Читать книгу Анна Болейн. Страсть короля - Элисон Уэйр - Страница 4

Во время морского вояжа Анна испытывала небывалый восторг. Она стояла на палубе, обхватив себя руками, чтобы укрыться от свежего весеннего бриза и устоять перед качкой, наблюдала, как тают вдали меловые скалы Дувра, и все же невольно продолжала думать о прощании с близкими. О горделивом отцовском объятии, омытом слезами поцелуе матери, о Марии, не скрывавшей зависти, и старавшемся не заплакать Джордже – да благословит его Господь! Анна сама едва не разревелась, зная, как будет скучать по родным, особенно по матери и Джорджу.

Позволив себе немного погрустить, Анна решительно повернулась к сэру Джону Бротону, рыцарю Уэстморленда, с которым ее отец познакомился при дворе. Сэр Джон направлялся в Брюгге по делу и предложил удлинить свою поездку, чтобы сопроводить Анну в Мехелен. Ему было около тридцати; свежее лицо, курчавые рыжие волосы и сильный северный акцент.

– Для меня большая честь быть в ответе за столь очаровательную юную леди, – с поклоном произнес сэр Джон, после чего помог Анне и миссис Орчард взобраться на лошадей, отдал распоряжения конюхам, ответственным за повозку с багажом, и поехал впереди своих спутниц через подвесной мост на юг.

Все время поездки к побережью он был олицетворением любезности и составлял дамам прекрасную компанию, выбирал лучшие гостиницы для ночевок, требовал, чтобы к столу подавали изысканные блюда, и развлекал своих спутниц забавными историями. Погода стояла ясная, и они продвигались к цели путешествия быстро. В Дувре сэр Джон распорядился, чтобы Анне и миссис Орчард отвели хорошие каюты на корабле, который перевезет их через Английский канал, и каждый раз, когда женщины выходили на палубу подышать воздухом, присоединялся к ним.

От своего отца и сэра Джона Анна узнала очень многое о даме, которой вскорости предстояло служить. Маргарита Австрийская была единственной дочерью императора Священной Римской империи Максимилиана – старого хитрого лиса, каких свет не видывал, как сказал отец, – от его скончавшейся жены Марии, герцогини Бургундской. Именно благодаря этому браку Бургундские Нидерланды перешли во владение Габсбургов. У Маргариты был брат, эрцгерцог Филипп, молодой человек такой красоты, что его называли Филиппом Красивым.

– Он был женат на королеве Кастилии, но умер молодым, и королева Хуана, которая страстно его любила, сошла с ума от горя и была признана не способной к правлению, – объяснял сэр Джон, когда они ужинали, сидя за капитанским столом в отделанной дубовыми панелями столовой на юте. – Ее отец, король Фердинанд Арагонский, стал править Кастилией от имени дочери, а император назначил эрцгерцогиню Маргариту, герцогиню Савойскую, своим регентом в Бургундии и Нидерландах вместо Филиппа. Ей же было доверено воспитание детей Хуаны, включая ее наследника инфанта Карла Испанского, хотя в Бургундии его называют эрцгерцогом. Вы скоро с ним познакомитесь, я уверен.

– А что стало с королевой Хуаной? – спросила Анна; печальная история разожгла в ней любопытство.

Сэр Джон нахмурился:

– О ней ходит много слухов. Говорят, она не позволяла похоронить мертвое тело своего мужа, месяцами возила его по Испании и приказывала слугам, чтобы те открывали гроб, дабы она могла смотреть на труп, целовать и обнимать его. Наконец ее силой заставили уступить, чтобы предать тело земле, а саму несчастную королеву отправили в монастырь, где о ней заботятся монахини.

Анна передернула плечами. Да, действительно, надо обезуметь, чтобы делать столь ужасные вещи. Такое только в ночном кошмаре привидится.

– Мне жаль ее детей, – сказала она, отпивая глоток вина. – Как вы думаете, Хуана когда-нибудь поправится?

Сэр Джон снова сдвинул брови:

– Поговаривают, будто она вовсе не больна, а ее просто убрали с дороги, чтобы Фердинанд мог присвоить себе власть в Кастилии. Если Хуана запрятана в монастырь, а ее сыну всего тринадцать, править королевством, кроме него, больше некому.

– Но это ужасно! – воскликнула Анна. – Если она не безумна, тогда ее должны восстановить на троне. Неужели отец может так плохо обращаться с собственной дочерью?

– Когда на кону стоит власть в королевстве, госпожа Анна, человеческие чувства ничего не значат, – заметил сэр Джон. – Но может быть, королева Хуана и безумна. По крайней мере, так считает большинство.

– Дай Боже, чтобы так и было, – сказала Анна. – Для нее лучше не сознавать, что она потеряла мужа, детей и корону.

– Она по-прежнему королева. Ее сын, войдя в возраст, станет ее соправителем.

– Мне жаль бедняжку. – Анна отложила нож и поднялась. Она не хотела ничего больше слышать о трагедии королевы Хуаны и жестокости королей.

Ветер дул резвый, и переход через пролив не затянулся. В результате уже скоро они плыли по каналу Звин в Брюгге. Анне не терпелось увидеть этот бурлящий жизнью город с его чудесными церквями, возносящейся ввысь колокольней, выстроенной на широкой рыночной площади; с живописными каналами и высокими домами из красного кирпича, столь не похожими на обшитые деревом английские коттеджи под соломенными крышами. На забитых народом улицах толпились иностранцы со всех концов света и хорошо одетые торговцы. Везде ощущался общий дух процветания. Анна удивилась, когда сэр Джон сказал, что Брюгге – умирающий порт.

– Канал Звин засоряется илом. Скоро все это благополучие схлопнется.

– И что случится с этими людьми?

– Они изобретательны. Найдут какие-нибудь способы сохранить свои бесценные торговые связи, особенно с Англией. К тому же Брюгге славится искусством, здесь работает много великих художников. Вы знаете, что Уильям Кекстон[5] опубликовал свою первую книгу именно в этом городе?

– Правда?

В Хивере хранилось несколько книг из лондонской типографии Кекстона. Анна прочла их все. «Еще не так давно, – говорил ей отец Дэви, – все книги переписывали от руки». И она подумала: в какое удивительное время ей довелось жить.

Анна не отказалась бы задержаться в Брюгге, однако сэр Джон быстро завершил свои дела и сказал, что нужно спешить в Гент. Они скакали верхом по плоской равнине, пересеченной каналами, дамбами и рядами высоких деревьев, что было странно после холмистых просторов Уилда в Кенте. Проехав Гент, всадники повернули на восток и вскоре увидели далеко впереди высокую башню.

– Это Мехелен, – сообщил сэр Джон. – Столица Бургундии. А башня – собора Святого Румольда. Ее видно за много миль.

Анна затрепетала в радостном предвкушении. Когда они подъехали ближе к городу, стали видны мириады шпилей, окружавших огромную церковь, и скопления красных крыш. Путники были почти у цели. Не пройдет и пары часов, благодарение Господу, как она появится при дворе Бургундии и будет представлена регентше.

– Я рада отдохнуть, – со вздохом сказала миссис Орчард. – Кажется, мы уже много дней в седле, а нам с вами, сэр Джон, предстоит еще проделать обратный путь. Надеюсь, сегодня вечером мы найдем приличную гостиницу, да и Анну устроят удобно.

