Читать книгу Братья Берджесс - Элизабет Страут - Страница 4

Сьюзан Олсон жила в узком трехэтажном доме недалеко от города. Семь лет после развода она сдавала комнаты на верхнем этаже старушке по имени миссис Дринкуотер, которая в последнее время редко куда выходила, никогда не жаловалась, что Зак слишком громко включает музыку, и вовремя вносила оплату. Вечером накануне того дня, когда Зак должен был идти сдаваться в полицию, Сьюзан пришлось постучаться к ней и рассказать, что произошло.

Миссис Дринкуотер восприняла услышанное на удивление спокойно.

– Ах, ну надо же… – только и сказала она.

Старушка сидела за маленьким письменным столом – тощая, как тростинка, в розовом халате из искусственного шелка и в чулках, натянутых до колен, с наполовину прибранными седыми волосами. В таком виде она обычно ходила по дому, когда никуда не собиралась – а собиралась куда-либо она теперь очень редко.

– Я просто хотела, чтобы вы узнали об этом от меня, – пояснила Сьюзан, опустившись на кровать. – Потому что со дня на день к вам могут прийти журналисты и начать спрашивать, что вы думаете о Заке.

Миссис Дринкуотер медленно покачала головой. Из-за трифокальных очков ее взгляд было трудно поймать, глаза за толстенными стеклами будто колыхались.

– Ну, он тихий мальчик. – Подумав, она добавила: – Никогда не грубит.

– Не мне решать, что вы им скажете.

– Хорошо, что ваш брат приезжает. Это тот, знаменитый?

– Нет. Знаменитый укатил с женой в отпуск.

Повисла долгая пауза.

– А отец Зака в курсе? – спросила мисс Дринкуотер.

– Я написала ему по электронной почте.

– Он все так же живет в Швеции?

Сьюзан кивнула.

Миссис Дринкуотер посмотрела на свой маленький стол, потом на стену.

– Интересно, каково это – жить в Швеции.

– Надеюсь, вы сможете уснуть.

– Вам самой бы уснуть, милочка. У вас снотворное есть?

– Я не пью таблетки.

– Ясно…

Сьюзан встала, пригладила короткие волосы, и вид у нее был такой, будто она собиралась что-то сделать, но совершенно забыла, что именно.

– Спокойной вам ночи, милочка, – пожелала ей миссис Дринкуотер.

Сьюзан спустилась на один пролет и заглянула к сыну. Зак лежал на кровати с ноутбуком, водрузив на голову огромные наушники. Сьюзан постучала пальцем по своему уху, прося их снять.

– Боишься? – спросила она.

Зак кивнул.

В комнате царил полумрак. Единственная маленькая лампочка горела над книжной полкой, заваленной стопками журналов. Под ней на полу валялось несколько книг. Шторы были задернуты, на черных стенах – однажды Зак взял и покрасил их, пока Сьюзан была на работе, – ни плакатов, ни фотографий.

– Отец с тобой связывался?

– Нет. – Голос у Зака был низкий и хриплый.

– Я просила его написать тебе.

– Больше не проси.

– Он же твой отец.

– Я не хочу, чтобы он писал мне, потому что ты попросила.

Воцарилось долгое молчание.

– Постарайся уснуть, – сказала Сьюзан.

Назавтра в полдень она разогрела Заку томатный суп из банки и сделала сэндвич с жареным сыром. Низко склонившись над столом, Зак похлебал суп, съел половину сэндвича, держа его тонкими пальцами, и отодвинул тарелку. Затем поднял темные глаза, и на секунду Сьюзан вновь увидела в нем маленького ребенка, каким Зак был, прежде чем стала явной его неспособность нормально общаться со сверстниками, прежде чем неумение играть в спортивные игры сделало из него изгоя, прежде чем нос у него утратил детскую округлость и стал угловатым, как у взрослого. Застенчивый и очень послушный маленький мальчик – который всегда привередничал в еде.

– Ступай в душ, – распорядилась Сьюзан. – И оденься прилично.

– Прилично – это как?

– Рубашку надень. И брюки, не джинсы.

– Не джинсы?.. – Он не протестовал, но был очень встревожен.

– Ладно, надевай джинсы. Только без дырок.

Сьюзан взяла телефон и позвонила в участок. Начальник О’Хар был на месте. Сьюзан пришлось трижды назвать свое имя, прежде чем ее соединили. Она заранее написала на бумажке, что будет говорить. Во рту пересохло, губы слиплись.

