Читать книгу Лишь шаг до тебя - Элис Петерсон - Страница 7

Первый учебный день после рождественских каникул. Через четверть часа нам с Луи пора выходить.

– Лондон горит, Лондон горит! – пою я, собирая коробочку с ланчем. – Доставай пожарную машину!

– Вызывай пожарную машину! – поправляет меня Луи.

– Заливай пожар водой, заливай водой!

Луи спрыгивает с дивана и хватает свою пожарную машинку, которую мы с Хьюго подарили ему на праздники. В нашей квартирке все на виду. Из кухни я вижу, как Луи тушит огонь пожарной помпой – насосом для воздушных шариков.

Я смотрю на часы.

– Мамочка, спой еще.

Я качаю головой.

– Мы опоздаем.

– Что сказал большой помидор, когда маленький попал под машину?

– Не знаю. Ну-ка, живо надевай носки!

– Как ты, кетчуп? Почему у нас нет машины?

Мы не можем ее себе позволить, вот почему.

– У нас есть ноги, Луи.

– У папы нашей Мэйси есть и ноги, и машина.

– Я рада за него. Пойдем! – Я поторапливаю его натянуть второй носок.

В довершение всего я помогаю Луи надеть шерстяную куртку. Застегиваю молнию. Он надевает перчатки и шерстяную шапочку-льва. Берет рюкзак и мешок с физкультурной формой. Я стараюсь не думать о том хаосе, который остался в гостиной. Летим к двери.

– Ма, мне нужно в туалет, – сообщает вдруг сын.

Мы с сыном мчимся через Примроуз-Хилл. Нам некогда любоваться на телебашню и красивый дом абрикосового цвета. Луи притормаживает возле маленькой писающей собачки и уже открыл было рот попросить у немолодого хозяина разрешения ее погладить, но я хватаю его за руку и волоку дальше, с ужасом ожидая, что меня ждет строгое нарекание за опоздание.

Одновременно с нами к воротам школы подбегают Бен и Эмили. Пальто на Эмили застегнуто не на те пуговицы, оттого перекошено, волосы заплетены в кривую косичку.

– В офис я всегда приходил к шести тридцати, – запыхавшись, бормочет Бен, когда мы бежим к классной комнате. Голос в моей голове советует пригласить его на чашку кофе.

Я помогаю Луи повесить куртку и положить рюкзак на выдвижной лоток. И вот он несется к своим друзьям, к столу, накрытому искусственной травой, на которой «пасутся» игрушечные домашние животные.

– Ой, забыл! – кричит он, сообразив, что забыл отметиться. На стене – картина морского берега; каждый ребенок – какой-то морской обитатель. Луи хватает краба на липучке, на котором написано его имя, и сажает его на «пляж», рядом с другими морскими жителями.

– Молодец! – Я наскоро чмокаю его на прощание в макушку. – Будь умником.

За воротами мамочки сбиваются в привычные стайки. Я приветливо киваю Джиму, нашему папе-домохозяйке, а сама высматриваю Бена. У Джима двое детей: Мэйси, одна из лучших подружек Луи, и двухлетний Тео, вцепившийся сейчас в отцовскую руку, пока Джим ведет его в младшую группу. На Тео красный комбинезон в рубчик, который так не подходит к его морковно-рыжим волосам. Джим худощавый и подтянутый, ибо много часов проводит на фитнесе. Когда его дети подрастут, он хочет выучиться на учителя физкультуры. Я помню, как он впервые возник у школьных ворот – в ореоле какой-то загадочности. Как-то раз одна из мамочек увидела его в бассейне; на нем были облегающие плавки, оставляющие мало простора для игры воображения. На следующее утро этой новостью с восторгом делились все собравшиеся у школьных ворот.

Джим, отведя Тео в группу, подходит ко мне, и я вижу, что, сунув руки в карманы, понурый, к нам вяло плетется Бен. Оказывается, высматривала его не я одна – Габриэла, сексапильная итальянка в шубке из искусственного меха, семенит к нему, цокая тонкими каблуками. У нее в руках ярко-оранжевое блюдо. Она замужем, но это не мешает ей флиртовать направо и налево.