Анна с досадой взглянула на няню. Кому захочется отдыхать, когда можно окунуться в удовольствия придворной жизни? Но миссис Орчард была стара – ей, наверное, не меньше тридцати, ведь в ее каштановых волосах уже появилась седина.

– Регентша славится тем, что содержит свой дом в исправности, – сообщил дамам сэр Джон. – Вас хорошо устроят, госпожа Анна. И вы здесь быстро усовершенствуете французский. Это язык двора.

Обогнув городские стены, они въехали в массивные ворота Винкетпоорт, и Анна отметила, что Мехелен очень похож на другие города Нидерландов, через которые она проезжала: та же широкая рыночная площадь, те же высокие дома и прекрасные церкви. Наконец копыта лошадей застучали по Корте-Маагденстраат, и всадники остановились перед величественной входной аркой.

– Это Хоф-ван-Савой, дворец регентши, – пояснил сэр Джон.

Тем временем стражники подали им знак въезжать, и Анна открыла рот от изумления. Они оказались в просторном прямоугольном дворе, со всех сторон окруженном великолепными фасадами зданий в основном из вездесущего голландского красного кирпича, с высокими Т-образными окнами, с мансардными окнами спален на двускатных крышах; вдоль нижнего яруса тянулись изящные галереи с открытыми аркадами.

– Регентша – великая строительница. – Сэр Джон указал на одетое в леса крыло здания и ползавших по деревянным конструкциям рабочих. – Потребуется еще много лет, чтобы дворец приобрел свой окончательный облик.

– Мне он нравится! – Анна сделала глубокий вдох. – Ничего подобного я не видела.

– В Англии действительно такого не увидишь, – согласился с ней сэр Джон, когда они слезали с лошадей.

К ним приблизился слуга в черно-желтой ливрее. Сэр Джон отдал распоряжения, и Анне предложили следовать за лакеем, который должен был проводить гостью в ее комнаты. Настала пора прощаться с сэром Джоном и миссис Орчард. Анна сожалела, что пришло время расставания. Она уже привыкла к веселой компании сэра Джона, оценила его заботливость и обширные знания о мире. А что до няни, то ее хлопотливая суета, конечно, слегка раздражала, но все же Анна была к ней привязана.

Сэр Джон поклонился и поцеловал руку своей подопечной:

– Да хранит вас Бог, госпожа Анна, и да пошлет Он вам радость!

Миссис Орчард со слезами на глазах обняла воспитанницу:

– Береги себя, моя маленькая госпожа.

Затем оба сопровождающих взобрались на коней, сэр Джон приподнял шляпу, и они скрылись в арке гейтхауса[6].

– Пойдемте! – сказал по-английски с сильным акцентом мужчина в ливрее и повел Анну во дворец.

Они следовали по залам, от красоты которых дух захватывало. Раскрыв рот, Анна глазела по сторонам. В сравнении с этим великолепием Хивер выглядел просто амбаром. Теперь она поняла, почему отец так много времени проводил при дворе. Разве можно было представить, что существуют такие огромные лестницы или галереи, так плотно увешанные до невозможности правдоподобными и яркими картинами. Даровитые художники настолько искусно оживили мадонн, святых и ангелов, что казалось, будто все они вот-вот сойдут с полотен и задышат.

Filles d’honneur размещались в спальне на втором этаже, под крышей. Кроме Герды, маленькой голландской горничной, которую приставили к Анне, в комнате никого не было. Новая фрейлина с удовольствием сняла с себя дорожную накидку и опустилась на подготовленную для нее кровать с занавесками из красной шерстяной материи – одну из восемнадцати, выстроившихся в ряд, словно набор деревянных ящиков. Анне было сказано, что она может немного отдохнуть и распаковать одежду, пока за ней не придут, чтобы представить регентше. Однако девушка была слишком взволнована. Какой уж тут отдых! Как только доставили багаж, Анна открыла сундук и вытащила из него платье в цветах регентши – желтое с отделкой из черного шелка, – решив, что наденет его в качестве комплимента. Как же она ждала этого момента!

Анна попросила Герду расшнуровать ее дорожное платье и помочь снять нижнее платье. Потом подняла руки, и горничная надела на нее через голову платье с квадратным вырезом и зашнуровала на спине. Прикосновение шелка к коже было чувственным, висячие рукава очень нравились Анне. И длинный шлейф, обязательный при дворе, тоже. Волосы она оставила распущенными, они ниспадали до самых бедер. Теперь она готова! Анна сидела как на иголках и ждала вызова к новой госпоже.

Эрцгерцогиня Маргарита Австрийская, вдовствующая герцогиня Савойская и регентша Нидерландов, оказалась совсем не похожей на прекрасную принцессу, облаченную в золотую парчу и увешанную драгоценностями, какой ее представляла себе Анна. Поднявшись из реверанса, девушка была изумлена, увидев, что трон под балдахином из роскошного бархата занимает маленькая женщина в черном платье и белом вдовьем вимпле с подбородником. Неужели это дочь всемогущего императора Максимилиана? Женщина, лицо которой можно назвать разве что невзрачным, да еще с такими необыкновенно полными губами и заостренным подбородком?

Тем не менее эти полные губы улыбались, и Анну поразила теплота, которую излучала регентша.

– Добро пожаловать к моему двору, мадемуазель Болейн, – произнесла она по-французски, и Анна постаралась тоже по-французски, хотя язык у нее заплетался, ответить на вежливые вопросы о поездке и о том, удобно ли устроилась.

– Восхитительно! – Маргарита сверкнула улыбкой. – Мне очень приятно, что вы почтили меня, надев платье таких цветов. И я полагаю, месье Семмоне не придется долго трудиться. Он назначен обучать вас правильно говорить по-французски.

Анна вспыхнула, когда регентша указала на бородатого мужчину средних лет в мантии ученого, который, услышав свое имя, поклонился.

– Считайте мой двор своим домом, дитя, – продолжила регентша, не переставая улыбаться. – Надеюсь, вы будете довольны моим обхождением с вами. А теперь можете присоединиться к своим компаньонкам.

Тронутая и успокоенная теплым приемом, Анна отошла и опустилась на пол вместе с семнадцатью другими счастливыми юными леди – многие происходили из самых знатных семейств страны, – которых избрали для почетной службы при бургундском дворе. Все они были не старше шестнадцати лет, очень богато одеты. Кто-то улыбался Анне, прочие же разглядывали ее наряд, и только некоторые – она это почувствовала – смотрели свысока.

Вечером в спальне девушки собрались вокруг Анны, возбужденно переговариваясь и подбивая новенькую открыть сундук и достать оттуда одежду, чтобы они могли все проинспектировать. Нескольких фрейлин увиденное впечатлило, это Анна отметила про себя с радостью. Другие, к ее огорчению, отнеслись к гардеробу новенькой с пренебрежением.

– C’est provinciale![7] – фыркнула высокая девушка, щупая пальцами алое шелковое платье, скроенное по английской моде.

– Non, Marie, c’est jolie![8] – возразила блондинка с розовыми щечками, улыбаясь Анне, и Мари пожала плечами.

Вскоре они потеряли интерес к вновь прибывшей и начали трещать по-французски о вещах, которые были Анне совершенно не понятны. Ей стало ясно: единственная среди всех англичанка, она всегда будет немного в стороне.

