Читать книгу Плененная королева - Элисон Уэйр - Страница 11

Алиенора находилась в Анжере, столице Анжу, когда поняла, что беременна и зачала именно в ту прекрасную ночь. Она увидела в этом знак того, что Господь не возражает против ее неправильного брака, а потому тошноту по утрам и усталость воспринимала с радостной стойкостью.

Сердце Алиеноры по-прежнему тосковало по маленьким девочкам, которых она оставила в Париже. Было больно при мысли о том, что она, скорее всего, больше никогда не увидит их, ведь Людовик ни за что не простит ей брака с Генрихом, его врагом. Но герцогиня утешалась мыслью о том, что новое дитя хоть в какой-то мере компенсирует ей потерю дочерей, пообещав себе, что отныне никогда ее ребенок не будет расти без матери.

Алиенора ужасно скучала по Генриху. Несмотря на перемены, вызванные беременностью, она хотела его, желала. По ночам ей так не хватало ласк Генри, а чрево ее так тосковало от пустоты, что Алиенора кусала простыни, чтобы заглушить невольные стоны. Известия из Англии приходили хорошие. Генрих благополучно высадился, и встретили его с восторгом. В церквях проводились службы, провозглашавшие: «Зрите: грядет правитель, и королевство в его руках». Эти обнадеживающие новости предвещали благоприятный исход.

Генрих решил идти к месту, называющемуся Уоллингфорд, где его сторонники держали оборону в замке. Он собирался освободить их, и по мере его победного продвижения городки, встречавшиеся на пути, сдавались один за другим. Обо всем этом Алиенора узнавала от гонцов, которых Генрих присылал к ней регулярно. Муж сообщал, что с радостью узнал о ее беременности, и призывал беречь себя. Алиенора улыбнулась, оценив его заботу. Она была сильной и здоровой женщиной и легко родила двух дочек. О чем сразу сообщила Генриху.

После утомительных и гнетущих первых недель Алиенора расцвела. Кожа стала мягкой, как лепестки цветов, волосы – шелковистыми, груди налились. Такой ее и увидел самолюбивый молодой трубадур Бернарт де Вентадорн[20], явившийся ко двору в поисках покровительства.

– Мадам герцогиня, – поклонился он продуманно низко, – ваша слава не знает себе равных. Я набрался храбрости и явился сюда в надежде, что вы не откажете одному из своих подданных, который хочет развлечь вас своими скромными песнями и стихами.

От цветистой похвалы у Алиеноры стало теплее на сердце. Перед ней стоял молодой человек. Счастливое сочетание волнистых каштановых волос, зеленых глаз и точеных черт придавало ему исключительную красоту. Не будь она так влюблена в Генри, подумала Алиенора, ей вполне могла бы прийти в голову мысль соблазнить его.

– Мессир Бернарт, расскажите нам о себе, – попросила она, показывая слабой рукой на собравшихся придворных.

Молодой человек поедал герцогиню глазами, смотрел, не скрывая восхищения.

– Мадам, все мое состояние в моих песнях, а не в рождении. Я всего лишь сын судомойки с кухни виконта де Вентадорна из Лимузена.

– Я знаю этого виконта, – улыбнулась Алиенора. – Он и его семья всегда были покровителями трубадуров вроде вас.

– Это верно, мадам, – подтвердил Бернарт и, как заметила Алиенора, отвел глаза в сторону. – Виконт был настолько добр, что признал во мне талант и сам учил меня писать стихи и песни.

– Значит, вы многим обязаны ему, – сказала Алиенора под согласный шепоток придворных. И опять глаза молодого трубадура, как ей показалось, слегка забегали. – Но скажите мне, мессир, почему вы оставили замок маркиза? Вы хотите обрести бульшую славу в мире?

– Да, – ответил Бернарт де Вентадорн, избегая встречаться с ней взглядом.

Алиенора видела, что он лжет. Конечно, это ее не касалось, но все же было любопытно, почему молодой человек оставил службу у доброго хозяина.

Юноша снова посмотрел на герцогиню жадными зелеными глазами.

– Тогда давайте узнаем меру вашего таланта, – предложила Алиенора. – Сыграйте нам.

Трубадур достал свою виеллу[21] и спел забавную сирвенту[22], сатиру на прожорливых монахов, которая развеселила Алиенору и ее двор.

Поаплодировав, Алиенора сказала:

– Вы знаете какие-нибудь песни короля Артура и королевы Гиневры?