– Какая досада! – комментирует сцену Джим и талантливо корчит рожицу. – Почему мне никто не преподносит лазанью?

Бен привлекает к себе внимание по разным причинам. Смерть сестры и забота о племяннице сделали его объектом сочувствия и вместе с тем возвели среди школьных родителей в ранг героя. Я чувствую, что и то и другое его тяготит, из-за этого он испытывает невероятный дискомфорт и всегда держится в стороне. Так что никому не удается познакомиться с ним поближе, даже вездесущей и напористой Габриэле.

Вот она, эффектным движением откинув назад свои темные волнистые волосы, дотрагивается до плеча Бена и начинает ему в подробностях объяснять, как разогреть лазанью. Потом, сочувственно кивая, о чем-то расспрашивает.

Сама не понимая как, я оказываюсь возле них.

– Прошу прощения, – говорю я Габриэле и поворачиваюсь к Бену, – я просто хочу спросить, не присоединитесь ли вы к нам с Джимом. Мы идем пить кофе.

– Я не пью кофе, – отвечает Бен.

Итальянский парфюм Габриэлы сшибает с ног.

Он смотрит на часы.

– Но у меня есть время на чашку имбирного чая.

Джим, Бен и я сидим за нашим всегдашним с Джимом угловым столиком в маленьком кафе «Кэмемайл»[3] на Инглендс-Лэйн, почти рядом с моей квартирой. Тут всегда людно.

Мы с Джимом с удивлением узнаем, что Бен живет на Челкот-сквер, в одном из импозантных домов, окрашенных в пастельные тона разных оттенков. Бен, как бы извиняясь, сообщил нам, что прежде он был брокером в Сити. Сейчас ему тридцать шесть.

– Конечно, вы можете ненавидеть меня. – Он пожимает плечами. – Я понимаю, мы разрушаем весь мир. Если честно, то я пошел на работу в Сити, потому что не знал, чем еще заняться. У меня скудное воображение. – Его рот кривится в легкой усмешке. В его манере есть что-то привлекательное, но вообще он явно не мой тип. Я всегда предпочитала блондинов.

– Что ж, кто-то ведь должен управлять нашей экономикой, – вежливо отвечает Джим.

Бен опять пожимает плечами.

– Знаете, все было не так уж плохо, но в конце концов я ушел оттуда. Такой стиль жизни не для меня.

Вот почему он приходил в АА?

– Чем же вы теперь занимаетесь? – спрашиваю я.

– Я бухгалтер. Занятие весьма негламурное, – он сухо усмехается, – но мне нравится независимость. Я фрилансер, сам себе хозяин и работаю с действительно интересными клиентами, часто из креативных кругов. Да и, честно говоря, сейчас мне удобнее работать дома. Чтобы присматривать за Эмили.

– Как у нее дела? – спрашивает Джим.

– Директриса сказала – она спокойная, подавленная, что неудивительно. Я уверен, вы знаете… моя сестра Грейс, мать Эмили, умерла прошлым летом.

Мы киваем.

– Вам сейчас нелегко, – говорю я, изо всех сил удерживаясь от того, чтобы не закивать сочувственно. – Я давно хотела поговорить с вами, но не была уверена, что вы…

Он останавливает меня.

– Все случилось внезапно. – Бесстрастным тоном Бен рассказывает нам, что сестра умерла от гипертрофической кардиомиопатии, болезни сердца, вызывающей утолщение стенки желудочка. Не было никаких симптомов; они даже не знали про эту болезнь. Она скончалась ранним утром. – Эмили пошла будить маму. Бедная девочка.

Мы с Джимом молчим.

Бен объясняет, что у Эмили он единственный родственник.