Не то чтобы ее это особенно беспокоило даже в первые дни в Мехелене. Нашлись и другие юные дамы, помимо блондинки, которые выказывали желание подружиться с Анной, и так как она упорно занималась французским под неусыпным руководством месье Семмоне, то вскоре начала говорить бойчее, общаться с товарками стало легче, и они охотнее принимали ее в свой круг.

Учитель, который, казалось, обладал неограниченными талантами, занимался с Анной и другими filles d’honneur выправкой и танцами, а также прививал им хорошие манеры и наставлял в искусстве поддерживать беседу. Последний талант регентша особенно приветствовала, считая его необходимейшим для тех, кто хочет снискать успех при дворе. Каждый день месье Семмоне выбирал новую ситуацию, в которой могут оказаться его ученицы, и девушки отрабатывали, какой дадут ответ и какой тон будет более всего уместен. Анна поймала себя на том, что обращается с воображаемым принцем и рассуждает с ним о музыке, живописи и поэзии. Она едва ли могла вообразить, что это произойдет на самом деле.

Когда регентша присутствовала на заседаниях совета, было весьма поучительно, сопровождая ее, скромно сидеть на полу вместе с другими filles d’honneur и пытаться понять смысл распоряжений и указаний Маргариты или расшифровывать советы, которые давали ей заслуженные, солидные мужи, во всем подчинявшиеся правительнице. Они явно ценили ее мудрость и рассудительность. Анне так хотелось побольше узнать о том, как правит женщина, что она удвоила усилия в овладении французским.

Прошла всего неделя, и регентша послала за своей новой фрейлиной.

– Я написала вашему отцу и сообщила, что очень довольна вами, – сказала Маргарита, – и еще поблагодарила за то, что он прислал вас ко мне. Он не мог бы сделать более желанного подарка. Я отметила, что для юной леди ваших лет нашла в вас такую чистую душу и такое совершенство в обхождении, что обязана ему больше за отправку вас сюда, чем он мне – за прием дочери.

Анна вздохнула с облегчением и радостью. Она боялась, что ее будут ругать за множество мелких ошибок, совершенных при попытках овладеть необходимыми навыками и правильно выполнять все требования. Регентша широко улыбнулась и заключила фрейлину в теплые объятия – о таком Анна даже не мечтала. Исполненная благодарности, она опустилась на колени.

– Для меня единственная радость – служить вашему высочеству! – с горячностью заявила девушка.

Как же ей повезло: она не только служила доброй и любящей госпоже, но и оказалась при дворе, который задавал тон во всей северной части христианского мира в манерах, искусстве и учености.

– Это школа для принцев и принцесс, место высокой культуры и передовой цивилизации, – говорил месье Семмоне Анне и ее соученицам. – Здесь привечают всех ученых.

Вскоре Анна обнаружила, что регентша, которую редко можно было увидеть без книги в руке, – большая сторонница так называемого нового обучения, которое включало в себя знакомство с недавно открытыми заново греческими и римскими текстами. Когда Мехелен посетил знаменитый ученый-гуманист Эразм Роттердамский, по замку рябью прокатилась волна возбуждения. Анне выпала честь в тот день сопровождать регентшу. И она увлеченно внимала, как этот остроумнейший ученый муж с мудрым, чувствительным лицом говорил о своих планах осуществить точный перевод Писания с латинского и греческого. Девушка была ошеломлена, когда узнала, что Библия, которой пользуются в церквях, искажена в сравнении с изначальной формой. Как прекрасно будет прочесть перевод Эразма и узнать правду.

Еще сильнее поразила Анну его атака на коррупцию среди духовенства, ведь дома о Святой Матери Церкви всегда говорили с огромным почтением. Слова Эразма стали откровением. Слушая страстные обличения упадка Рима, жадности священников и обмирщения клира, юная фрейлина начала замечать в критике великого мужа зерно правды.

В краткие часы досуга вновь обретенная жажда знаний приводила Анну в замечательную библиотеку регентши. Здесь ей и ее компаньонкам-фрейлинам дозволялось свободно копаться в бесчисленных манускриптах, молитвенниках, альбомах с нотами и печатных книгах. Тут имелись скабрезные истории Боккаччо, очаровательные басни Эзопа, эротические поэмы Овидия, от которых краска заливала щеки, и тяжелые для понимания философские труды Боэция и Аристотеля. Анне больше всего нравились поэтические сборники, где говорилось о любви и преданности. Она читала их с жадностью. Это помогло ей в написании собственных стихов.

Однажды Анна листала ярко иллюстрированный бестиарий, когда краем глаза заметила стопку книг, сложенных на другом конце стола. На переплетах из тисненой кожи были отпечатаны гербы регентши. Анне стало любопытно, что это за книги, поэтому она встала со своего места, открыла первую попавшуюся и с изумлением обнаружила, что ее автор – женщина. Анна-то считала, что книги пишут только мужчины. Но эта Кристина Пизанская, жившая больше сотни лет назад, не страдала робостью, и ей было что сказать о том, как мужчины обращаются с женщинами. Глаза Анны расширились, когда она прочла: «Не все мужчины разделяют мнение о вреде образования для женщин. Однако с полной определенностью можно сказать, что многие глупые мужчины заявляют именно так, ибо им неприятно видеть женщину, которая умнее их».

Никогда еще Анна не слышала, чтобы кто-нибудь высказывал подобное мнение.

Она не отрывалась от книги уже не меньше часа, когда в библиотеку вошла регентша. Увидев Анну, которая вскочила и поспешно присела в реверансе, Маргарита улыбнулась и забрала у нее книгу:

– Ах, мадемуазель Болейн! Вижу, вы открыли для себя моего любимого сочинителя.

– Ваше высочество, то, что она пишет, удивительно.

– Вы так думаете?

– Мадам, эта Кристина Пизанская посмеялась бы над убеждением моего отца, что мужчины по естественному порядку вещей умнее женщин. – Анна взяла книгу из рук Маргариты и открыла место, которое отметила ленточкой. – «Как тела женщин мягче мужских, так и их понимание острее, – прочла она вслух. – Если бы вошло в обычай отправлять маленьких девочек в школу и учить их тем же предметам, которым обучают мальчиков, они осваивали бы эти предметы столь же полно и понимали бы тонкости всех искусств и наук. А что до тех, кто утверждает, будто это благодаря женщине, леди Еве, мужчину изгнали из рая, мой ответ им такой: они получили гораздо больше от Марии, чем утратили из-за Евы».

Глубокомысленно кивая, Маргарита обратилась к другому тому:

– Мне нравится пассаж, где она спрашивает: «Сколько есть женщин, которые из-за грубости мужей проводят свои несчастные жизни, будучи скованы узами брака, в бóльших страданиях, чем если бы они попали в рабство к сарацинам?» Мой покойный супруг, конечно, не был скроен из такого полотна. Но удивительнее всего ее мнение о правительницах-женщинах: «Жены могущественных аристократов должны хорошо разбираться в вопросах управления и быть мудрыми – в действительности гораздо мудрее большинства других женщин при власти. Знания женщины благородного происхождения должны быть настолько всеобъемлющими, чтобы она могла разобраться во всем. Более того, ей надлежит обладать храбростью мужчины».