– В общем, мы скоро придем, – закончила она, не отрывая глаз от бумажки. – Только дождемся Боба.

Она прямо видела, как Джерри держит трубку большой рукой, и лицо у него лишено всякого выражения. За последние годы Джерри сильно растолстел. Изредка он заходил в салон оптики в торговом центре за рекой, где работала Сьюзан, и ждал, пока будут готовы очки для жены. Обычно приветствовал Сьюзан кивком и вел себя с ней совершенно индифферентно. Именно этого она от него и ожидала.

– Значит, вот как я это вижу, Сьюзан, – усталым, деловым тоном ответил Джерри. – Имело место серьезное правонарушение. Когда мы узнаем, кто виновен, я буду обязан прислать людей и произвести арест. Сама понимаешь, дело громкое.

– Джерри… Господи боже мой, только не отправляй за ним полицейскую машину. Я тебя очень прошу.

– Я думаю вот что. Этого разговора сейчас не было. Мы с тобой старые друзья. Я уверен, что скоро увижу вас с Заком. Вы зайдете ко мне сегодня же. Вот так.

– Спасибо! – прошептала Сьюзан.

Боб удобно сидел за рулем машины брата, чувствуя под собой ее ровное движение. За окном мелькали указатели поворотов, озера и деревья – появляющиеся на горизонте, проносящиеся мимо и исчезающие за спиной. Пробок не было, и между водителями чувствовалась какая-то общность, словно все они – соседи в летящем вперед строю. Боб думал об Эсмеральде. «Я боюсь», – сказала она ему, стоя у дверей в темно-бордовом спортивном костюме, и ветерок шевелил ее мелированные светлые волосы. Так Боб узнал, что у нее низкий грудной голос – прежде она никогда с ним не заговаривала. Без макияжа она выглядела сильно моложе. На щеках у нее не осталось румянца, зеленые глаза, покрасневшие и расширенные, смотрели с вопросом. Боб заметил, что она обкусала все ногти, и сердце его сжалось. Он подумал, что эта девушка практически годится ему в дочери. Четыре года он жил, то и дело видя рядом с собой тени своих неродившихся детей. То какой-нибудь малыш с соломенными волосами (как у Боба в детстве), неловко играющий на площадке в классики; то какой-нибудь подросток, неважно, мальчик или девочка, в кругу хохочущих друзей; то студент-стажер в его конторе каким-то выражением лица или поворотом головы заставлял Боба подумать: «А ведь это мог быть мой ребенок».

Он спросил Эсмеральду, есть ли у нее кто из родных поблизости. Она ответила: родители в Бенсонхерсте, но у них не очень хорошие отношения. Зато у нее есть работа, она ассистент юриста на Манхэттене. Только как теперь работать, если она чувствует себя совсем… Она повертела пальцем у виска. Боб заверил ее, что работа в таких случаях очень помогает. Как ни удивительно.

«Значит, это у меня не навсегда?» – спросила она.

О, нет. Конечно, нет. Хотя Боб знал, гибель брака – кошмарное время. Он сказал ей, что все будет хорошо, и повторял много раз, а ее дрожащая собачонка обнюхивала землю под ногами. Эсмеральда боялась потерять работу. На эту позицию возвращалась женщина из отпуска по уходу за ребенком, а компания небольшая, кто знает, нужен ли им будет еще один ассистент юриста. Боб дал ей контакты фирмы Джима; это большая контора, там часто бывают вакансии, так что все устроится. В жизни всегда все устраивается. «Вы правда так думаете?» – спросила она, и Боб ответил, что да.

Теперь он ехал мимо розоватых домов Хартфорда. Пришлось сбросить скорость и сосредоточиться. Поток машин стал плотнее. Боб обогнал грузовик, потом грузовик обогнал его. На границе с Массачусетсом в голове, как по команде, всплыли мысли о Пэм. О Пэм, его горячо любимой бывшей жене, чей острый ум и любознательность могли соперничать лишь с силой уверенности, что нет у нее ни того, ни другого. О Пэм, которую он встретил больше тридцати лет назад, гуляя по кампусу университета штата Мэн. Она приехала из Массачусетса, единственное дитя пожилых родителей, изрядно подуставших от своей взбалмошной дочери. Мать была по сию пору жива, лежала прикованная к постели в доме престарелых недалеко от поворота на следующую автостраду. Она уже не помнила, кто такая Пэм, и не узнала бы Боба, если бы он сейчас заехал ее повидать – а он, кстати, раньше иногда заезжал. Пэм, такая пухленькая в юности, впечатлительная, растерянная, смешливая, всегда готовая загореться какой-нибудь идеей и так же легко переключиться на другую. Откуда такая беспокойность натуры? Когда они переехали в Нью-Йорк, она как-то вечером присела помочиться между двух припаркованных автомобилей. Пьяная, хохочущая. Ура феминизму, кулак в воздух. За равное право писать где придется. Материлась она как сапожник. Его любимая Пэм.