– Мы с Грейс были очень близки. Когда у нее родилась дочь, она взяла с меня слово, что я стану ее опекуном, если что-нибудь случится. Разумеется, я согласился, будучи уверен, что если что-то нехорошее и произойдет, то со мной. Понимаете, Грейс была оптимистка, в хорошей физической форме. Она была специалистом по акупунктуре, работала дома. В отличие от меня, она почти не прикасалась к алкоголю и не курила. Никогда в жизни. Жила за городом, каждое утро начинала с того, что медитировала, была, что называется, сдвинута на загрязнении окружающей среды, поэтому ездила везде на велосипеде. Она была старше меня всего на три года. По иронии судьбы, она часто шутила по поводу того, что ей не хочется быть сорокалетней. И умерла, не дожив до сорока нескольких дней. Почему в мире все так нелепо? Ведь это я должен был лежать в могиле. – Он коротко вздохнул. – Я холост, не был до той трагедии связан никакими обязательствами. Теперь я все, что есть у Эмили, я обещал Грейс заботиться о ней. Но, честно признаться, я не уверен, что гожусь на роль отца. Ведь я даже не отец, верно? Я дядя для Эмили, но теперь, после ухода Грейс, похоже, что она не хочет и знать меня.

Я жду, что Джим что-нибудь скажет. Но он молчит. Я открываю рот, но Бен меня опережает:

– Простите, но, по-моему, вы уже жалеете, что пригласили меня на кофе. – Он берет пачку красных «Мальборо» и говорит, что через секунду вернется.

Проходит пять минут, а Бен все еще курит на улице. Джим приоткрывает крышку лазаньи.

– Как-то раз Габриэла приготовила для меня тирамису. Ее муж, должно быть, величиной со слона. – Помолчав, он спрашивает: – Как ты думаешь, где отец Эмили? – И, не дожидаясь ответа, продолжает: – Бедный Бен, он…

– Заткнись.

– Сама заткнись. – Джим обиженно поднимает брови.

– Он вернулся, – говорю я одними губами.

– Ох. – Крышка судорожно захлопывается. Бена встречает неловкое молчание.

– Пожалуйста, говорите обо мне сколько угодно. – Он садится и швыряет пачку на стол.

– Простите. Я просто сказала Джиму, – импровизирую я, – что мне даже трудно представить себе, каково вам сейчас. Я сама мать-одиночка и, в общем-то, понимаю ваши проблемы. И я с радостью в любое время могу присмотреть за Эмили.

Джим поддерживает меня.

– Я тоже, приятель. Если я могу чем-то помочь…

– Ну, кое-чем можете.

– Да? – в один голос восклицаем мы с Джимом.

– Вон те маффины выглядят весьма аппетитно. – Бен ткнул пальцем в направлении стеклянной витрины с пирожными.

За маффинами Джим рассказывает Бену о Вайолет Рейд, председательнице родительского комитета.

– Она считает меня ненормальным, раз я не работаю. Мне нравится ее дразнить, я говорю ей, что целыми днями хожу по дому с метелкой из перьев и стряхиваю пыль. – Джим невероятно смешно изображает, что стряхивает пыль с нашего стола. – В этот раз перед собранием я слышал, как она сказала кому-то из наших дам… – И Джим артистично передразнил Вайолет с ее квакающей интонацией: – Я уважаю мужчину, когда он мастер на все руки и не боится менять памперсы у ребенка, но если мой муженек вдруг станет разъезжать по дому на детском велосипеде, я потеряю к нему всякое уважение!

– Как вы называете таких мужчин, как мы? – Бен взглянул на Джима, и в его глазах мелькнула смешинка.

– Домашние папаши или, по определению моей тещи, ленивые сволочи, – хмыкает Джим и рассказывает Бену, что думает семья его жены Камиллы о такой смене традиционных ролей и как тяжело встречаться с этой родней на Рождество. – Дело в том, что Мила не создана для роли домашней хозяйки и ну просто загибается без своей юриспруденции, да и зарабатывает она больше. Я ненавидел свою работу в местном муниципалитете, так что такое распределение семейных обязанностей нас вполне устраивает, но вот теща смотрит на это иначе. Рождество вообще превратилось в полный кошмар, – продолжает Джим, наслаждаясь вниманием слушателей. – Мало ей называть меня ленивой сволочью. Она еще интересуется, что я делаю весь день, пока ее дочь работает до посинения. Не маффины ли трескаю, возлежа на диване? – Со свирепым лицом он берет маффин с черничной начинкой и откусывает от него. Мы с Беном смеемся.