Неудивительно, что регентше нравились труды Кристины Пизанской. Их следовало прочесть любой даме высокого ранга и держаться изложенных там советов. Возможно ли, чтобы женщина и правда была равной мужчине?

Радостнее всего Анне было в компании с регентшей. Эта женщина отличалась такой открытостью, что однажды неожиданно для самой себя юная фрейлина стала расспрашивать Маргариту, каково ее мнение насчет женщин, Библии, и задавать еще массу вопросов о тех удивительных вещах, которые узнала в этом восхитительном новом мире. Маргарита всегда отвечала мудро и с юмором:

– Ах, la petite[9] Болейн, вы правы, когда спрашиваете, должны ли женщины быть равны с мужчинами. Но женщинам редко удается самим устраивать свою судьбу или править, как я. Моя почившая свекровь, королева Изабелла Кастильская, стала королевой по законному праву, но она тоже редкий пример. От нас, женщин, зависит, сможем ли мы показать мужчинам, что обладаем не меньшими способностями, чем они.

– Мадам, но мы не можем водить армии в битвы, – встряла Изабо; остальные фрейлины захихикали.

Подняв руку, регентша призвала их утихнуть:

– Изабелла делала это. Конечно, она не сражалась, но вдохновляла на бой. Вот к этому, дамы, нам всем и надо стремиться. Мы хотим, чтобы мужчины восхищались нашей храбростью, нашими личными качествами и интеллектом, а не только красотой.

Услышав эти слова, Анна затрепетала. Вскоре она узнала, почему Маргарита постоянно носит траур.

– Многие называют ее Dame de Deuil, – сказала Герда однажды утром, расчесывая волосы Анне.

– Скорбящая дама? Как печально. Но почему?

– Она верна памяти мужа, герцога Савойского. Он умер девять лет назад.

Анна видела его портрет, висевший во дворце, – романтического вида молодой мужчина с лицом ангела в обрамлении длинных светлых волос. Как ужасно, наверное, в таком молодом возрасте потерять столь красивого супруга. Регентше было всего тридцать три.

В первые недели по приезде ко двору Анна с удивлением услышала, как Маргарита Австрийская свободно беседует с фрейлинами о своем прошлом.

– Вы знаете, что меня выдавали замуж три раза? – обратилась она к Анне всего через два дня после памятного разговора с Гердой. Придворные дамы шили в завешанной гобеленами гостиной, filles d’honneur сидели рядком, склонив головы над работой. – В детстве я была выдана за дофина и отвезена к французскому двору, но, когда мне исполнилось одиннадцать, для него нашли лучшую партию, и наш брак аннулировали, а меня отправили домой. Я больше злилась, чем горевала. – При воспоминании об этом Маргарита улыбнулась. – Потом меня выдали за Хуана, принца Астурийского, наследника короля Фердинанда и королевы Изабеллы Испанской. Он был молод и красив, и я была счастлива, но он умер через несколько месяцев после свадьбы, оставив меня с ребенком. – На обычно безмятежное лицо Маргариты легла тень печали. – Моя маленькая девочка умерла сразу после рождения. Пришлось оставить ее в Испании, а самой вернуться в Нидерланды.

– Мне очень жаль, мадам, – посочувствовала Анна.

– Она у Господа, – ответила регентша, и голос ее внезапно оживился. – Он покоит ее в своих руках. И я снова обрела любовь, с моим Филибертом. Он меня обожал. Я помогала ему управлять герцогством Савойским. Увы, мы прожили вместе всего два года – так мало для счастья. А потом в ужасную жару он отправился охотиться на кабана, перегрелся, выпил много кружек ледяной воды. Он умер в агонии. – Маргарита отложила шитье и устремила взгляд вдаль, словно видела мужчину, которого потеряла. – Вот почему, la petite Болейн, я поклялась больше никогда не выходить замуж. Стоит полюбить – и неминуем риск утраты. Не забывайте об этом.

Эразм Роттердамский был одним из многих гостей, которые наслаждались прославленным гостеприимством регентши. За ее столом часто сиживали художники, писатели, философы и музыканты, которым она покровительствовала. Вечера оживлялись концертами полифонической музыки, которую она любила, или гостей развлекали показом ценнейшей коллекции живописи Яна ван Эйка, полотна которого отличались исключительным богатством колорита и красотой. Анна часто присутствовала на этих экскурсиях, зачарованная изящным разговором, обменом идеями, высокой гармонией и великолепными произведениями искусства. Это был мир, который не могла нарисовать самая буйная фантазия, и как же упоительно стать его частью. По дому и семье Анна не скучала вовсе, кроме, разумеется, матери и Джорджа, который часто писал, выражая сожаления по поводу ее отсутствия.

Жизнь Анны состояла не из одних только придворных церемоний и учебы. Регентша устраивала пиры и банкеты; выступала в роли хозяйки вечеров и затевала танцы; еще она любила охотиться; предводительствовала на турнирах и явно поощряла игру в то, что называла придворной любовью.

– Это существенный аспект рыцарства, – объясняла она своим filles d’honneur. – Вы все уже в том возрасте, когда начинают искать привлекательных мужчин. Одна из причин, почему родители отправили вас к моему двору, состоит в их надеждах, что я подыщу вам хороших мужей.

Анна ощутила, как стоявших рядом фрейлин охватила дрожь, и в ее душе тоже возник восторженный трепет. В двенадцать лет, достаточно взрослая для замужества, она начала сознавать, что фигура ее расцветает, и ловить на себе восхищенные взгляды молодых мужчин, подвизавшихся при дворе регентши. Она уже осваивала искусство стрелять черными глазами, со свистом рассекать воздух юбками, чтобы они раскачивались, подчеркивая очертания бедер, и начала постигать бесконечные возможности флирта.

Анна жадно внимала рассказам Маргариты о придворной любви.

– Джентльмену, даже женатому, позволительно ухаживать за вами, – говорила та. – Они могут выражать свое восхищение и даже страсть. Вы должны распоряжаться ими, в этом смысле титул «госпожа» является почетным. Однако ни при каких условиях вы не должны дозволять мужчинам выходить за границы приличий. Оставляйте своих ухажеров в сомнениях и держите на расстоянии вытянутой руки, потому что мужчины не ценят то, что достается легко. Даже самый легкий поцелуй – это большое одолжение. Ваша честь – величайшее сокровище. Никакой мужчина не захочет иметь жену с запятнанной репутацией, какое бы милое лицо у нее ни было и каким бы большим приданым ее ни снабдили. Никогда не забывайте об этом, юные дамы!

– По крайней мере, нам позволено целовать их, – тихо сказала бойкая девушка, стоявшая слева от Анны.

Но Маргарита услышала.

– Нет, Этьенетта де Лабом, от вас зависит, когда – и если – вы позволите им поцеловать вас. Благородная дама всегда должна помнить, кто она, и не забывать о чести своей семьи, о надеждах родителей на ее будущее. В нашей власти, дамы, держать в узде и облагораживать мужскую похоть. – Она спрятала улыбку, слыша сдавленные смешки девушек. – Вы можете флиртовать, можете поощрять, можете даже дарить благосклонность – до определенного момента… Но главный приз – вашу добродетель – вы принесете как величайший дар своему супругу.