Миновав указатель поворота на Стербридж, Боб стал думать о бабушке, которая рассказывала ему о британских предках, приехавших в эти края шесть поколений назад. «Про индейцев!» – требовал Боб, сидя в детском стульчике. Вот это были истории – снятые скальпы; маленькая девочка, похищенная и увезенная в Канаду; и брат, который несколько лет добирался туда в лохмотьях, нашел ее, спас и привел назад в родной городок на побережье. Женщины тогда делали мыло из пепла и лечили боль в ухе корнем маргаритки. Однажды бабушка упомянула, что воров заставляли с позором пройти через город. Если кого-то ловили, к примеру, на краже рыбы, этот человек с рыбой в руках должен был пройти по всем улицам, крича: «Я украл эту рыбу, и мне стыдно!». А за ним шел городской глашатай и бил в барабан.

После этого интерес к предкам у Боба пропал. Заставлять человека идти через весь город и кричать: «Я украл и мне стыдно»…

Нет уж. Ну их.

И вот он на границе Нью-Гэмпшира, где у въезда на автостраду стоит магазин со спиртным, и небо затянули осенние тучи. Нью-Гэмпшир, где в законодательных органах по старинке работают сотни людей, а на номерах автомобилей значится девиз штата: «Свобода или смерть». На дороге была пробка; машины съезжали с круговой развязки и ползли к лесу в Белых горах. Боб остановился взять кофе и позвонить сестре.

– Ты где?! – прокричала она. – Я тут с ума схожу! Как ты мог опоздать на полдня?! Впрочем, уж ты-то можешь!

– Ой-вэй, Сьюзан, я скоро буду.

Солнце уже клонилось к закату. Боб снова сел за руль и поехал, минуя Портсмут, который уже не первый год старались привести в порядок – как и многие маленькие города на побережье. Когда в семидесятых началась программа восстановления городов, тут вновь сделали булыжные мостовые, починили старые дома, по всему городу появились доисторические фонарные столбы и свечные лавки. Но Боб помнил Портсмут усталым портовым городком, и ностальгия пробирала его до дрожи. Эти улицы когда-то были такими простыми и незамысловатыми, с разбитым тут и там асфальтом. А в универмаге с большими витринами, экспозиция в которых менялась два раза в год, зимой и летом, красовались вечно улыбающиеся манекены: безглазая женщина с сумочкой на сломанном запястье и счастливый безглазый мужчина с садовым шлангом под ногами. Все это отложилось у Боба в памяти, потому что однажды здесь останавливался междугородний автобус, на котором они с Пэм ехали в Бостон. На Пэм тогда была юбка, запахивающаяся на талии, она очень красиво подчеркивала фигуру.

Как будто миллион лет прошло.

«Живи в настоящем», – сказала бы ему сейчас Элейн. А в настоящем он ехал к своей неприятной сестре. Семья есть семья, и он скучал по Джиму, чувствуя, как внутри просыпается прежний маленький Боб.

Они сидели на скамье в приемной полицейского участка. Джерри О’Хар кивнул Бобу, как будто они виделись не далее как вчера – хотя на самом деле прошли годы, – и увел Зака в комнату для допросов. Полицейский принес кофе, Боб и Сьюзан поблагодарили и осторожно взяли картонные стаканчики.

– У Зака друзья есть? – тихо спросил Боб, когда они остались одни.

Он не был в Ширли-Фоллс больше пяти лет, и теперь вид племянника – тощего, долговязого, совсем потерянного от страха – его напугал. Напугал и вид сестры. Худая, поседевшая, удивительно неженственная, простоватое лицо так постарело, что лет ей можно дать больше, чем Бобу, – а ведь они близнецы!