– Увы, моя госпожа, не знаю. Хотя я и читал истории Гальфрида Монмутского[23]. Но я помню кое-какие строки древнего поэта Овидия. Они могут вам понравиться. Это из его поэмы «Ars Amatoria» – «Искусство любви». – В глазах юноши засверкали озорные искорки. – Вы, вероятно, не поймете, насколько они откровенны…

– Я знаю латынь, – с мягким упреком ответила Алиенора. – Но прошу вас. Мы все хотим услышать вашу непристойную песню!

Трубадур, покраснев, положил виеллу и вытащил из мешка ситар[24]. Он начал бренчать вступление, а потом, улыбаясь, пропел сочным голосом.

Певец пропел последние слова, глядя на Алиенору. Намек был вполне понятен.

– Вы храбры, мессир! – укоризненно посмотрела на него герцогиня.

– Вам не понравились стихи Овидия, мадам?

– Понравились. – Она понимала, что он флиртует с ней на общепринятый куртуазный манер: такие игры стали обычными в этой стране трубадуров.

Низкорожденный шевалье или поэт мог адресовать пылкие слова высокорожденной даме, а та могла принимать – или даже поощрять – его восторги, не рискуя при этом запятнать свою репутацию. Но дальше слов такие отношения заходили редко.

В Париже, когда Алиенора попыталась закрепить этот обычай и там, Людовик и его клирики встали на дыбы: они обрушились на эту игру галантной любви как на предлог для блуда. Но Алиенора выросла в терпимой культуре юга и прекрасно знала, что в Аквитании подобное считалось всего лишь изощренной и приятной формой времяпрепровождения. Она и не помышляла о том, чтобы всерьез принимать лесть трубадуров, часто появлявшихся при дворе, ведь все понимали: это часть изощренной и щекочущей нервы игры.

Дамы Алиеноры просили продолжения.

– Мне понравился этот мастер Овидий, – заявила легкомысленная Файдида Тулузская.

– А я слышала, что многие не одобряют его стихи, – сказала прекрасная Торкери де Буйон.

– Тем они занятнее! – хихикнула пухленькая, как куропатка, мадам де Руси.

– Так что, мессир Бернарт, вы можете спеть нам другие стихи Овидия?

– С удовольствием, мадам! – с воодушевлением ответил трубадур и снова взял ситар. Он запел, и в его глазах опять заиграли озорные искорки.

Голос трубадура смолк вместе с бренчанием ситара, и он снова взглянул на Алиенору. Она почувствовала, как румянец прихлынул к щекам при звуках этой непристойной песни, которая так живо вызвала в ее памяти страстные ночи с Генри. Пытаясь смирить усиливающуюся боль в лоне, герцогиня присоединилась к аплодисментам. Щечки ее дам тоже порозовели от возбуждения.

– Это очень непристойная песня, мессир, – с укоризной сказала Алиенора, но глаза ее смотрели на юношу с симпатией. – Но я думаю, она всем понравилась. Вскоре вы сыграете нам еще.

Так оно и случилось. Бернарт де Вентадорн всегда был где-то рядом – в обеденном зале, в большом зале, в саду. Всюду он смотрел на Алиенору, просил разрешения спеть для нее свои песни, исполненные вожделения и непристойностей. Герцогиня чувствовала, что за его привязанностью кроется нечто большее, чем простые галантности.

– Я написал для вас песню, мадам, – сообщил он как-то раз, когда нашел Алиенору в одиночестве в саду под магнолией – ее дамы были неподалеку, собирали апрельские цветы. – Хотите послушать?

– Я слушаю, – ответила Алиенора. Она была добра с трубадуром, зная, что ни на что большее он не может надеяться.

Голос его зазвучал сильно и страстно.

Когда юноша закончил, его пробирала дрожь.

– Мне еще никто никогда не посвящал таких стихов, – сжалилась над ним Алиенора.

– Ваша красота послужила для меня вдохновением, мадам, – пылко ответил Бернарт. – Вы изящны и прекрасны, вы воплощенное обаяние! С такими прекрасными глазами и благородной внешностью вы достойны разделить трон с любым королем! А я, увы, всего лишь скромный трубадур, который любит вас.

– Ну, ну, вы же знаете, что не должны испытывать ко мне подобных чувств, – пожурила его Алиенора. И это был правильный и единственно возможный ответ.

– Скажите, что у меня остается надежда, мадам, прошу вас, – взмолился Бернарт. – Или же хотя бы позвольте мне воспевать вас в стихах. Клянусь, что не раскрою предмета моего восхищения.

Словно это не будет очевидно для всех, у кого есть глаза, подумала Алиенора, скрывая улыбку.

– Конечно, мессир, – ответила она и протянула руку для поцелуя, говоря этим, что аудиенция закончена. Юноша с радостью прижался к ее руке губами.