Анна начиталась про любовь в поэмах и романах, которые неутомимо поглощала, но никогда еще не получала столь полезного и разумного совета. Она думала, что мужчины – полновластные хозяева в любовных делах и вопросах о браке. Отец, конечно, полагал, что так и есть, но теперь оказалось, женщины могут держать под контролем даже мужскую похоть, о сути которой Анна имела мало представления. Перспектива наслаждаться господством над противоположным полом взволновала ее. Девушка вдруг обнаружила, что имеет в своем распоряжении силу, о существовании которой не догадывалась.

В следующий раз, когда придворный кавалер поклонился ей и сделал комплимент, Анна мило улыбнулась и отвела взгляд, словно это не имело для нее значения, хотя на самом деле имело – молодой человек был красив. Позже, когда он вовлек ее в беседу и затем вывел на танцевальную площадку, она смотрела на него из-под темных ресниц так, будто с его губ слетали перлы мудрости, а следующий танец отдала другому. Ее уловки, похоже, сработали. Регентша была права: всякий раз юноша возвращался к ней более пылким, чем был прежде.

Анна развлекалась флиртом – не более того. Ей ведь еще не исполнилось и тринадцати. Это была просто занимательная игра, невероятно далекая от строгостей отцовского дома и скучной обыденной жизни в Хивере. Юной фрейлине открывался мир, изобилующий новыми идеями и неожиданными удовольствиями.

Однако больше всего Анне хотелось подражать госпоже, которую она любила и почитала. Поэтому вкусы и удовольствия регентши девушка сделала своими, будучи уверенной, что все знания и таланты, которые она с таким удовольствием приобретала, помогут ей стать украшением любого двора, чего и добивался от нее отец. Всякий раз, когда регентша хвалила умение Анны танцевать, сочиненные ею песни или ее искусство играть на лютне, чаша радости юной фрейлины переливалась через край. Но больше всего Анне хотелось научиться мыслить независимо. Дома от нее требовали беспрекословного согласия с мудростью старших и подчинения их указаниям, но в Мехелене она обнаружила, что иметь собственные идеи и думать самостоятельно – позволительно, мало того – это поощряется.

Кроме того, Анна осознала силу внешнего впечатления. Одежда отправляет важное послание людям, которые имеют для вас значение, будь они принцы или поклонники. И пароль тут – великолепие. А потому Анна открыла для себя особое удовольствие в совершенствовании своего скромного гардероба. Новые придворные наряды стоили ужасно дорого, именно поэтому отец снабдил ее всего шестью платьями. Однако благодаря добавлению какой-нибудь ленты и украшения в нужном месте да еще нескольких стратегических стежков, которые превращали квадратный вырез платья в более широкий и открытый, во французском стиле, что признавалось пиком моды при дворе регентши, Анна меняла свои наряды – они начинали выглядеть по-новому и привлекали внимание. Важно и то, как носить одежду. Если вступать в зал, чувствуя себя элегантной красавицей, остальные тоже могут в это поверить.

Это же относится и к взгляду. Анна любовалась красивыми лицами и сожалела, что ее собственное, узкое и вытянутое, с заостренным подбородком, не соответствует современному идеалу красоты, однако быстро осознала, какой притягательной силой обладают очаровательная улыбка, остроумие и лукавый взгляд из-под ресниц.

Выученными уроками Анна поделилась с племянниками и племянницами регентши, осиротевшими детьми Филиппа Красивого и Хуаны Безумной. Старшего, эрцгерцога Карла, она знала совсем немного; он был замкнутым, необщительным мальчиком, слишком юным для своих тринадцати лет, вечно чем-то болел и всегда запальчиво требовал уважения к своему достоинству.

С виду он был самым странным из всех людей, каких Анне доводилось видеть. Заостренная габсбургская челюсть Карла настолько выдавалась вперед, что он не мог нормально закрыть рот и ел с трудом. Но об этом никто никогда не упоминал. Регентша любила племянника до безумия и пеклась о его образовании. К юному эрцгерцогу пригласили лучших учителей, которые превращали его, как считала Анна, в богобоязненного маленького деспота, хотя ему нельзя было отказать в уме и блестящих способностях к языкам. И он действительно являлся очень важной персоной – эрцгерцог Австрии по рождению и наследник королевств Кастилии и Арагона. Судьба вознесла его слишком высоко, чтобы он замечал скромную юную англичанку, fille d’honneur своей тетушки. Так продолжалось до того момента, пока месье Семмоне не попросил эрцгерцога встать в пару с Анной, чтобы учиться танцевать павану.

С явной неохотой, но не забывая о манерах, неловкий юноша поклонился Анне и протянул ей руку. Как только музыканты начали играть, она вложила пальцы в его расслабленную кисть, не желающую принимать ее руку, и пара неспешными, величавыми шагами двинулась вперед, а потом в сторону, выполняя, как полагалось, один шаг на каждые два ритмических удара.

– Не нужно поднимать шлейф, мадемуазель Анна, – сделал замечание учитель. – Этот танец исполняется на самых важных придворных церемониях и даже в женских монастырях в дни пострига. Он медленный и исполнен достоинства.

Эрцгерцог Карл сопел носом. Анна была уверена, что таким образом партнер демонстрирует пренебрежение. Она сердито повернулась к нему:

– Ваше высочество простужены? Если так, вот мой платок.

И махнула в его сторону изящным полотняным лоскутком.

От такого нахальства отвисшая челюсть Карла опустилась еще ниже.

– Благодарю вас, мадемуазель, – ледяным тоном произнес эрцгерцог и взял у Анны платок с таким видом, будто это была дохлая крыса.

– Молюсь о скорейшем выздоровлении вашего высочества, – сладким голосом проворковала его партнерша.

Танец возобновился.

Анна размышляла, пожалуется ли Карл регентше на ее дерзость, но Маргарита Австрийская продолжала, как и прежде, выказывать к ней свое доброе расположение. А вот эрцгерцог Карл теперь ясно давал понять, что крайне не расположен к Анне, которая не видела смысла в попытках завоевать его дружбу: противный, спесивый юнец, вот кто он.

Тем летом и осенью Анна узнала о победах, которые одержали над французами король Генрих и его союзники, император Максимилиан и король Фердинанд Арагонский. Названия взятых ими городов – Турне и Теруана – были у всех на устах. Много веселья вызывали и рассказы о том, как войска короля Людовика, завидев приближающихся англичан, пришпорили коней и спешно покинули поле битвы.

– Это мнимое сражение очень метко назвали Битвой шпор, – со смехом говорила регентша. – La petit Болейн, вы имеете полное право гордиться своим королем и соотечественниками.

– Мадам, слава также принадлежит императору, прославленному отцу вашего высочества, – со всей учтивостью ответила Анна.

Маргарита Австрийская погладила ее по руке:

– Вы очень добры. А теперь, дамы, у меня для вас сюрприз. Мы поедем в Лилль встречать победителей!

Анна присоединила свой голос к хору фрейлин, выражавших восторженное и нетерпеливое одобрение.

Разноцветные вымпелы и штандарты весело развевались под легким октябрьским ветерком, длинная кавалькада, сопровождавшая регентшу, торжественным маршем направлялась на запад – из Мехелена в Лилль. До места назначения оставалось уже недолго. По колонне распространилось известие, что император Максимилиан и король Англии ждут Маргариту Австрийскую в Турне и будут эскортировать ее до Лилля.