– Не знаю я. Он работает в «Уолмарте», раскладывает товар на полках. Иногда, совсем редко, ездит в Уэст-Аннет к какому-то своему коллеге. Но к нам в гости никто не приходит. – Сьюзан помолчала и добавила: – Я-то надеялась, тебе разрешат пойти туда с ним.

– У меня нет местной лицензии на адвокатскую практику, я ведь объяснял. – Боб огляделся. – А когда построили это здание?

Раньше участок был в муниципалитете, большом широком здании, за которым начинался парк. Вот там все было как на ладони; заходишь, и вот они, полицейские, сидят за столом. Здесь все не так. Маленькая приемная, два затемненных окошка, а чтобы к тебе вообще кто-то вышел, надо позвонить в штуковину вроде дверного звонка. Боб немного посидел здесь и уже чувствовал себя виноватым.

– Лет пять назад. Не помню.

– Зачем вообще строить новый участок? Народ разъезжается из штата, те, кто остался, беднеют с каждым днем, а правительство знай строит новые школы и муниципальные здания.

– Боб! Ну плевать мне. Вот честно. Плевать мне на твои рассуждение о Мэне. К тому же, народу, наоборот, прибывает. – Она понизила голос. – Эти вот едут и едут.

Боб отпил из стаканчика. Кофе был дрянной, но Боб, как и многие в наши дни, не особенно привередничал по части кофе и вина. Он напутствовал Зака: «Скажи, что глупо пошутил, и что адвокат у тебя будет в понедельник. Из тебя попробуют вытянуть что-нибудь еще, но ты ничего не говори». Зак молча смотрел на него. Такой тощий, так сильно выросший с их прошлой встречи. Такой перепуганный.

– Как думаешь, почему он это сделал? – спросил Боб как можно осторожней.

– Понятия не имею. Я надеялась, ты у него выяснишь.

Боб занервничал. Он не знал, как вести себя с детьми. У его друзей были дети, которых он любил, детей Джима он просто обожал, но своими не обзавелся, вот и результат.

– А с отцом Зак общается?

– Да, по электронной почте. Иногда получает от Стива письмо и после этого выглядит… ну, не то чтобы счастливым, но менее несчастным. Только мне он ничего не рассказывает, а со Стивом у нас никаких контактов. – Сьюзан порозовела. – А иногда Зак вдруг совсем падает духом, и я каждый раз подозреваю, что это тоже из-за письма от Стива. Хотя точно не знаю, это все мои домыслы, ясно, Боб?

Она сжала пальцами ноздри и громко шмыгнула носом.

– Эй, только без паники. – Боб огляделся в поисках салфетки или бумажного платочка, но в приемной ничего такого не нашлось. – Помнишь, что говорит в таких случаях Джимми? Бейсбол не терпит слез.

– Что ты несешь? – прошептала Сьюзан.

– Ну, кино такое было, про женский бейсбол. Фраза оттуда. Отличный девиз.

Сьюзан поставила стаканчик с кофе под скамью.

– Для бейсбола, может, и отличный. А у меня сын на допросе в полиции!

Из-за железной двери, громко хлопнув ею, вышел полицейский, молодой, невысокий, с россыпью темных родинок на лице.

– Порядок, ребята. Его сейчас переведут в тюрьму. Можете ехать прямо туда. Его оформят, вызовут человека, принимающего судебное поручительство, он определит условия освобождения, внесете залог и заберете парня домой.

– Спасибо! – ответили близнецы хором.

Вечерело, и город казался сумрачно-серым и мрачным. Боб со Сьюзан ехали за полицейской машиной и едва различали голову Зака в заднем окне.

– А где вообще все? – удивился Боб. – Сегодня вечер субботы, а город как будто вымер.

– Он уже много лет как вымер, – ответила Сьюзан, нависая над рулем.

В переулке Боб заметил темнокожего мужчину, что неспешно шагал, засунув руки в карманы расстегнутой куртки, которая была ему явно велика. Из-под куртки выглядывало длинное белое одеяние, доходившее мужчине до самых щиколоток, а на голове у него было что-то вроде тюрбана.

– Эй, Сьюзан!

– Чего?

– Это один из них?

– Ты прямо как умственно отсталый, Боб. Столько лет живешь в Нью-Йорке и ни разу не видел негра?

– Да расслабься ты, Сьюзан.

– Расслабиться? Точно, спасибо. Как мне самой не пришло это в голову.