После этого Бернарт день за днем развлекал двор песнями, посвященными – имя не называлось – герцогине. Только глупец не догадался бы о том. Алиенора обнаружила, что не может противиться такой лести. Ее одинокое сердце купалось в наслаждении, когда она слышала, как она благородна и прекрасна, как верна и преданна, как изящна и обаятельна. Алиенора жалела, что здесь нет Генри и он не слышит этих песен. Ей не хватало только одного: присутствия мужа. Но раз уж он не может перенестись сюда из Англии, герцогиня не видела никакого вреда в том, чтобы позволить себе маленькое удовольствие, и пусть этот восторженный трубадур восхищается ею.

– Когда вы смотрите на меня своими глазами, такими горящими и красноречивыми, я испытываю такую же радость, как на Рождество или в другие великие праздники, – изливался перед нею Бернарт, когда герцогиня милостиво позволила ему прогуляться с ней по массивной стене замка, выходящей на реку Мен.

Придворные дамы шли за ними на некотором удалении, но в пределах слышимости. Холодный ветер трепал головное покрывало Алиеноры, но она, закутавшись в теплую мантию, резво вышагивала по стене, наслаждаясь живительным воздухом. Ведь в ее положении прогулки весьма полезны.

– Что я сделала, чтобы заслужить такую преданность? – поддела она трубадура.

– Вы существуете, божественная дама! – с укоризной посмотрел на нее Бернарт. – Вы стали первой из моих радостей и будете последней, пока я жив.

– А как быть с Алаизой, женой виконта де Вентадорна, – поддела его Алиенора и улыбнулась, увидев изумление трубадура. – Как видите, я хорошо осведомлена.

Герцогиня и в самом деле навела справки в доме Вентадорна.

На лице молодого человека появилось подавленное выражение.

– То была мимолетная прихоть, не более, мадам. Клянусь вам…

– Вы ее соблазнили! – с улыбкой пригвоздила его Алиенора. – И не отпирайтесь! Дело было настолько серьезно, что виконт вышвырнул вас из дома, а жену запер на замок. Теперь он развелся с ней, – нахмурилась она.

– Не клеймите меня, умоляю вас, моя дорогая дама! – взмолился Бернарт. – Я был молод и глуп… а она… и не стоила хлопот. Теперь я четко вижу это, глядя на ваше лицо. Клянусь всем, что свято на земле, я никогда не любил ее так, как люблю вас, и с недавнего времени предан только вам, прекрасная королева моего сердца.

Алиенора метнула на трубадура надменный взгляд и зашагала дальше. Бернарт поспешил догнать ее.

– Клянусь вам! – воскликнул он.

– Ну хорошо, – сжалилась она. – Не будем больше к этому возвращаться.

Бернарт упал на колени и поцеловал оборку мантии герцогини:

– Вы самая прекрасная и добрая из всех женщин, мадам, и я бы не отдал ваше обаяние за все радости Парижа!

– Надеюсь, что так, – укоризненно ответила она. – Потому что красота, хотя она и существует только в глазах того, кто ее созерцает, и в самом деле бесценна! А теперь вставайте, вы нас обоих выставляете на посмешище!

Они почти дошли до двери башни, через которую можно было пройти в герцогские покои.

– Примите это, мадам, – сказал трубадур, дыхание у него перехватило. – Подношу вам от всего сердца! – Он сунул свиток в руки Алиеноры.

– Что это? – спросила она.

– Стихи, посвященные вам! – выдохнул Бернарт. – Прочтите их, умоляю вас, потому что в них скрыто тайное послание, которое поймете только вы.

Спустя какое-то время Алиенора прочла стихи и не нашла в них ничего, кроме дальнейших излияний любви. Юноша писал, что Тристан никогда так не страдал по прекрасной Изольде, как он, Бернарт, страдает теперь по прекрасной даме, в которую влюблен. Алиенора улыбнулась, прочтя, что в ее присутствии любовь подавляет его, он совсем теряется и становится как ребенок.

«Все, что я пишу, – заявлял трубадур, – о чем пою, все это ради вас».

«Бедняга, – подумала Алиенора, – он никогда не получит того, чего жаждет. Но, к счастью, правила игры позволяют не упоминать мужей, потому что я не могу быть столь жестокой и сказать ему, что для меня нет других мужчин, кроме Генри».

«Кажется, Сам Господь сражается на моей стороне, – писал жене Генрих. Он наконец-то добрался до Уоллингфорда и был готов сразиться с армией Стефана. – Но епископы и бароны советуют нам начать переговоры. Многие придерживаются того мнения, что Стефан должен признать меня законным наследником».

– И как по-вашему, признает? – спросила Алиенора у гонца.