Filles d’honneur сидели в двух позолоченных каретах, которые двигались вслед за госпожой и эрцгерцогом Карлом, и оживленно болтали. Анну, как и остальных девиц, будоражила перспектива увидеть короля Генриха, который, по общему признанию, был необыкновенно красивым и доблестным молодым человеком. Все юные дамы тоже держались мнения, что Генрих – настоящий герой: ведь он так хорошо наподдал ненавистным французам. Сезон военных кампаний закончился, но все были убеждены, что на следующий год увидят короля Людовика окончательно разбитым.

Регентша щедро снабдила своих filles d’honneur отрезами дорогих тканей, чтобы те справили платья для такого события. Наряд Анны был из винно-красного с бархатистым черным орнаментом дамаста. Никогда еще не имела она такого роскошного платья. На его изготовление ушла бóльшая часть жалованья за три месяца, но затраты того стоили.

Показались ворота Турне, и Анна изогнула шею, чтобы рассмотреть скопление ожидавших регентшу зевак и солдат. По мере приближения внимание Анны привлекли две впечатляющие фигуры: обе высокие, по-королевски осанистые, облаченные в бархат и золотую парчу. Императора было легко узнать по портретам, которые хранила у себя регентша: крупный нос с высокой переносицей, твердый подбородок, высокомерное выражение лица, редкие седые волосы. Максимилиан обладал неординарной внешностью, но в сравнении со стоявшим рядом мужчиной выглядел дряхлым стариком. Если бы художнику вздумалось изобразить на картине воплощение Юности и Старости, он не смог бы подобрать лучших моделей. Потому что Генрих Английский цвел красотой и был полон жизненной силы.

«Жаль, – подумала Анна, – что сказать про него можно только это».

Генрих тоже имел нос с высокой переносицей и твердый подбородок, но больше ничего особенно примечательного в его свежем лице не было. Глаза узкие, губы чопорно поджаты, что придавало ему вид себялюбивый и скаредный, на голове – копна рыжих волос, широкие плечи, мужская осанистость… Да, не будь он королем, Анна не удостоила бы его еще одним взглядом. Те, кто восхвалял Генриха, просто льстецы. Даже отец, вовсе не склонный предаваться полетам фантазии, говорил, что, по мнению женщин, король красив, и ни разу дурным словом не обмолвился о своем господине. Еще бы – при этом короле дела сэра Томаса шли в гору, к тому же Генрих и отец Анны слыли друзьями.

Пока регентша спешивалась, чтобы быть встреченной отцом и королем Генрихом, а ее придворные дамы и filles d’honneur вылезали из карет и выстраивались за спиной своей госпожи, взгляд Анны упал на мужчину, стоявшего позади английского монарха. Эти двое могли бы быть братьями, столь разительным казалось их сходство, только крепкий нос, поджатые губы и узкие глаза на лице этого незнакомца смотрелись очень выразительно. Судя по богатому платью, джентльмен принадлежал к знати. В отличие от короля, который был чисто выбрит, этот господин имел густую каштановую бороду.

– Ваше высочество, позвольте представить вам моего друга Чарльза Брэндона, виконта Лайла, – услышала Анна слова короля Генриха; голос у него оказался на удивление высоким.

Привлекший ее внимание мужчина выступил вперед и низко склонился над протянутой рукой регентши, которую та отняла, казалась, не без усилия. Когда лорд Лайл выпрямился, его дерзкие глаза встретились с глазами Маргариты, и Анна заметила, как щеки ее госпожи вспыхнули.

Потом вперед вышли отцы города, дабы приветствовать Маргариту Австрийскую. Когда ей преподнесли в подарок несколько гобеленов с изображениями сцен из «Книги о Граде женщин» Кристины Пизанской, радость ее была непритворной. Лучшего подарка и вообразить казалось невозможным. Анна не терпелось увидеть гобелены, когда их развернут.

В сопровождении императора и короля регентша во главе своей обширной свиты под триумфальный звон церковных колоколов въехала на заполненные народом улицы Турне. Вечером во дворце епископа устроили роскошный пир. Маргарита сидела между виконтом Лайлом и королем Генрихом. Со своего места, расположенного намного ниже главного стола, установленного на помосте, Анна наблюдала за тем, как прекрасный лорд заигрывал с ее госпожой.

Позже, когда дамы готовили регентшу ко сну, Маргарита была оживлена и рассыпалась в похвалах английскому виконту.

– Еще ни разу с момента смерти моего дорогого герцога я не встречала мужчины, к которому почувствовала бы влечение, – призналась она, пока ей расчесывали волосы. – Я больше не ощущаю себя скорбящей леди, но ощущаю себя леди, которой есть на что надеяться.

Анна и ее подружки filles d’honneur изумленно переглянулись. Ведь их госпожа поклялась больше никогда не выходить замуж!

Маргарита улыбнулась:

– Я знаю, о чем вы думаете. Но разве я не могу немного развлечься? Или мне не известны правила этой игры в любовь?

Однако тут было нечто большее. Через пару дней поползли слухи, что лорд Лайл сделал предложение. Регентша ничего не ответила, она продолжала улыбаться своей таинственной улыбкой и делать вид, что все это тонко продуманная игра. Такое случается при дворах, говорила она. Но если бы вы увидели ее вместе с лордом Лайлом, то решили бы, что они любовники во всех смыслах. Когда виконт с королем, оба в великолепных пурпурных накидках, вышли на турнирную площадку, Маргарита Австрийская в знак расположения отдала Лайлу свой шарф – встала со своего места на трибуне и привязала его к копью избранника. Потом, прикрыв ладонью рот и тяжело дыша, наблюдала, как раз за разом сшибались противники и ломались копья. Наконец объявили ничью; король и его компаньоны совершили круг почета по турнирной площадке, отвешивая дамам размашистые поклоны.

В тот же вечер Анна присутствовала на пышном банкете, который давал король Генрих в честь регентши и эрцгерцога Карла, последний – бедняжка! – выглядел так, будто предпочел бы находиться где-нибудь в другом месте. После того как тетка хмуро глянула на племянника, тот сделал над собой усилие и постарался вступить в общение, но было очевидно: королю Генриху приходилось нелегко.

Одну за другой подавали новые перемены блюд – их было, наверное, не меньше сотни, подсчитала Анна, – и еда была отменная. После банкета по сигналу своей госпожи Анна и другие фрейлины встали и вместе с ней исполнили несколько танцев под звуки виел, гобоев и свирелей. Сперва величавый бассе, затем более живой алмейн, под который публика начала притопывать ногами и хлопать в ладоши. Было заметно, что Маргарита демонстрирует свои умения для удовольствия лорда Лайла, но король Генрих вдруг скинул дублет и башмаки и закружил ее, а затем – к вящему удовольствию друзей и всего общества, – сверкая пятками, в одних чулках, заскакал рядом с ней, как олень.

После этого Генрих, виконт Лайл и еще несколько лордов и джентльменов на время удалились, а когда вернулись, облаченные в накидки и береты из золотой парчи, то устроили представление с песнями и танцами. Накидки и головные уборы они потом сняли и раздали дамам. Король Генрих лично вручил свой берет без удержу смеявшейся Анне, которая выпила слишком много доброго рейнского вина.

– А вы кто, прекрасная девица? – спросил король.