Полицейская машина въехала на большую парковку у тюрьмы, и Сьюзан остановилась рядом. Они с Бобом мельком увидели Зака в наручниках. Выходя из машины, парень чуть пошатнулся. Его повели внутрь, Боб приоткрыл дверь и крикнул вслед:

– Мы ждем тебя! Мы с тобой!

– Прекрати! – одернула Сьюзан.

Но Боб все равно еще раз крикнул:

– Мы с тобой!

И снова они сели в маленькой приемной. К ним вышел человек в темно-синей униформе и объяснил, что сейчас Зака оформляют и снимают отпечатки пальцев, что человека, который должен принять судебное поручительство, уже вызвали, но, вероятно, придется подождать. Сколько? А кто его знает. И брат с сестрой сидели и ждали. В приемной был банкомат, торговый автомат и все те же затемненные окна.

– За нами следят? – прошептала Сьюзан.

– Наверное.

Они сидели не раздеваясь, глядя прямо перед собой. Наконец Боб спросил негромко:

– А что Зак делает помимо работы в магазине?

– Ты хочешь знать, есть ли у него обыкновение грабить прохожих? Смотреть детское порно? Нет. Он просто… просто Зак.

Боб поерзал в куртке.

– Может, он имеет отношение к скинхедам? Или там к приверженцам идеи «превосходства белых»?

Сьюзан изумленно посмотрела на него, сощурилась и отрезала:

– Нет! – И добавила чуть тише: – Едва ли он вообще с кем-то имеет отношения.

– Я просто спросил. Все будет хорошо. Его могут отправить на общественные работы. Обязать прослушать лекции о культурных различиях.

– Как думаешь, его так и держат в наручниках? У меня сердце кровью обливается.

– Понимаю…

Боб вспомнил, как Сноба вели через улицу в наручниках. Теперь ему казалось, что это произошло много лет назад. Даже разговор с Эсмеральдой был теперь страшно далеким, как будто случился очень давно, а не этим утром.

– Зак уже не в наручниках, – успокоил он Сьюзан. – Их надели, только чтобы отвезти его в тюрьму. Таковы правила.

– Тут местное духовенство собирается устроить митинг, – прошептала Сьюзан.

– Митинг? Из-за этого? – Боб потер руки о бедра и вздохнул: – Ой-вэй.

– Хватит уже! – оборвала его Сьюзан злобным шепотом. – Почему ты так все время говоришь?

– Потому что я двадцать лет в службе бесплатной юридической помощи, со мной работает много евреев, они говорят «ой-вэй», вот теперь и я говорю «ой-вэй».

– И звучит это очень наигранно. Ты-то не еврей. Ты-то самый что ни на есть насквозь белый.

– Знаю.

Воцарилось молчание.

– И когда этот митинг? – спросил наконец Боб.

– Понятия не имею.

Боб опустил голову, смежил веки. Через несколько минут Сьюзан спросила:

– Ты там молишься? Или помер уже?

Боб открыл глаза.

– Помнишь, как мы ездили с Заком и ребятишками Джима в Стербридж-Виллидж[2], когда они были маленькие? Нас там еще водили чопорные тетки-гиды, похожие на жаб. В дурацких широкополых шляпах. Я хоть и пуританин, но терпеть не могу пуритан.

– Ты не пуританин, ты дурак, – ответила Сьюзан.

Ей не сиделось на месте, она то и дело вытягивала шею, пытаясь увидеть хоть что-нибудь сквозь затемненное окошко.

– Почему так долго?

Прошло и правда много времени, почти три часа. Боб вышел на улицу покурить. Уже совсем стемнело. Когда человек, который должен был принять судебное поручительство, наконец явился, усталость давила Бобу на плечи, как огромное промокшее пальто. Сьюзан отдала двести долларов двадцатками, и к ней выпустили белого как мел Зака.

Когда они собирались выходить, служащий предупредил:

– Там репортер с фотоаппаратом.

– Откуда? – встревожилась Сьюзан.

– Спокойно. Идем, парень. – Боб повел Зака к двери. – Твой дядюшка Джим любит репортеров с фотоаппаратами. Его очень заденет, если ты оттянешь все внимание прессы на себя.

Возможно, Зака это рассмешило, а может, просто нервное напряжение стало его отпускать – словом, он улыбнулся, выходя из тюрьмы. Холодный вечерний сумрак внезапно прорезала яркая вспышка.