к чугунной кухонной плите, самой тяжелой вещи в доме. Пол до сих пор был засыпан песком, синяя краска на стенах побелела от соли. Но зато, божилась Адель, через окно прямо на сковородку вплыла большая камбала. Они подумали, что это Бог преподнес им рыбу, чтобы они не умерли от голода. Они были христианками и верили в доброго Бога, который заботится о них.

Я сказала Адели, что решила пойти к ним, невзирая на наводнение, потому что скучала без них и хотела, чтобы они первые узнали мой секрет.

– Это не секрет, Рахиль. Я предсказала тебе будущее еще до твоей свадьбы. Я видела этого мужчину, его детей и всех других детей, которые у вас будут. А теперь скажи мне в ответ о моем будущем. Собирается ли твоя мать снова взять меня в дом?

Очевидно, мама распустила порочащие Адель слухи, и теперь она не могла найти другую работу. Я не стала ей говорить, что у мамы новая кухарка, так как не знала всех обстоятельств, но спросила Адель, что произошло между ней и мадам Помье, и она ответила кратко:

– Мы наговорили друг другу всякого.

– Очень плохого?

– Ну а как ты думаешь? Что хорошего могла сказать мне твоя мамаша? Она не хотела, чтобы мы с Жестиной оставались в доме.

Как раз этим утром мама велела одному из наемных работников выкопать любимый розовый куст Адели, но, к счастью, Энрике успел спасти его и взял к себе.

– Я поговорю с мамой, – пообещала я. – Она возьмет тебя обратно, и все будет по-прежнему.

– Ничто не будет по-прежнему, – возразила Адель. – Разве у тебя по-прежнему? Или у Жестины?

Я прошла в спальню, где лежала в постели Жестина. На ней была белая ночная сорочка без рукавов. Погода была жаркой, но пасмурной, как это бывает после бури, в воздухе витали приливные запахи. Я прилегла рядом с Жестиной, она открыла глаза. Девочками мы все делали вместе, и наша традиция не нарушилась. С ней произошло то же самое, что и со мной. Это было видно по ее сонному взгляду и по тому, как она дышала животом. Я была счастлива. Наши дети станут большими друзьями, как двоюродные братья или сестры. Они, по сути, и были родственниками, только взрослые не хотели этого признать. Именно из-за этого Аарона и отсылали в Париж.

– Надо было нам с тобой убежать, пока была возможность, – сказала Жестина. – Если бы ты не вышла замуж, мы могли бы уехать во Францию и ждать там Аарона, но ты предпочла влюбиться в детей месье Пети. После твоего первого визита в их дом я поняла, что мы никогда отсюда не выберемся.

Ее слова уязвили меня. Я поклялась, что в наших планах ничто не изменится, и скрепила свою клятву кровью, прокусив руку и запачкав простыню. Мы смотрели, как пятно расползается, принимая форму какой-то птицы. Я уверяла ее, что мы поедем во Францию после того, как родятся дети, и неважно, что я замужем. Я прочла недавно книгу по истории Парижа и рассказала Жестине о том, как строились улицы поверх тысячелетних подземных ходов, как в старину укрепляли берега острова Сите, чтобы он не уплыл даже при самом сильном наводнении. Я начала читать ей вслух сказку Перро о красавице, влюбившейся в чудовище, у которого было доброе сердце.

– Бог с ней, с этой историей, – сказала Жестина.

Тогда я взялась за принадлежавшую Эстер Пети старую французскую кулинарную книгу, которую также принесла с собой. Я читала ее так, словно это был сборник захватывающих историй, а рецепт булочек с каштанами выучила наизусть. Правда, мы с Жестиной никогда не пробовали каштанов и даже не видели их.

Вечером я сообщила мужу, что у нас будет ребенок, и он страшно обрадовался и стал благодарить Бога. Я же молилась о том, чтобы в нашей гавани всегда были корабли, которые могли бы увезти нас во Францию. Я приготовила булочки по рецепту первой мадам Пети, хотя у меня не было ни каштанов, ни миндального теста. Вместо этого я использовала патоку и папайю, и хотя это не соответствовало рецепту, результат оказался превосходным – пирог получился очень вкусный.

На следующей неделе мама готовила Аарону гардероб к отъезду. Дело было хлопотное, так что я взялась помогать ей, но настояла на том, чтобы в этом участвовала также Адель.

– Отец знает, что ты прогнала ее? – спросила я.

– Должен знать. Он же видит, что ее нет.

– Но ты сказала ему, что она ушла по собственному желанию.

– Не вмешивайся в эти дела, – оборвала она меня.

– Я скажу ему правду. Он терпеть не может лжи.

Момент был напряженный.