Он тоже был навеселе. Это чувствовалось по дыханию. Вблизи король выглядел моложе своих двадцати двух лет, его чистая кожа порозовела и покрылась испариной. Голубые глаза блестели в свете свечей. И все равно Анна не могла постичь, что такого находят в нем женщины.

– Ваша милость, я Анна Болейн, – присев в грациозном реверансе, ответила она; это умение Анна отточила до совершенства. – Мой отец, сэр Томас, служит вам в качестве посла. – И под игривым углом водрузила берет на голову поверх стянутых сеточкой из жемчуга волос.

– Вам идет, – сделал ей комплимент король. – Не доставите ли мне удовольствие потанцевать с вами, госпожа Анна?

Анна снова сделала реверанс, и Генрих повел ее танцевать живой бранль; оба они скакали и выбрасывали в стороны ноги, а придворные взяли их в кольцо и аплодировали.

– Браво! – выкрикнула регентша, стоявшая рядом с виконтом Лайлом.

– Браво, Гарри! – подхватил ее клич виконт.

Музыка приблизилась к финалу, король поклонился, поблагодарил Анну и отвернулся. Позже она видела его танцующим с Этьенеттой де Лабом: Генрих не отрывал взгляда от своей партнерши, потом наклонился и поцеловал ее в губы. Анна нахмурилась. Разве это не запрещено? У Генриха есть жена, королева, зачем ему играть в придворную любовь?

Больше Анна ничего не успела подумать, так как ее увлек в новый танец молодой офицер, служивший при дворе регентши, а потом еще многие другие кавалеры. Время близилось к рассвету, когда всей компании подали приправленное пряностями вино и вафли, король распрощался с гостями, и Анна неохотно отправилась в постель.

На следующее утро Маргарита встала поздно; во время завтрака, состоявшего из мяса с белым хлебом, она завела со своими дамами разговор о событиях прошлого вечера. Лорд Лайл занимал особое место в ее похвалах празднеству.

«Еще бы, – подумала Анна, – она ведь от него не отходила ни на шаг. Похоже, колокола Святого Румольда скоро будут звонить в честь свадьбы!»

– Вы составили хорошую пару королю, мадемуазель Анна, – заметила регентша.

– Благодарю вас, мадам.

Маргарита повернулась к Этьенетте:

– А вы, юная леди, перешли границы приличий. Король Генрих – женатый мужчина.

Милое личико фрейлины пылало.

– Некоторые считают, что любовь и брак – совершенно разные вещи, – изрекла Маргарита Австрийская. – Раз браки часто устраивают по сговору родни, люди ищут любви на стороне. Для замужней дамы допустимо принимать ухаживания рыцаря или поклонника, даже такого, который гораздо ниже ее по статусу; некоторые считают, что и женатому мужчине позволительно оказывать даме знаки внимания как госпоже своего сердца. Но никто не должен заходить дальше комплиментов, танцев, разговоров и, может быть, соединения рук. Я полагаю, это понятно, – строго проговорила она, глядя на Этьенетту.

– Да, мадам, – прошептала та.

Позже, когда они остались одни в спальне, Этьенетта облегченно вздохнула:

– Я могла лишиться места!

– Нужно было думать об этом раньше, – отозвалась Анна. – Позволить королю поцеловать себя на глазах у всех – это безумие. На кону ваша репутация, а не его.

– Кем вы себя вообразили, госпожой Высокомерие? – прошипела Этьенетта. – Я люблю его, а он любит меня, и что мы делаем, вас не касается.

– Он вас любит? Завтра он уедет, вернется в Англию, и вы его больше никогда не увидите.

– Знаю. – Этьенетта упала духом, глаза ее наполнились слезами. – Вчера вечером он сказал, что всегда будет меня любить и чтобы я, когда выйду замуж, сообщила ему об этом, и он пришлет мне десять тысяч крон в приданое.

– И как вы объясните это своему мужу? – возразила Анна.

Этьенетта проигнорировала вопрос:

– Мне все равно. Я люблю его.

Спорить было бесполезно. Глупая девочка! Как ей заморочили голову.

Той ночью Анне не спалось, еще один полный развлечений день и великолепный прощальный ужин давали себя знать. Вдруг она заметила какую-то фигуру, воровато крадущуюся по спальне во мраке ночи. Боже, кажется, это паж в бело-зеленой ливрее английского короля! Однако в комнате стояла такая тьма, что различить цвета было трудно. Анна пришла к заключению, что нежданного гостя тайком провела в спальню одна из filles d’honneur, но потом дверь открылась, в комнату упал луч лунного света, и в нем Анна ясно разглядела лицо одетой пажом Этьенетты де Лабом. Девушка решительно ускользала из спальни, без сомнения для встречи со своим царственным возлюбленным.

Хвала Господу, король скоро уедет! На нем тоже лежит вина. Не к лицу ему соблазнять девиц из хороших семей. Это непростительно, а особенно для того, кто являет себя миру в качестве благородного рыцаря. Возможно ли, чтобы столь бесчестного человека ценили так высоко?

– Лорд Лайл взял у меня кольцо и не отдает, – обращаясь к слугам, заявила регентша. Разговор происходил в ее спальне после очередного банкета. – Я сказала ему, что он вор.

Все уставились на нее.

– Похоже, прекрасный лорд действительно вознамерился на мне жениться, – продолжила Маргарита необычным для себя вялым тоном. – И король Генрих подталкивает меня к браку, неустанно напоминая о преимуществах замужества.

– Но ваше высочество не уверены? – спросила одна из старших по возрасту дам.

– Нет, Якуба. – Маргарита опустилась на скамью в изножье кровати. – По правде говоря, я в смятении, не знаю, что делать. Наши посланники уверяют, что по всей Европе поползли слухи об этом браке. Кажется, многие нас уже поженили! Люди даже держат пари. Это ужасно – и стыдно.

Анна считала, что ее госпоже стоит выйти за пленительного Брэндона. Они были прекрасной парой, и Маргарита являла все признаки того, что очарована им. Брак положил бы конец слухам.

– Что же не позволяет вашему высочеству принять его сватовство? – спросила Якуба, которая была близка со своей повелительницей.

– Многие считают, что это не подходящая для меня партия. Говорят, король берет своих дворян с конюшни. Даже Эразм Роттердамский не одобряет этот брак, он написал мне и выразил свое отношение. Кроме того, я не знаю, что скажет мой отец император. Замужество с англичанином может стать поводом для отстранения меня от власти, а я так легко не сдамся.

– Но ваше высочество любит лорда Лайла?

Маргарита вспыхнула:

– Я не знаю. Он мне нравится. В нем столько грации! Мне редко доводилось видеть мужчин, которые могли бы сравниться с ним. Король Генрих торопит меня и предупреждает, что надо решаться быстро. Он боится, как бы отец не заставил меня выйти за другого. Думаю, на самом деле он опасается моего союза с кем-нибудь из врагов Англии. Но я заявила, что отец на такое не пойдет, и пообещала только одно: не выходить замуж в этом году. А лорд Лайл поклялся, что никогда не женится ни на ком, кроме меня, и на всю жизнь останется моим покорным слугой. Может быть, это только игра в любовь? Не стоит соблазняться красивыми словами. Теперь я лягу. Мне о многом нужно подумать.

Генрих Английский вернулся домой, регентша продолжала с теплым чувством говорить о лорде Лайле, а Этьенетта после своих ночных похождений притихла, но осталась невредимой. Следующие несколько месяцев прошли очень приятно – и быстро – во дворцах Мехелена, Лилля и летней резиденции регентши Ла-Вёр неподалеку от Брюсселя.