– Эх, Джим, как жаль, что тебя нельзя клонировать, – вытирая слезы от смеха, говорю я. – Нет, серьезно, большинство мужиков слишком много мнят о себе, чтобы что-то делать по дому.

Если бы они знали всю правду о Мэтью! Джим знает, что у меня в личном плане произошла катастрофа, что я посещаю АА, но это лишь половина истории. Я до сих пор внутренне содрогаюсь, слыша в ушах его голос: «Если я еще раз услышу утром, как этот ребенок орет, я вышвырну его в окно».

– Бен, он делает все, – продолжаю я. О, как мне хочется стереть из памяти те воспоминания! Как учитель стирает с доски написанную мелом фразу.

– Это не обуза, – заявляет Джим. – Это выбор и привилегия. Хорошо, когда кто-то заботится о твоем ребенке, когда он совсем крошечный. Но мне самому хотелось баюкать моего Тео, носить его на руках, хотелось быть рядом, когда он говорил первые слова. Мне кажется важным, чтобы за детьми ухаживал один из их родителей. Ой, простите, я ляпнул бестактность, – спохватился он, переводя взгляд с Бена на меня. – Я просто не подумал.

Бен кивает.

– Больше всего меня сейчас мучают сомнения. Откуда вы знаете, что правильно делать, как правильно воспитывать ребенка? По ночам я лежу без сна и думаю о том, что эта девочка – это маленькая личность, и ее счастье – в моих руках. Меня это пугает.

– Меня тоже, – признаюсь я.

– Сегодня утром она попросила заплести ей косички, – продолжает Бен.

– Ах, волосы – пустяки, – отмахивается Джим. – Парочка тренировок…

– Я могу дать вам урок, – предлагаю я.

– Бен, мы с вами в меньшинстве, поэтому должны держаться вместе. – Джим поднимает кружку и кивает Бену.

– Тогда за домашних пап-дядей, – возглашает Бен.

– И матерей-одиночек, – добавляет Джим.

Я присоединяюсь.

– Так доставай свою трубку и закуривай ее.

Вскоре Джим уходит забирать Тео из садика. Мы с Беном покидаем кафе. Идем по тротуару, каждый погружен в свои мысли. Я набираюсь храбрости и говорю:

– Бен, можно спросить у вас… – Скажи ему, что ты видела его на собрании! В последний момент я трушу. – Где отец Эмили?

– Ах, да… Хм-м. Когда Грейс сообщила ему о своей беременности, он сбежал. Ей было нелегко принять решение, но она всегда хотела детей.

– А ваши родители? Они не могут помочь вам?

– Мама умерла не так давно, а отца не стало, когда мне было четыре года. Жив мой отчим, увы.

– С отчимами у многих бывают не самые простые отношения.

– Дело не в том, что он отчим, – резко говорит Бен. – Дело в личности. Он ужасный, мелочный тип, выскочка.

Мы сворачиваем на Чалкот-сквер.

– Ну, пожалуй, пойду на работу, – говорю я, чувствуя, что беседа зашла в тупик. – Была рада по…

– Сегодня вечером вы свободны?

– Сегодня вечером?

– Я был бы не прочь поучиться заплетать косички. Эмили все время просит какую-то рыбью косу.

– Может, французскую?

– Да-да, возможно. Мне кажется, вы в этом деле кое-что понимаете. Если вы научите меня, я заработаю очки у Эмили, и она станет чуточку счастливее.

Он упоминает ее имя без особых эмоций, и это меня неприятно задевает.

– Договорились. Это будет деловая встреча, а не свидание. – Ох, Полли, заткнись!

– Встретимся после школы? Приглашаю вас на лазанью… – картинным жестом он указывает на оранжевое блюдо-контейнер. – Вы окажете мне честь. Габриэла наготовила столько, что можно накормить весь юг Англии.

– С удовольствием. – Не уверена, что Габриэла возрадуется.

– Хорошо. Тогда до встречи. – Впервые за это утро он улыбается. Я улавливаю в этой улыбке намек на человека, скрытого за щитом одиночества.