– Возможно, моя госпожа, когда останется один, – ответил тот. – Но лорд Эсташ, его сын, полон решимости сражаться за свои права, так что кровопролитие еще впереди.

Алиенору пробрала дрожь.

– Молю Бога, чтобы это было не так! – резко сказала она.

Одна только мысль о том, что с Генри может что-то случиться, невыносима. Не только собственная судьба беспокоила Алиенору, хотя она в этом случае тоже будет незавидна, но и судьба королевства, которое, как спелый плод, уже почти готово свалиться ему в руки.

Лето было в самом разгаре, золотистая земля купалась в жарких, немилосердных лучах солнца. Алиенора вернулась в Пуатье, свою столицу, где собиралась родить наследника Генри. Ребенок давно уже шевелился в ее чреве, и герцогиня затяжелела, стала вялой. Жаждала, чтобы это испытание поскорее закончилось.

В этом же месяце, в тот самый день, как она узнала позднее, когда Эсташ неожиданно умер от пищевого отравления, Алиенора без всяких осложнений родила сына. Оба эти события демонстрировали, что Господь поддерживает Генриха. Ребенок родился сильный и здоровый, с копной рыжих волос. Вскоре он станет сыном короля, потому что скорбящий и терпящий поражения Стефан в скором времени должен уступить трон Генриху Сыну Императрицы.

Алиенора по требованию Генриха назвала сына Вильгельмом. Он писал ей, что англичанам, вернее нормандским баронам, властвующим в Англии, понравится, если наследник английского престола будет носить имя Вильгельма Завоевателя, прадеда Генриха, который высадился в Англии и завладел ее короной в памятном 1066 году. Алиенора одобрила выбор мужа, потому что так звали и ее отца, ее деда и многих предков. Народ Аквитании будет рад, а чтобы порадовать его еще больше, герцогиня наделила новорожденного титулом графа Пуатье.

Маленький Вильгельм быстро рос. Мать, конечно, поручила его заботам кормилицы – немыслимо было, чтобы столь знатная дама кормила грудью собственного ребенка. Но каждый день Алиенора находила время, чтобы попеть младенцу, поиграть с ним, радовалась его быстрому взрослению и слюнявым улыбкам. Этот ребенок не станет для нее чужим, как Мария и Алиса. Уж она постарается.

Вильгельму исполнилось три месяца, когда из Англии пришло известие о том, что Генрих и Стефан заключили мирное соглашение в столичном городе Винчестере[25]. Они сошлись на том, что Стефан останется на троне до конца жизни, а после его смерти Генрих мирно унаследует корону. Стефан был даже готов усыновить его. С подписанием договора девятнадцатилетний конфликт благополучно разрешился.

Одному Богу известно, но Генрих вполне мог быть и кровным сыном Стефана, если слухи о короле и императрице не лгут, подумала Алиенора. Многие открыто говорили об этом. Алиенора радовалась успехам мужа и представляла себе, как радуется этим новостям его мать-императрица – та самая, которая так жестоко и бескомпромиссно сражалась со Стефаном за корону. У Алиеноры больше не было сомнений в том, что Господь одобряет ее развод, раз теперь Он желает, чтобы она снова стала королевой, а Генрих – хозяином громадной территории, протянувшейся от шотландских болот почти до самых Пиренеев. И дабы подкрепить свое желание, Господь даровал им сына – продолжателя нового королевского рода. Исполненное благодарности сердце Алиеноры торжествовало. Наконец-то сбывались все ее мечты и надежды. Их империя вскоре станет реальностью.

Наступило Рождество, дворец украсили зелеными ветками, в жаровне горело рождественское полено, а в огромной кухне жарили мясо к праздничному столу. Ее возлюбленный муж отсутствовал уже целый год. Чего бы я только не отдала, чтобы увидеть его, думала Алиенора, услышать его голос, почувствовать его тело на своем. Но теперь они должны были вскоре воссоединиться, и долгие месяцы разлуки закончатся. После торжественной мессы в соборе в день Рождества Алиенора сидела на троне в зале Потерянных шагов с герцогской короной на голове и маленьким сыном на коленях и принимала поздравления своих вассалов, постоянно думая о радостном будущем.

Даст Бог, скоро у нее появится другая корона, хотя это и будет означать, что придется покинуть любимую Аквитанию. На сей раз ради далекого, разрушенного войной северного королевства с его плодородными зелеными полями, звоном церковных колоколов и холодными зимами, как рассказывала настоятельница Изабелла.

– Но я буду возвращаться при малейшей возможности! – горячо обещала Алиенора, стоя в своей приватной часовне перед раскрашенной статуей Девы Марии с Младенцем, молясь, как обычно, перед сном.