Пересуды о том, выйдет ли она замуж за лорда Лайла, или милорда герцога Саффолка – такой титул он получил от короля по возвращении в Англию, – продолжались. Анна лелеяла надежду, что этот брак состоится, потому что герцог был человек общительный, охочий до забав, а с таким мужчиной у руля жизнь при бургундском дворе могла стать еще более веселой и приятной. К тому же в его окружении было немало достойных внимания молодых людей, которых он мог привезти с собой. Не то чтобы Анна спешила выйти замуж – она была слишком увлечена развлечениями, – но невинный флирт был ей по душе, теперь он занимал весьма значительное место в ее жизни.

Анна не желала прийти к такому же финалу, как Этьенетта, отец которой устроил ее брак с богатым шестидесятидвухлетним стариком. Этьенетта плакала по ночам. Анна слышала и ее ночные всхлипы, и бесполезные взывания к регентше, которая выглядела опечаленной, но сказала, что дочь не должна противиться воле отца. Этьенетта взяла перо и бумагу и написала королю Генриху, напоминая о его обещании составить ей приданое. Анна видела, как бедняжка постепенно теряла веру и ходила с опущенной головой: недели шли, а ответа не было.

Разговоры о свадьбах постоянно витали в воздухе. Эрцгерцогу Карлу исполнилось четырнадцать, а значит, настала пора его женить. Шесть лет он был помолвлен с сестрой короля Генриха Марией, о которой шла слава, что она красавица. «Много ей будет радости от Карла», – думала Анна. Сам же эрцгерцог выглядел таким счастливым, будто готовились его похороны. Но у племянника регентши, как и у Этьенетты, не было выбора. Невеста скоро пересечет море и явится сюда с неизбежностью судьбы, и он будет принужден исполнить свой долг. Боже, сжалься над бедной принцессой, которой придется терпеть такого мужа!

Они находились в Ла-Вёре, прелестном дворце с башенками, который окружал огромный охотничий парк с озером, наслаждались летним солнцем и вышивали свадебное платье для Этьенетты, когда их постиг удар.

Несколько недель Анна слышала толки о размолвке, произошедшей между королем Генрихом и его союзниками – императором и королем Фердинандом. Она придала этому мало значения, гораздо больше ее интересовала подгонка своего гардероба по последней французской моде, обсуждение искусства любви со своей госпожой, изучение новых танцев и оттачивание французского, на котором она теперь изъяснялась почти бегло.

До нее не доходил смысл этих разговоров, пока не были остановлены приготовления к свадьбе эрцгерцога. Анна сообразила, что не все идет ладно, когда Изабо спросила регентшу, будет ли у эрцгерцога и его супруги отдельный двор.

– Принцесса сюда вообще не приедет, – ответила Маргарита Австрийская, и ее обычно радостное лицо вдруг помрачнело. – Король Генрих расторг помолвку.

Две дюжины игл зависли в воздухе, пока придворные дамы и filles d’honneur изумленно переглядывались.

– Очевидно, его милость король Английский считает, что союзники не были верны ему и совершили предательство, заключив мир с французами. Он собирается подписать договор с королем Людовиком.

Анна возобновила шитье. Вряд ли Маргарита станет думать о ней плохо только из-за того, что она подданная короля, который внезапно превратился в недруга ее отца-императора.

К счастью, регентша продолжала относиться к Анне с той же привязанностью и добротой, какие всегда выказывала прежде. Несмотря на разницу в положении и возрасте, они подружились, и эту дружбу Анна ценила почти превыше всего.

Но настал день, когда госпожа послала за Анной, чтобы та присоединилась к ней в маленькой галерее с видом на озеро. Маргарита держала в руке письмо.

– Мадемуазель Анна, я получила известие от вашего отца. Он прислал двоих джентльменов, которые сопроводят вас домой, в Англию.

Домой? В Англию? Этого не может быть!

– Нет, мадам! – в ужасе воскликнула Анна.

Регентша, конечно же, могла заставить отца понять, что место его дочери здесь, при ее дворе. Но Маргарита уже поднимала руку, чтобы заставить свою фрейлину замолчать.

– Дайте мне закончить, – мягко укорила она. – Отец нашел для вас новое место. Принцесса Мария выходит замуж за короля Людовика. Да, вижу, вы шокированы так же, как и я. Еще одну молодую девушку отдают за старика. Увы, но так устроен мир, la petit Болейн! В качестве компенсации за причиненную неприятность восхитительная Мария станет королевой Франции. Вы и ваша сестра будете служить ей. Она попросила прислать вас обеих, и, конечно, ваш отец не мог ей отказать. Что же касается меня, то мне будет очень жаль расставаться с вами. Ваш французский теперь совершенен, и вы приобрели определенный лоск. Отец будет доволен вами, я это знаю. За тем он вас сюда и прислал. Теперь он желает только одного, чтобы вы, когда окажетесь при французском дворе, вели себя достойно, и я не сомневаюсь, вы прекрасно с этим справитесь.

Осознать предстоящие перемены было трудно. В первый момент Анна с горечью думала только о том, что ей придется покинуть этот блестящий двор и любимую госпожу. О принцессе Марии она ничего не знала и ехать во Францию не хотела.

Регентша с сочувствием смотрела на Анну:

– Мне приходилось покидать родину трижды. Меня отправляли во Францию, в Испанию, а потом в Савойю. Французский двор восхитителен. Он славится искусством и культурой. Вам там понравится, я гарантирую. Для вас это прекрасная возможность: ведь вы окажетесь на службе у королевы Франции. Не относитесь к этому с пренебрежением. Кто знает, может быть, когда-нибудь мы с вами еще встретимся, ma petite.

Теперь в глазах Маргариты стояли слезы; было ясно, что она нарочно храбрилась, хотела вселить в Анну бодрость, чтобы та собралась с духом и сделала то, чего от нее требовали.

– Итак, я напишу вашему отцу, – быстро продолжила регентша, – и сообщу, что его требование будет исполнено. А теперь идите собираться. Вы тоже можете написать сэру Томасу о том, как вы рады, что судьба оказалась столь благосклонной к вам.

Шаркая ногами, Анна поплелась в спальню. На пути все напоминало ей о том, что скоро она покинет любимые уголки этого прекрасного дворца и больше не будет любоваться знакомыми пейзажами. Но хуже всего разлука с регентшей. От злости на отца Анне хотелось заплакать. Она не верила, что принцесса Мария интересовалась ею. С какой стати звать к себе человека, которого она ни разу не видела? Нет, отец наверняка похвастался своей дочерью и ее сестрой Марией, хотя одному Небу известно зачем; и принцесса решила назначить их своими фрейлинами.

В спальне, к счастью, было пусто, Анна бросилась лицом вниз на кровать и дала волю слезам. Позже, наплакавшись всласть и умыв лицо, она, скрипя зубами, написала отцу. Трудно было сохранять любезность, когда он разрушал ее жизнь. Думать она могла только о неизбежном расставании с регентшей. Нелегко будет удержаться от слез и вести себя с достоинством, как того требовали приличия.

Но когда пришло время отъезда, Маргарита Австрийская плакала и никак не могла выпустить Анну из объятий.