– Ты полагаешь, что пользуешься особым расположением Мозеса Помье, – бросила мать.

– Да, пользуюсь, – ответила я. – А ты?

– Я возьму обратно Адель, но не Жестину, – сказала мама. – По крайней мере, пока Аарон здесь.

Я поняла, что она знает об их отношениях.

Адель пришла на следующий день. Держалась она более замкнуто, чем обычно, но спустя некоторое время они с матерью разговаривали, будто ничего не случилось. Если бы.

На следующий вечер, готовясь к отъезду, кузен копался в одном из чемоданов, которые он собирался взять с собой, и нашел под отглаженным костюмом сверток с лавандой. Он вытащил его и озадаченно спросил меня, что это такое.

Я пожала плечами, хотя прекрасно знала, что это значит.

– Благодаря лаванде белье остается свежим даже после долгого путешествия.

Он отбросил лаванду, сказав, что ему хочется чихать из-за ее запаха. Я была уверена, что он не знает, зачем ее положили. Адель говорила, что лаванда заставляет мужчину быть верным женщине, которая его любит. Когда она после отъезда Аарона нашла сверток на комоде, то покачала головой:

– Не хочу больше видеть этого молодчика.

– Но он, возможно, вернется.

– Даже если вернется.

Я пошла на пристань вместе с родителями провожать Аарона. Никогда прежде не видела, чтобы мама так плакала. Когда кузен подошел ко мне попрощаться, я обняла его и прошептала:

– У нее ребенок от тебя.

Он не выразил удивления и лишь трижды поцеловал меня согласно обычаю. Я поняла, что он знает об этом, но у него не хватает пороха изменить свою жизнь и начать заново. Я пожалела, что мы не в сказке и я не могу чудесным образом поменяться местами с Аароном и уехать вместо него. Я ничего не взяла бы с собой, кроме карты Парижа и теплого черного пальто. Может быть, на берегу моей новой родины меня встретит Кот в сапогах, который поможет мне найти сокровище. Закрыв глаза, я пожелала оказаться на борту судна, когда открою их, а Аарон пусть поселится в доме на сваях, и мы оба будем на своем месте.

Но когда я открыла глаза, он был уже на судне, а я осталась.

В эту ночь я спала хуже обычного. Окна спальни я оставила открытыми, и Исаак дрожал во сне. В это время года днем свирепствовала жара, а ночи были сырыми и прохладными. Я видела сон, снившийся мне еще тогда, когда я была девочкой, и я знала, что если усну сразу, то сон вернется. В Париже меня ждал мужчина, который был готов выслушать мои истории о женщине-черепахе, о птице, облетевшей полсвета в поисках любви, и о людях, прибывших с яркой стороны Луны и оказавшихся здесь в плену вроде меня. Это было, конечно, нечестно по отношению к мужу и детям, но я ничего не могла поделать, я мечтала о другой жизни.

В этом доме стены не красили в синий цвет, отпугивающий духов. Поэтому иногда я не могла уснуть: видела первую мадам Пети в стоявшем в углу кресле, в которое я никогда не садилась. Розалия сказала, что это было ее любимое кресло и она перед смертью часто сидела в нем, укачивая Ханну. Она приехала из Парижа и так и не привыкла к жаре. Она лишь ненадолго выбиралась на воздух в своих плотных цветастых платьях из шелка и парчи, которые привезла из Франции. Розалия сказала, что она пряталась от солнца, так как кожа у нее была очень чувствительная, быстро обгорала и шелушилась; она плакала, когда ее кусали комары. Она боялась ослов и попугаев и редко выходила за ворота своих владений. Тем не менее у нее хватило силы духа бороться со смертью до тех пор, пока ее новорожденной дочери не присвоили имя. Она любила мужа. А теперь рядом с ним была я. Каждый вечер, ложась спать, я давала обещание заботиться о ее детях как о своих. Я объясняла ей, что не влюблена в ее мужа, хотя предана ему всей душой, и что он по-прежнему принадлежит ей. Я не признаю любовь, поэтому она может не бояться, что я займу ее место.

Возможно, она оберегала меня во время моей беременности. С приближением родов я стала засыпать, стоило мне положить голову на подушку; иногда я едва успевала закрыть глаза. Я беспробудно спала всю ночь и все утро, так что Розалии приходилось трясти меня, чтобы разбудить. А во время родов, когда Адель и Жестина помогали мне, Эстер Пети стояла в ногах постели. Я пообещала ей, что в случае, если она поможет мне выжить во время родов, я буду чтить ее память всю жизнь. Многие советовали мне не называть своего первого сына Иосифом, как звали умершего ребенка мадам Пети, но я их не слушала и дала ему это имя.

И я знала, кого я должна благодарить за все, что у меня было.